Декамерон по-русски

– А вот мне интересно, как же они зарифмуют Жору? – задумался папуля.

– А Жора как-нибудь обойдется без нашего семейного хора! – в бешенстве выдала я не слабый рэп. – Помолчите, прошу вас!

– Я пр-рошу вас! У-мо-ляю! – отчеканил попугай.

– Не о том ты говоришь, – упрекнула его я. – Давай про Жору. Жора! Жоры, Жору, Жоре, Жору, о Жоре!

– Они уже склонения проходят? – удивилась мамуля.

– Это же программа пятого класса! – припомнила бабуля.

– Молчите все! – рявкнула я. – Это не игра, это допрос!

– Тогда зачем же молчать? – снова удивилась мамуля.

– Ах, говорила я, что милиционеры – неподходящая компания для девочки из хорошей семьи! – громко вздохнула бабуля. – С кем поведешься, от того и наберешься! Вот уже и допрос у нее…

– Дюшенька, если тебе нужны клещи, я как раз закончил колоть фундук! – предупредительно сообщил папуля.

Я застонала.

– Шура – дура! – сочувственно сказал попугай.

– Да если бы только Шура! – пожаловалась я. – А родственнички мои тебе как? Убила бы!

– Убила бы! Убила бы! Убью, убью, убью! Уничтожу! – заволновался Кортес.

Я встрепенулась:

– Кого? Шуру?!

– Шура – дура! – пренебрежительно отмахнулся попугай. – Убила бы дрянь!

– Какую дрянь? Жору? – допытывалась я, забыв о шумах в коридоре.

– Жора мер-рзавец! – убежденно сказал Кортес. – Тварь, дрянь, адюльтер-р-р!

– Жора – и адюльтер?! – ахнула я. – Так Шура знала?!

– Шура – дура!

– Шура-дура узнала про Жорин адюльтер и грозила его убить?

– Не дури, Шурочка! – пророкотал попугай.

И тут же взвизгнул:

– Жора мерзавец!

И снова протянул миролюбиво:

– Брось, Шурочка!

И запальчиво выкрикнул:

– Но Жора др-рянь!

Похоже было, что у птички случилось раздвоение личности и она разговаривает сама с собой.

– Спокойно, – сказала и я, похлопав себя ладошками по раскрасневшимся щекам.

– Спокойствие, только спокойствие! – Разговорившийся попугай без промедления откликнулся одной из любимых фразочек Эдика Розова.

Это уже смахивало на растроение птичьей личности.

– Та-ак, – протянула я, собираясь с мыслями. – Давай-ка проверим, правильно ли я поняла твои показания. Значит, Шура, она же дура, узнала, что Жора, он же тварь, мерзавец и дрянь, ей изменяет. И пригрозила его убить! И сказано это было при тебе, а также при Эдике, который призывал Шуру-дуру сохранять спокойствие. И называл ее при этом Шурочкой. Или Шурочкой ее называл кто-то третий?

Я крепко задумалась:

– Третий – это интересно… Хм, третий…

– Терциум нон датум! – Попугай перешел на латынь.

– Откуда ты знаешь, что третьего не дано? – возразила я. – Мне тут как раз катастрофически не хватает действующих лиц! Все либо уходят в аут, либо валятся со сцены замертво!

– Мементо море! – веско обронил попугай.

– Спасибо за комментарий, но это уже лишнее! – Я сдернула с кресла накидку и накрыла ею клетку, чтобы не слышать птичьих текстов.

Глас вопиющего в постели затих. Из коридора тоже не доносилось ни звука. Это, впрочем, не значило, что мои любимые родственники потеряли интерес к происходящему в моей комнате и разошлись по своим.

Я погрузилась в размышления. В самом деле, многовато в этой истории самоотводов и ликвидаций! Жена Пороховщикова Александра умерла, любовница Пороховщикова Алиса тоже умерла, умерли Эдик Розов и деревенская красавица Клава Пятакова. Самого Пороховщикова арестовали. Эпизодического ухажера любовницы Пороховщикова – нашего Севу Полонского – тоже едва не арестовали…

– «А» упала, «Бэ» пропала. Кто остался на трубе? – спросила я вслух.

– Ну вот, они вернулись к алфавиту! – довольным шепотом прокомментировала бабуля в коридоре. – Говорила же я, что до склонений попугай еще не дорос!

Я встала с пола, бесшумно подошла к двери, резко распахнула ее и вовремя поймала мамулю, падающую ниц развернутым ухом вперед. Папуля из-за плеча бабули молча подал мне клещи, развернулся и ушел в кухню. Я посмотрела сначала на инструмент, потом на мамулю.

– Надо бы паркет заново отциклевать, – оживленно сказала она, высвобождаясь из моих объятий. – Я споткнулась на ровном месте!

Я перевела взгляд на бабулю.

– А я не споткнусь! – пробормотала родная старушка и быстро удалилась прочь, часто оглядываясь на меня через плечо.

Я звучно пощелкала клещами и недобрым голосом Бабы-яги спросила:

– Куда это вы все? – И снова пощелкала.

В этот момент входная дверь затряслась. Я открыла, и Трошкина, прекратив возвратно-поступательное движение бедром, коим она размеренно билась в дверь, с разворота вплыла в прихожую.

– Кончай маникюриться! – распорядилась она, увидев у меня в руке клещи, и без спросу вломилась в мою комнату.

У самой Алки руки были заняты открытым ноутбуком. Она разбежалась удобно устроиться с ним на диване, но увидела там клетку, накрытую покрывалом, и оробела:

– Это у тебя что?

– Это переносная плаха! – заглянув из коридора, съязвил взлохмаченный Зяма и широко зевнул. – Дюха сегодня играет в гестапо!

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться! – сказала я и щелкнула клещами.

Зяма закрыл дверь с другой стороны.

– Это не что, а кто! – объяснила я подружке и жестом фокусника сдернула драпировку с птичьей клетки. – Вуаля!

Пробудившийся попугай по случаю тут же выдал длинную тираду на французском.

– Это что – стихи? – удивилась Трошкина.

– Да, перед сном мамуля читала ему Маларме в оригинале, – горделиво сказала я. – У нас чертовски смышленый попугай!

– По-моему, это не ваш попугай. По-моему, это попугай Эда? – прищурилась Алка.

– Ох, боже, ты же еще не знаешь! – Я огорчилась оттого, что вынуждена буду огорчить Алку. – Случилось страшное несчастье, Эдик Розов умер. Случайно принял чужую таблетку.

Я рассказала подружке то немногое, что знала о смерти Эда, и побледневшая Алка сквозь зубы процедила:

– Не поняла… Кого-то лечили ядом?