Дела Разбойного Приказа-6королев Тюдора. Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
– Тише ты! Тише!
Трофим невольно замер. Из-за двери, из-за ковров послышалось:
– Мотька, открой, скотина! Хуже будет!
Голос был очень знакомый, но Трофим его пока не узнавал.
– Мотька! – продолжал тот голос. – Велю выбить дверь! Открывай!
И Трофим вспомнил: это Фрол Щербатый, Марьянов десятник с того рундука. Вот как орёт! А говорили, будто перед нею все робеют. Трофим посмотрел на Мотьку. Мотька злобно сощурилась, сказала:
– Это ты, пёс, их привёл!
Трофим взялся руками за шею, шея была в крови, и мотнул головой, что не он. Мотька смотрела на него, молчала. За дверью тоже стало тихо. Мотька облизнула губы, губы были все в Трофимовой крови. Трофим тихо сказал:
– Ведьма.
Мотька усмехнулась, поманила
– Эти скоты могут теперь хоть до утра стоять. Если не ты их привёл, значит, они сами за тобой пришли. Ты был у них?
– Был.
– Вот и привёл, – сердито прошептала Мотька. – И чего я тебя сразу не загрызла? Любка б тебя после на куски порезала и по частям снесла, в отхожем месте утопила. И ни следочка от тебя бы не осталось!
– Как не осталось? – прошептал Трофим. – Весь пол был бы в кровище. А как бы кровищей воняло! Кровавый дух три дня после держится, если хорошо принюхаться. Я, когда на дело приезжаю, первым делом всегда…
И больше ничего не успел сказать – Фрол со своими опять начал бить в дверь. Дверь начала трещать. Из-за ковра выскочила Любка, Мотькина сенная девка, и воскликнула:
– Матрёна Ильинична, они там…
– Тихо, дура! – злобно прошептала Мотька. – Иди накинь ещё завесов.
Любка убежала за ковёр. Фрол опять начал звать Мотьку, требовал открыть. Дверь трещала всё сильней, было понятно, что она долго не выдержит. Мотька уже не таясь сказала:
– Чую, они за тобой пришли. Найдут тебя здесь – убьют.
– Зачем?! – сказал Трофим. – Они же сами меня посылали!
– Они?! – не поверила Мотька.
– Ну не совсем они, – сказал Трофим, смущаясь, – а их…
– А, вот оно что! – сказала Мотька. – Ну, тогда они придут – и тебе сразу по горлу. Что-то ты очень важное вынюхал, если они убить тебя решили. А я не дам убить! Я баба вредная! – И грозно позвала: – Иди сюда!
Трофим растерялся. Мотька схватила его за руку и подтащила к лавке, а там пригнула к полу и сама пригнулась, задрала ковёр, свисавший с лавки, и велела:
– Лезь!
Трофим не шелохнулся.
– Лезь, дурень, я кому сказала! – продолжала Мотька. – Марьян в прошлый раз лез и только тем и спасся! Ну! Тебе что, ещё раз перекреститься?!
Трофим полез под лавку.
– Доска там широкая, – сказала Мотька. – Сдвинь эту доску. Под ней лаз.
Трофим нащупал ту доску. Подцепил – доска и в самом деле сдвинулась.
– Давай, давай! – жарко шептала Мотька. – Если бы твоей смерти хотела, открыла б этим скотам дверь, а вот не открыла же!
Трофим склонился над лазом. Сзади, от двери, слышались удары, крики. Дверь страшно трещала.
– Ну же, давай! – едва ли не кричала Мотька. – Да что ты как неживой! Ты тут первый, что ли?! Лезь скорей, чего упёрся?!
И она его подтолкнула! Трофим, забыв перекреститься, даже не подумав «Спаси, Господи!», полез в тот лаз. Мотька ему вслед сказала:
– Стерегись! Там высоко! Можно убиться!
Трофим полез дальше. Доска над ним задвинулась на место, и стало совсем темно. Трофим нащупал одно бревно, рядом второе – и полез по ним. Снизу тянуло холодом. И ещё чем-то воняло, мышами, наверное. Шума от Мотьки слышно уже почти не было, в дверь ей никто уже не молотил. Трофим лез дальше. Долез до помоста. Помост был широкий, из толстых досок, крепкий. Трофим полежал на досках, отдышался. Вспомнил с досадой, сколько было шума, ощупал погрызанное горло и подумал: чего теперь Климу рассказывать? А Зюзину? Да Зюзин и так всё знает, небось, сам и послал за ним, а теперь будет делать вид, что в первый раз про это слышит. Трофим вздохнул, приподнялся и пополз дальше по помосту. За помостом начиналась лесенка. Снизу снова потянуло холодом, даже морозом. Это не над ледником ли он ползёт, гадал Трофим. Если так, то где-то близко поварня, а на поварне день и ночь не спят, и вот вылезет он к ним, что говорить? Трофим принюхался, поварни не учуял, а только мышей
да сырость. И холод. Трофим прополз ещё.Вдруг лесенка закончилась. Да как это так? – удивился Трофим. Не может такого быть! Стал ощупывать жерди – и нащупал, что они обе обломаны. Значит, и в самом деле дальше хода нет, надо искать другой. Трофим развернулся…
И жерди опять, теперь уже прямо под ним, обломились – и Трофим полетел вниз! Руки выставил, вжал голову…
И хряснулся так сильно, что потерял сознание.
Сколько он так, без сознания, лежал, Трофим не имел понятия. Очнулся, было очень больно, голова трещала. Трофим лежал на боку, подвернув под себя одну руку, поджав ноги. Лежал как будто на камнях, очень холодных. Трофим высвободил руку и ощупал их. Это были не камни, а лёд, разбитый на куски. Значит, это ледник, подумал Трофим. Он осмотрелся. Вокруг ничего не было видно. Как же теперь отсюда выбраться? – подумал Трофим. Приподнялся, пополз наугад, переполз через кучу битого льда…
И вдруг нащупал чью-то голову. Затылок! Волосы на затылке были слипшиеся. Это так кровь на них застыла, подумал Трофим. Это покойник, он здесь давно лежит. А может, и недолго, кто знает! Трофим начал ощупывать покойника. Тот был в шубном кафтане, без шапки. Шапка, должно быть, отлетела в сторону, а сам он лежал ничком, лицо у него было разбито, всё в кровавой корке и с раскрытыми глазами. Трофим закрыл покойнику глаза и подумал, что, видимо, под ним лестница сломалась, и это было недавно, если он всё ещё здесь лежит и его никто не ищет. Или не знают, где искать! Ищут, крепко ищут, да не здесь. Потому что это…
Трофим затаился. «Господи, – подумал он, – спаси и сохрани, я же и сам чуть не убился. Ты поддержал меня, век буду Тебе благодарен, вернусь в Москву, сразу пойду, поставлю свечку трёхфунтовую…»
А это Марьян, больше некому. Или не Марьян? Кто разберёт! Такая темнотища. Ни огонька нигде…
И вдруг вспомнился тот перстенёк, про который рассказывала Мотька. Трофим приподнялся над покойником, на ощупь нашёл его правую руку, на ней безымянный палец… А на нём и в самом перстенёк! Пальцы были крепко сжаты, перстенёк было не снять. Да и зачем его снимать, когда можно и так проверить. Трофим поднял Марьянову руку, повернул её так, как показывала Мотька, и в камешке и в самом деле засветился огонёк. Трофим ещё повернул руку, огонёк засветился сильней. Трофим увидел Марьяна, лицо его было в крови. Трофим отпустил руку. Рука упала, свет погас. Было темно и тихо. Трофим усмехнулся и подумал, что вот как всё славно сложилось: Марьян убился и теперь на него можно валить всё, что хочешь – и что он видел, как кто-то входил в ту дверь, а тем, которые тогда на рундуке сидели, Мотька глаза отводила, она же колдунья, всё может, вон как она вцепилась, как собака, и чуть насмерть не загрызла. И Зюзин скажет: вот сука, всё верно! И Савва скажет: да, конечно, это он, Марьян, тогда из-за печи кидался – и крест поцелует. И Спирька поцелует, и рынды. И все, кого ни приведут, будут целовать и говорить, что хочешь. Так в Новгороде было, когда он поехал туда разыскивать подпиленные гири, а дело повернулось так, что какие гири, прости, Господи! Вспомнив про Новгород, Трофим нахмурился и перекрестился. И спохватился: время-то идёт, а Годунов велел вернуться до полуночи и всё про Мотьку рассказать. Вот только что ему теперь рассказывать? Про то, что Мотька с Марьяном любились и никакого им дела не было ни до царя, ни до царевича, а это только у царя есть дело к Мотьке, и потому он велел Зюзину…
Вспомнив про Зюзина, Трофим ещё сильнее помрачнел. Зюзин же говорил, чтобы Трофим скорей расследовал, смотрел по сторонам как следует, а иначе глаза ему вынет. И ведь вынет! Трофим Зюзина ещё по Новгороду знал, там Зюзин глаз тогда повынимал огого! Что ему ещё Трофимовы глаза – пустяк. Подумав так, Трофим невольно проморгался. И тут же подумал, что Мотька права: бежать отсюда надо, только это и спасёт, а всё остальное – смерть. Ну да как бежать? Сухой колодец, это где? Это, Мотька говорила, Троицкая башня, рядом с Монетным двором. Туда его никто близко не пустит!