Декоратор. Книга вещности

— Ну что ж, счёт один—один, — гудит Кристиан благостным тоном добродушного миротворца. — Сигбьёрн убивает младенцев, Катрине рабски использует детский труд. Кстати, вы пока не планируете своих?

Секундная пауза. Интуитивно я бросаю взгляд на Таню, на лице её блуждает пародия на улыбку Моны Лизы. Вылитая Джоконда в ожидании степени магистра социологии. Она перехватывает мой взгляд, и зрачки у неё расширяются ровно настолько, что я всё понимаю.

— Поздравляю, — шепчу я так тихо, что слышно только ей.

— Сигбьёрн отказывается иметь детей, — рапортует Катрине. — Сначала я думала, что это из-за его собственного трудного несчастливого детства, но теперь понимаю, что он просто боится за свою мебель.

Кристиан заходится хохотом.

— Тише, не пугай, — говорю я. — Таня беременна.

— Да нуууууууууууууу! — выдыхает Катрине. — И когда?

— В июле, — говорят они хором. — Так что я успею сдать экзамен, — добавляет Таня.

— Как здорово! —курлычет Катрине. — Надо за это выпить!

Мы выпиваем, и Кристиан приносит десерт: запечённые персики с начинкой из сливы в шоколаде и бутылочку рейнского. Он предлагает, такого случая ради, финальный аккорд в виде шампанского — специальное кюве «болленже», — и я понимаю, что и Таня с Кристианом так же одиноки, как мы. И у них тоже никого нет. Сегодня затея с шампанским кажется мне превосходной. Лишь бы не оставаться наедине с Катрине.

— Признаюсь, я и не подозревал, что имею дело с индивидуумами, столь сомнительными с морально-этической точки зрения, — произносит Кристиан, обращая всё в шутку. Он хозяин и не намерен делать вид, что вечер омрачала ссора.

— Не слушайте его. Знали бы вы, как издательства обращаются с авторами, —Таня так хохочет, что на секунду, правда лишь на одну, мне удаётся представить её оживлённой.

Карл-Йорген Йэвер не похож на детоубийцу. Сейчас ещё меньше, чем прежде. За эти недели он поправился на пару килограммов и сменил очки на нечто невесомое в роговой, если не черепаховой оправе, смягчившее черты его лица. Довольно смуглого — видно, Йэвер побывал на юге. Но где, я спрашивать не стану, у меня вообще нет охоты беседовать о его делах, особенно теперь, когда я всё узнал. Любопытство отступило, сменившись гадливостью особого рода. Проблема же в том, что Йэвер относится ко мне так приязненно, так по-приятельски, что дистанцию выдержать нелегко. Это заказ, уговариваю я себя, самая обычная работа. Но вдруг чужой виной можно заразиться? Вот ведь кто-то оборудовал жилище для Йозефа Менгеля, ангела смерти из Освенцима, неужели он в ответе за приказы, которые рождались и отдавались в тех стенах? Наверно, в ответе, по крайней мере за то, что выстроенное им пространство создавало у жильца фальшивую, усыпляющую иллюзию непоколебимости миропорядка, что символика и декор убеждали Менгеля — он врач, настоящий, помнящий клятву Гиппократа, по воле случая приставленный к работе не из самых чистых. Наверняка жильё было устроено наподобие панциря, который ограждает от мук совести и заслоняет неприглядную реальность за окнами. Почему-то я вдруг вижу жену Менгеля, представительную докторшу с перманентом на голове, одетую практично, но с лёгким флёром романтичности, согласно моде сороковых; она задёргивает тяжёлые шторы, зажигает свечи и разливает суп по тарелкам из фамильного фарфорового сервиза в цветочках, и, наверно, раскуривает какое-нибудь благовоние с резким запахом, чтобы перебить смрад от труб крематория...

Я не собираюсь защищать Карла-Йоргена Йэвера панцирем. Как раз наоборот.

Он сидит рядом в своём танке, подобравшем меня у подъезда. Мы сошлись на том, что лучше всего обсуждать чертежи в доме, чтобы ориентироваться по месту. В последние дни навалило снега, и первое, что я вижу, подъехав к вилле, — фасад надо подкрасить. До снежной белизны ему далеко. Я озвучиваю свою мысль, клиент согласен.

Как дом устроен изнутри, я знаю назубок, наверняка лучше Йэвера. Я столько корпел над чертежами, что от входной двери вижу всё насквозь аж до самого сада, как Супермен с его глазом-рентгеном. С помощью рисунков я пытаюсь объяснить Йэверу, как дом будет выглядеть, хотя понимаю, что он не в силах представить себе этого.

— Так что, если ты согласен, мы начнём на той неделе ломать стены, — говорю я, дав ему время полистать чертежи.

— А пол? — спрашивает он.

— И пол. Хочешь посмотреть образцы того, что я приглядел?

Да, он хочет. У меня в папке есть пробник бразильского ореха, четырёхугольная плитка размером примерно с лист А4. Доска довольно толстая и, на мой взгляд, потрясающе красивая, тёмная, с глубоким блеском и частыми, но не рябящими в глазах прожилками.

— Лак слишком, на мой вкус, блестящий, я предполагал сделать более матовый. Это они для образца взяли глянцевый, он смотрится импозантнее на маленьком фрагменте, — объясняю я.

— Мне нравится, — говорит Йэвер, поглаживая дерево пальцами, взад-вперёд. — И ты говоришь, он вечный?

— Сигариллы, которые ты куришь, у тебя с собой?

Он запускает пальцы в карман куртки и выуживает плоскую металлическую коробку. Вынимает из неё изящную сигариллу прикуривает от золотой зажигалки, отдаёт мне, а я прижимаю её к паркетине и держу так, долго, пока не гаснет.

— Обычно сигареты так не приклеиваются, — замечаю я, — если только нарочно кто-нибудь. Теперь смотри!

На поверхности осталось тёмное пятнышко, но я слюнявлю большой палец, тру и — раз! Пятно исчезло. Оно не проникло глубже лака.

— Само это дерево поджечь невозможно, разве что полить бензином.

— Честное слово, я никогда не лью на пол своей квартиры бензин и не поджигаю.

— Ты удивишься, что люди вытворяют в своих домах. Жаль, с нами нет женщины на острых шпильках, но мы попробуем сымитировать этот весьма распространённый способ надругательства.

Я беру молоток, кладу паркетную плашку на пол и принимаюсь долбить по ней с изрядной силой, потом прошу Йэвера провести рукой.

— Ничего! — восхищённо выдыхает он.

— Теперь со всей силы, — говорю я и бью так, что плашка подскакивает в воздух на несколько сантиметров. — Я стукал углом молотка. Пощупай!

— Крохотная вмятина, — говорит Йэвер.

— Угу. Если ты скинешь со второго этажа даму в сто кило весом и она приземлится точно на острие шпилек, останутся такие вмятинки. Заметь, что дерево не треснуло, а лишь прогнулось во вмятине. Хочешь посмотреть, что станет с нынешним паркетом, если я его так же долбану?

— Пожалуй, не стоит. Я, пожалуй, не знаю ни одной барышни в сто кило весом.

— Не думаю, что можно достать натуральный материал прочнее. Камень или мрамор треснули бы, а керамическая плитка раскрошилась вдребезги. Хотя, по правде говоря, я выбрал это дерево из-за его красоты.

— Оно очень дорогое? — спрашивает Йэвер.

— Мрамор вышел бы дороже, но бразильский орех относится к самым дорогим паркетам. С другой стороны, я не вижу, как такой пол, если мы его уложим, может упасть в цене. Если ты захочешь продать дом, ты получишь деньги назад.

— Ты думаешь?

— Если продавать тому, кто что-то в этом смыслит, то да. Вне всякого сомнения.

— Вообще-то каменный пол мне тоже нравится. По-моему, красиво.

— Пол — это основа всего, и хорошо, что мы, принимая решение, перебираем все альтернативы. Я лично люблю камень, но дело в том, что выложить нижний этаж скандинавского дома камнем невозможно практически. Потому что его нужно подогревать зимой, и эту проблему решают, подкладывая под него кабели или грелки. Во-первых, это означает большие и неэффективные траты, во-вторых, мне это тепло отнюдь не кажется приятным. Меня раздражает, когда мне греют пятки. Ты из тех, кому вынь да положь тёплый пол в ванной?