Декоратор. Книга вещности

— Это не моя проблема, — отвечаю я и сам слышу, насколько высокомерен. Нехорошо я себя веду.

Но я ненавижу дом. Теперь я это понял. Даже будь у меня полностью развязаны руки, через несколько месяцев в этих стенах депрессия гарантирована. Второй этаж просто тюрьма. В дом въелась скороспелая буржуазность без чувства меры, которую невозможно вытравить, она произросла из конфликта между тощим культурным багажом судовладельца-хозяина и его толстенным кошельком. Речь идёт о неверном понимании того, что такое дом и каково его назначение. Формулируя коротко, дом вызывает отвращение. В ярком дневном свете он, может, понравится мне больше. Но не денутся никуда ни этот самодовольный скупердяй, выбившийся из грязи на биржу, ни его страдающая тяжёлым дурновкусием, молодая, надо думать, хозяйка с её страхолюдными фамильными реликвиями... Нет, пора уносить ноги, и побыстрее.

— Я никогда ничего хуже этого зеркала не видел, — только и удаётся мне сказать в своё оправдание.

Но он меня понимает.

— Тебе не понравился дом? — спрашивает Сюлте, будто бы читая мои мысли.

— Он с изъяном. Я не говорю, что его нельзя исправить...

— Но ты неподходящий кандидат?

— Говоря начистоту, не совсем подходящий.

— По-твоему, я зря его купил?

— С точки зрения инвестиций, это прекрасное вложение. Но согласился бы я здесь жить, другой вопрос.

— Независимо от того, что мне удастся с ним сделать?

— А почему б тебе не сдать его? — предлагаю я. —Ты б заработал на нём кучу.

Разговор начинает раздражать его, вижу я. Наконец-то. Не знаю почему, но мне страсть как хочется врезать ему побольнее. Раз уж я всё равно наговорил лишнего. И я вижу его ахиллесову пяту — жёнушка. Которой подавай «представительную» шикарную виллу. И бессмысленную удушающую роскошь. Это она выбрала дом. Здесь они сумеют-таки стать по-настоящему несчастными.

— Сдать? Ты имеешь в виду под офис? Рекламное бюро, например?

Врезать побольнее.

— Лучше б сдать его под бордель. Этим стенам не хватает куража и смеха.

Он улыбается, скорбно, сказал бы я.

— Я думаю, это предложение я точно не буду передавать Туве.

Ну же, ещё больнее.

— Отчего так? А я слыхал, она сама всегда рада перепихнуться где угодно, с кем угодно и когда угодно, — говорю я.

И ещё не расстреляв всю обойму, я вижу по его лицу, что попал. Взгляд меркнет, безукоризненно подогнанные портным плечи опускаются, руки безвольно лежат на коленях. Он сидит тихо-тихо.

Я открываю было рот для оправданий. Но словами делу не поможешь. Сюлте ранили, причём задолго до меня. А как я умудрился разгадать правду про цветущего, сказочно богатого биржевика и его фантастически юную и фантастически неверную жену? Стены разболтали, скажу я вам; я почувствовал атмосферу в доме через полгода или через год. Может, Сюлте и не отец детям.

Ранение тяжёлое.

Он молчит, а когда я кашляю, привлекая к себе внимание, машет рукой. Просит меня уйти.

Отлично, у меня есть дела поважнее.

В таких магазинах я не бывал, ни разу в жизни даже любопытства ради не останавливался перед витриной.

Но есть подозрение, что Сильвия пасётся здесь постоянно. Два первых слоника обнаруживаются прямо в окне. Они стоят по бокам здоровенного, заплывшего жиром, кислотно-зелёного будды. Витрина затянута плюшем бургундского красного цвета, сдрапированным в виде долин и плато. Повыше одного из слонов и чуть наискось я вижу вульгарно инкрустированную шахматную доску со страшенными фигурами, вырезанными якобы из слоновой кости, роль которой смиренно исполняют рога безымянного пакистанского быка. Тут же — китайские, вручную расписанные веера, подозрительные маленькие урны и нечто похожее на японскую лаковую миниатюру, нанесённую на коробочки и пиалы. Цена всему этому богатству пять эре в базарный день.

Зато владелец решил отыграться за счёт полноты ассортимента. Когда я переступаю порог, о чём надсадно возвещает колокольчик, то внутри всё оказывается так забито товаром, что, из боязни опрокинуть какой-нибудь экспонат, я не решаюсь двинуться вглубь. Имей этот мусор хоть мифическую ценность, будь он расставлен так, чтобы хватало места и воздуха... Но нет. Воздуха здесь не хватает никому. Ибо курится благовоние, которое то ли должно заглушать запах плесени, то ли усиливать. Я угодил в эстетскую опиумокурильню, место, где налажена бойкая торговля самым ходовым товаром — плохим вкусом. Среднестатистический гражданин приходит сюда в поисках двухсоткроновой «изюминки», которая создаст в спальне или гостиной этнический флёр. И не надо пускаться за три моря за экзотическими сувенирами, всё есть здесь. Полуфабрикаты воспоминаний обо всех райских уголках, в которых вы никогда не бывали.

Для пущего правдоподобия товар покрыт слоем пыли, как на восточном базаре. Ещё некоторое количество будд и слонов. Кто бы мог подумать, что в Норвегии так процветает подпольная торговля слонами? Раскаиваясь в своём безумном поступке, я начинаю пятиться назад, но на глаза мне попадаются какие-то индийские штучки из рододендрона, и у меня мелькает мысль, что я всё же попал по адресу. Ладно, решаю я, попробую: попытка не пытка.

Из задней комнаты, отделённой от магазина шуршащими занавесями из нитей деревянных бус, появляется хозяин. Это пожилой китаец в круглых очках и с козлиной бородкой, вида столь же второсортного, как и его товар, ходячая карикатура на тот тип людей, которых и ожидаешь увидеть за прилавком подобной лавки никчёмных вещей, ему не хватает лишь стянутых в хвост волос да шапочки на макушке. Зато он сгибается в поклоне, я польщён. Пытаюсь объяснить, что мне надо.

Он не говорит по-норвежски.

Но это не может быть абсолютно непреодолимым препятствием. Я перехожу на английский и пытаюсь жестами изобразить нужную мне вещь. Он долго таращится на меня в полном недоумении, но вдруг глаза за стёклами очков оживают. «Прошу господина ждать секунду», — говорит он, исчезая за занавесью.

И действительно, через секунду возвращается. С предметом в руках. Он выше, чем я предполагал, сантиметров двадцать пять, сделанный под бронзу и покрытый каким-то налётом под благородную вековую прозелень. Он покоится на подставке из тёмного дерева.

— Антиквариат, большая редкость, — шелестит китаец.

— Откуда?

— Андхра-Прадеш, Ост-Индия. Контрабанда.

— Почему? Нельзя покупать?

— Нет, нельзя вывозить. Вывоз антиквариата — в Индии преступление. Поэтому дорого.

— Дорого как? — спрашиваю я, а сам тем временем беру предмет, взвешиваю его на руке, верчу, осматриваю. У меня не особо намётанный глаз по части антиквариата, но им в таком месте и не торгуют.

Он достаёт старый калькулятор, нажимает несколько клавиш и предлагает мне вызывающе нахальную цену. Неужели я выгляжу как записной придурок?

— Не ломать! — вдруг вскрикивает китаец.

— Ломать? — переспрашиваю я. —А это видел?

И показываю ему: я отодрал тряпочку с низа подставки, и деревяшка там белая, не проморённая, как сделали сверху. Обман наипримитивнейшего свойства. Какая там Индия.

— Пришлось менять ногу, сломалась, сгнила, очень старый, — говорит он.

— Вот моя цена. — Я тяну на себя его калькулятор и делю сумму в окошке на три. Высвечивается бесконечный ряд шестёрок.

— Только? Это ошибка, — говорит он.