Декоратор. Книга вещности

— Может, горячего?

Она улыбается:

— А айриш кофе можешь приготовить?

— Не уверен, но думаю, ингредиенты имеются, — отвечаю я.

— Кофе, виски, коричневый сахар и сливки. Надо бы сказать «кофе по-ирландски» да разве кто оценит?

Я — точно нет. Катрине тоже любит выбирать айриш кофе, это теперь в Норвегии дамское баловство, и я пару раз видел, как она его готовит. Я решаю намешать и для себя тоже.

— У нас настоящее ирландское виски! — кричу я, запустив кофеварку и похлопав дверцами шкафов. Сильвия мямлит что-то в ответ. Вот в чём смысл хорошего оснащения кухни. Я готовлю крепкий, настоящий эспрессо, не жалею сахара и навожу сверху горку сливок из баллончика, который у нас всегда стоит в холодильнике. Мне в голову приходит новая идея, и я обшариваю кухню в поисках непочатой коробки конфет. Находится шоколад «Godiva», единственный, который Катрине любит. Сам я его в рот не беру, но знаю кое-что о том, как шоколад деморализует женщин. Чтобы её не тяготило, что я вскрыл целую коробку ради неё, я сдираю обёртку, снимаю крышку, выкидываю в помойку три конфетки и лишь потом уношу всё это в комнату на подносе из нержавеющей стали с ручками из массива груши.

— Ой, да ты что, шоколад мне нельзя! — говорит Сильвия и немедленно засовывает в рот конфетку. Следом ещё одну. Я же говорю — деморализует. Мне приятно смотреть, как плотоядно набрасывается она на конфеты, как попавший в рот кусочек утягивается внутрь мощным вакуумом, точно поток расплавленной руды. Зов плоти. Жаль, что я не могу столь же открыто выказать своё вожделение.

Я пробую свой айриш кофе — сногсшибательно.

— Ну как тебе здесь нравится? — спрашиваю я.

У неё по-прежнему полон рот шоколада.

— Почти как я думала. Очень красиво, по всем правилам. Кухня — супер. Я б добавила всяких штучек для уюта, но это ж я.

В порядке компенсации за недостающий уют она забралась на диван с ногами и сидит, скрючившись, как эмбрион, обхватив кружку с кофе обеими руками. «Неужели здесь так холодно?» — думаю я.

Она долго молчит. Я тоже. Мне не в тягость помолчать.

— Сигбьёрн, знаешь, — начинает она нерешительно.

— Да?

— Меня очень порадовали сами цветы, но огорчил скрытый подтекст этого жеста. Ты меня понимаешь?

— И какой подтекст?

— Тебе лучше знать. Но зачем-то ты всё время звонишь, куда-то приглашаешь, чего-то хочешь. Я искренне тронута цветами, но это всё пора прекращать. Я больше не могу.

Услышанное меня не радует, но я помалкиваю. Она продолжает:

— Если ты не уймёшься, мне ничего не останется, как уехать отсюда. Хотя мне здесь хорошо. И у меня нет желания переезжать. Тебе не жалко так жестоко вынуждать меня на этот шаг?

— Конечно жалко.

— Тогда оставь меня в покое.

— Я не хочу, чтоб ты уезжала.

— Хорошо. Но тогда ты должен понять, что я тебе говорю. И вести себя нормально.

— А когда я вёл себя ненормально? — спрашиваю я.

— Нет-нет, ничего из ряда вон ты не сделал, я этого не говорила. Я имела в виду, что ты должен научиться относиться ко мне как к соседке. Просто соседке. Понимаешь?

— Предположим.

— Мне очень жаль, если я дала тебе повод думать, что заинтересована в чём-то большем, чем добрые соседские отношения. Это целиком моя проблема. Я не умею выдерживать дистанцию. И многие понимают меня превратно. Поэтому я пришла сказать тебе это чётко и ясно.

— Ты хотела ещё что-то добавить? — спрашиваю я, поскольку пауза затягивается.

— Не думай, что мне легко это говорить. Но, пожалуйста, выслушай меня и постарайся понять и запомнить: я не хочу никаких любовных отношений с тобой. Ты хороший, милый парень, по крайней мере, я считаю тебя хорошим, и мне нравится с тобой разговаривать. Но на этом — всё. Я не желаю, чтоб надо мной тяготели эти твои ожидания, я не в силах им соответствовать. Эта тема совершенно неактуальна. Поэтому давай, прежде чем я уйду, мы с тобой условимся быть друзьями. Обычными друзьями. Что ты на это скажешь?

— Ты имеешь в виду просто друзьями?

— Бог мой, быть друзьями это не «просто». Так только мужики о дружбе рассуждают. А дружба — это очень много, должна тебе сказать.

— Но она не включает кое-чего.

— Она не включает всего несколько аспектов. Без которых нам с тобой суждено обойтись. Во всяком случае, я намерена обойтись без них.

Она отхлёбывает глоток, и я вижу, что зелье начинает действовать. Поза более раскованна, глаза блестят, щёки порозовели. Я не тешу себя фантазиями упоить её до полной сговорчивости, нет, но хорошо бы ей расслабиться. Мне и самому это не помешает, если честно.

Сильвия вновь набрасывается на шоколад, с вызовом даже.

— Я не согласен, — говорю я. — Ты слишком много значишь для меня.

У неё расширяются зрачки.

— Я хочу, чтоб всё было иначе. Чтобы мы любили друг друга. Вот чего я хочу. Быть вместе с тобой.

— Это неактуально, — повторяет она.

— Часть тебя мечтает о том же, — заявляю я.

— Да? Вот как? Мне жаль это говорить, но с этой частью у меня на данном этапе нет никакого контакта.

— На данном этапе, возможно, нет, но я знаю, что ты меня полюбишь. Во всяком случае, я не побоюсь сказать: я тебя люблю. Разве это ничего не значит?

— Это серьёзные слова, Сигбьёрн, очень серьёзные. Это безусловно что-то значит, но я не уверена, что ты понимаешь значение слов, которыми бросаешься. Если начистоту, мне непонятно, что это тебя так заклинило. Мы почти не общались. Ты меня едва знаешь. Если б знал, был бы поосторожнее с такими словами. И я не могу взять в толк, что ты во мне нашёл или думаешь, что нашёл. Просто крыша едет. Будь ты психом, мы бы так с тобой не разговаривали. — Она прыскает. — Может, ты и псих, конечно, но производишь впечатление, в первую очередь, преуспевающего человека, который имеет все основания быть довольным собой и своей работой и живёт с приятной особой. На что я тебе сдалась? Я не яппи, у меня поганая работа, в личной жизни караул, да ещё меня смотри как разнесло. Видел, как я жру твой шоколад? Я просто свинья.

— Любовь не имеет отношения к весу, — отвечаю я.

— Не имеет, ты прав, —улыбается она. — Опять ты мне льстишь. Не думай, мне нелегко отвергать твою, как ты выражаешься, любовь.

— Вот и не отвергай.

— Знаешь, твоя настырность ставит меня в тупик. Это просто уму непостижимо. Если ты думаешь, что она производит приятное впечатление, ты ошибаешься. Запомни на будущее.

— Я буду менее настойчив, но ты должна больше меня любить.

— О нет! Лучше оставим всё как есть. С какой стороны я не подъеду, всё не так. Пожалуй, лучше мне уйти. Спасибо за угощение.

— Не уходи! — вскидываюсь я. — Пожалуйста.

Она уже поднялась, но останавливается, увидев мои слёзы. Они ненаигранные, настоящие. Я не умею плакать по заказу, сколько бы ни дулся.

— Ой-ёй-ёй, только не плачь. Ну постарайся. Я не хотела сделать тебе больно, — говорит она.

Проблема в том, что чем отчаяннее человек старается не заплакать, тем быстрее он заливается слезами. Плотину прорывает. Я бешусь, что не могу уняться, и от злости рыдаю пуще прежнего. Это так стыдно, что я готов провалиться сквозь землю, и мне опять есть о чём плакать, и слёзы льются и льются.