Декалогия

– Да?!

– Да, если дедушка разрешит.

– Разрешит, разрешит, он у нас добрый.

Клавдию Ивановну бесконечно радовала бесхитростная болтовня её маленького внука, она как бы сама уносилась в простой и незамысловатый мир, лишенный проблем и великих переживаний. Сейчас они возвращались домой по лужам, и Димочка рассказывал бабушке, как он сегодня играл с ребятами, что произошло в детском саду, и что он сегодня видел на улице. Клавдия Ивановна обожала своего внука. Придя домой, она переодела его в сухую одежду и посадила за обеденный стол. Стол был маленький, в крохотной кухоньке, и Дмитрий всегда там кушал только с бабушкой, без деда. Кухня источала восхитительные ароматы, которые никогда нельзя было встретить у матери. Дмитрий любил эту маленькую кухню и эти запахи; он с удовольствием кушал мясную котлету с гречневой кашей, но глаза его были в плену шоколадных конфет, которые стояли на расстоянии вытянутой руки в стеклянной конфетнице. Вскоре очередь дошла и до них.

Поужинав, Димочка принялся помогать бабушке штопать белье. Он расположился в небольшом домике, который образовался между дверцами швейной машинки и этажеркой и стал собирать там железную дорогу и катать по ней паровозики. Это занятие поглотило его целиком. Он вообще мог часами что-нибудь конструировать, не обращая ни на кого внимания; оживлять собственные города, создавать истории людей, повелевать их судьбами. Даже приход деда с работы не смог отвлечь его от игры под крышкой швейной машинки.

– А где же внук? – дед, не раздеваясь, боком заглянул в комнату.

Клавдия Ивановна улыбнулась и взглядом указала вниз, как бы упрашивая мужа, чтобы он не отвлекал маленького чертенка. Дед быстро все понял и пошел вешать свой плащ рядом с курточкой Дмитрия.

– На кухне гречневая каша с котлетами – сказала Клавдия Ивановна, не отрываясь от шитья. – Как сегодня прошел день?

– Нормально. Промок только. Владимир машину свою разбил.

– Да?!

– Угу…

– Сегодня Евдокия звонила: Завтра у её дочери день рождения, нас к себе приглашала.

– Съездим, – деловито ответил муж, снимая сапоги. – Только посмотри расписание электричек часов с двенадцати: я еще за набором хочу успеть сходить.

Следующий день начался, как обычно, рано. Дмитрий еще ворочался в постели, а бабушка уже занималась готовкой завтрака; тогда как дед пошел занимать очередь в магазине для получения продуктового ветеранского набора. Как приятно было видеть за полураскрытой дверью любимое лицо, сосредоточено и размеренно нарезающее и помешивающие что-то очень вкусное на кухонном столе! Наконец ароматы, доносящиеся с кухни, заставили Дмитрия расстаться со своей теплой и нежной постелью, вспорхнуть из-под одеяла (так как в комнате было холодно, ибо отопление еще не включали) и быстро одеться. Затем он, шлепая тапочками по чистому паркету, пожелал бабушке доброго утра, взглянув одним глазком на яства, которые она расставила на столе, и отправился в ванну, – умываться и чистить зубы.

После вкусного завтрака, что был скрашен баночкой шпрот из ветеранского набора, все поехали к тете Дусе. Она жила за городом. Дмитрий любил маленькие путешествия на электричке, любил смотреть в окно на мелькающие пейзажи, на людей. Но больше всего он любил гостить у тети Дуси. Она жила в красивом доме, белом, посреди соснового леса, где было много маленьких извилистых дорожек, много солнца, и где Дмитрию всегда доставалось много вкусного. Летом они с бабушкой часто гуляли в лесу, собирали грибы и чернику; порой они удалялись глубоко в лес, туда, где сосны сменялись осинами и елями, где все кругом темнело, а небольшая тропинка, усыпанная иголками, шишками и выступающими корнями деревьев, почти терялась среди страшной чащи. Но вот, постепенно густые темно-зеленные ветви редели, черные поляны непроходимого колючего ельника оставались позади и, как во всякой сказке, лес расступался, открывая взору восхитительную поляну, уставленную маленькими садовыми домиками и опорами великанами линий электропередачи. Тогда Дмитрий еще не понимал, что такое садовое товарищество: его дачей был огромный деревенский дом с усадьбой в сорок соток, и маленькие домики, стоявшие на поляне посреди ужасного леса представлялись ему ничем иным, как обиталищем волшебных гномов.

Иногда они с бабушкой уходили в другую сторону, по длинной асфальтовой дороге, мимо пионерского лагеря, где на большой поляне в изобилии росли кусты черной смородины; но туда Дмитрий ходить не любил, ибо приходилось собирать ягоды под палящим солнцем и отбиваться от мух. Уж куда интересней было остановиться на полпути и заглянуть в гости к бабушкиным знакомым, лазить там по ухоженным клубничным грядкам, кормить клевером кроликов и поливать из шланга. А лучше всего совсем не уходить далеко от тетиного дома, зайти в близлежащий магазин и купить там необыкновенно вкусную халву, которая продавалась только там и нигде больше. Можно еще, конечно, поиграть с соседской девочкой, дедушка у которой летчик-полковник, но порой она бывала такая вредная, что играть с ней вовсе не хотелось.

Так думал Дмитрий, когда они вошли в подъезд невысокого кирпичного дома, где жила тетя Дуся, и вызвали лифт. Поднявшись на шестой этаж, они прошли по длинному коридору, в конце которого была общая лоджия, где соседи обычно сушили белье. Рядом с лоджией была тетина квартира. Димочку встретили тепло, но это не помешало оставить его играть вместе с еще одним мальчиком и дочкой полковника в тетиной комнате, ибо взрослые уединились на кухне, а виновница торжества с друзьями закрылась в своей комнате, из которой раздавались ритмичные звуки музыки. Между тем на кухне общество тоже скоро разделилось: женщины продолжали что-то стряпать к праздничному ужину и “перемывать косточки” своим знакомым, а мужчины удобно устроились на свежем воздухе за балконной дверью и, покуривая, азартно возмущались империалистической агрессии против дружественной нам Кубы.

– Да что ты говоришь? – изумлялась Клавдия Ивановна, разрезая на деревянной доске овощи для салата.

– Представляешь?! А теперь его мать заявила, что я должна ей тридцать рублей за конфеты, шампанское, цветы и все остальное, что она купила, когда приходила свататься!

– Ну надо же показать, как её оскорбили, – закивала головой Димина бабушка. – И что теперь?

– Ничего. Красавица моя объяснила своему неудавшемуся жениху, что пыталась выйти за него с отчаяния, а он так её любит, что все простил. Сейчас сидит в её комнате с друзьями, как будто ничего не произошло.

– Надеется?

– Не знаю.

– А этот Миша, он придет?

– Уже приходил до тебя: посверкал глазами, отдал подарок и на утек.

– Он еще подарок принес? – с показным удивлением промолвила Клавдия Ивановна.

– С его то деньгами это сделать проще всего.

– А этот мальчик, за которого твоя чуть не вышла: он еще не работает?

– Учится. В каком-то медицинском.

– А у твоей как дела: вижу Диму опять на выходные тебе отдала?

– Все по-старому. Не хочет никого слушать, а потом приходит плакаться к “мамочке”. Уж сколько я ей говорила, что её мужику только одно нужно, а все без толку. Вот если бы Ванечка мой был жив… – Клавдия Ивановна замолчала.

Старые подружки слишком хорошо знали друг друга, чтобы не уважать воцарившееся после этих слов молчание. Но вот балконная дверь отворилась и на кухню высыпали разгоряченные политическими баталиями мужчины. Их замерзшие уши и блестящие воодушевлением глаза мгновенно развеяли грусть Клавдии Ивановны, но полностью позабыть обо всем заставил Димочка, который кричал, как резаный поросенок из комнаты тети Дуси.

Оказывается, ребята подрались из-за кубиков, которые Димен приятель не хотел отдавать дочке полковника. Проявленная отпрыском Клавдии Ивановны рыцарская самоотверженность обернулась для него кровоточащим носом и одобрением всего мужского населения квартиры. Хотя от бабушки Диме все-таки досталось.

После праздничного ужина виновница торжества отправилась гулять со своими подругами, а взрослые, за игрой в карты, принялись вспоминать о своей молодости, о войне и первых послевоенных годах. Это было воистину героическое время. Димочка с удовольствие слушал их диковинные рассказы. Он с трудом представлял жизнь с постоянной угрозой смерти, жизнь, где к врагам относились нежнее, чем к себе, где убить незнакомого человека, или спасти его от неминуемой смерти было таким же обыденным делом, как радоваться пустой картошке после лебеды и сыроежек. Он восторгался дедовым описаниям боев и ночных переправ, сладкому отдыху в еловых лесах и в разбитых, сожженных городах. Он удивлялся бабушкиным рассказам о “мирной” жизни, когда они делили стол и кров с немцами на оккупированной территории, причем добряки-пехотинцы запросто помогали оставшимся без мужчин женщинам по хозяйству. Это было трудно представить Дмитрию, выросшему среди городского комфорта и спокойной предсказуемой жизни. Его приятная лень, которой он часто придавался, на фоне этих рассказов казалась эфемерной иллюзией, и, наоборот, воспоминания стариков дышали такой горячей жизнеутверждающей силой, что порой становилось обидно, будто его лишили настoящей жизни. И, хотя он слышал постоянно ото всех взрослых: “Не дай Бог тебе столкнуться с войной”, – это действовало скорее интригующе, чем пугающе.