Делай, как я!
Шрифт:
Впрочем, надо было что-то предпринимать. Не торчать же вечно на пустынной платформе!
Уточкин разыскал дежурную железнодорожницу, и она рассказала ему, что ближайший поезд, который останавливается здесь, будет только утром и что до следующей большой станции отсюда ровно шестнадцать километров.
– И как это тебя угораздило, парень? – сочувственно сказала она.
Только этого сочувствия ему сейчас и не хватало! Он и так винил себя за то, что отстал от поезда и оставил солдат без ужина, и отлично представлял, как встретят теперь его товарищи. Насмешки, остроты уже звучали в его ушах.
– Ночуй здесь, –
– Нет, нет, – торопливо сказал Уточкин. – Нет.
Он уже прикинул в уме: шестнадцать километров – это примерно три часа. А там на станции он разыщет коменданта, и комендант поможет ему догнать эшелон. Всё лучше, чем томиться здесь до утра.
Он вскинул за спину злополучный термос и зашагал вдоль железной дороги.
Сначала идти было легко, но потом тяжесть термоса стала давать себя знать. Несколько раз Уточкин проваливался по колено в снег. Морозный ветер обжигал ему щёки. Конечно, за время солдатской службы Уточкину не раз приходилось совершать переходы и марш-броски в полной солдатской амуниции, и это было ничуть не легче, чем теперь тащить кашу. Но одно дело – бежать вместе со всеми, а совсем другое – брести вот так, одному. Да ещё знать, что впереди тебя ждут одни неприятности – нагоняй от начальства и упрёки товарищей.
От таких мыслей и термос с кашей становился тяжелей, и лямки нещадно врезались в плечи.
Дважды, обдав Уточкина снежной пылью, его обгоняли составы, и Уточкин с завистью смотрел им вслед.
Сколько же он будет тащиться с этой кашей?… Ну, хорошо, доберётся он до станции, а эшелон наверняка уже ушёл – и что дальше? Догонять на попутных? И всё с кашей?… Глупо, в конце концов…
А как легко будет идти, если…
Уточкин поставил термос на снег и решительно открыл крышку.
Но тут он представил себе горку каши на обочине тропинки, целый холмик каши, растекающийся в разные стороны. Нет, не мог он этого сделать. Не мог, и всё. Это было всё равно что наступить на хлеб. Или плюнуть в колодец. Не мог он.
Уточкин вздохнул и снова поднял тяжёлый термос.
Вот уж не везёт так не везёт. Отстал бы он от эшелона с гранатомётом, или с ящиком патронов, или, на худой случай, с автоматом. А то – с кашей! "Уточкин? Опять Уточкин? Вечно этот Уточкин! Уточкин с кашей! Что делал Уточкин на учениях? Уточкин тащил кашу! Ха-ха-ха!"
Так он шагал и шагал вдоль железной дороги то по тропинке в снегу, то по скользким шпалам, занятый своими невесёлыми мыслями. И когда ему стало казаться, что конца не будет этому пути, впереди вдруг возникла станция.
Совсем близко весело светились огни.
В заснеженных сапогах, с термосом за спиной, промёрзший Уточкин предстал перед комендантом станции. Комендант, пожилой капитан, молча и неодобрительно выслушал Уточкина.
– Значит, отстали? – переспросил он.
– Так точно, – сказал Уточкин.
– А что это у вас, товарищ солдат? – И комендант подбородком указал на термос.
– Каша, – сказал Уточкин.
– Каша? Какая каша?
– Овсяная, товарищ капитан, – сказал Уточкин.
– Да мне один чёрт – овсяная или гречневая! Я не спрашиваю "какая", я…
– Как это не спрашиваете? – обиделся Уточкин. – Вы только что сами сказали "какая"!
– Да
я в другом смысле спрашивал "какая"! – сказал капитан. – Откуда она у вас – вот в каком смысле. Куда вы её несёте?– Это он, товарищ капитан, прихватил с собой, чтобы в пути не проголодаться, – вставил лейтенант, помощник коменданта.
Уточкин обиженно промолчал.
– Что же вы, так с кашей и будете путешествовать? – спросил комендант.
Уточкин пожал плечами.
– Ну вот что, – сказал комендант. – Считайте, что вам повезло. Вам и вашей каше. Сейчас я посажу вас на скорый поезд, на следующей узловой станции догоните эшелон.
… Было уже совсем темно, когда на запасном пути Уточкин отыскал свой эшелон. Дверь теплушки была задвинута, и он сильно забарабанил в неё кулаком.
– Кто там? Свои все дома! – раздался жизнерадостный голос сержанта Караваева, и в следующий момент дверь с грохотом отъехала в сторону.
– Братцы! – закричал Караваев. – Кого я вижу! Уточкин явился!
Навстречу Уточкину из теплушки потянулись сразу несколько рук.
Уточкин взобрался в вагон. Потом медленно снял и опустил на дощатый пол тяжёлый термос.
– Вот… – сказал он. – Каша…
И только тут он увидел в сторонке сложенные горкой грязные котелки. А чуть поодаль возле печки стояла миска, накрытая плоской алюминиевой тарелкой.
– Это тебе ужин, – сказал Караваев. – Ещё не остыл.
Уточкин хотел что-то ответить, но его уже окружили солдаты, затормошили, задёргали, радостно загалдели, не дали сказать ни слова…
Начиная с этого дня отношение к Уточкину заметно изменилось. Во всяком случае, теперь, если в роте появлялся новичок, то среди других историй, прославивших третью роту, ему непременно рассказывали и историю о том, как Уточкин отстал от эшелона и как шестнадцать километров тащил солдатскую кашу…
Карен Багдасаров – фокусник
Был ещё один интересный человек в нашем взводе – Карен Багдасаров. Нам, конечно, эта фамилия ни о чём не говорила, но он всерьёз уверял, что в его родном городе Багдасарова знает каждый.
– Кио знаешь? – говорил он, поблёскивая чёрными глазами.- Так вот, если в нашем городе повесят два объявления и на одном крупными буквами будет написано "КИО", а на другом – "БАГДАСАРОВ", никто не пойдёт смотреть Кио, все пойдут смотреть Багдасарова. Верно говорю…
Он и правда привёз с собой в армию значок лауреата районного фестиваля – маленький позолоченный кружок с изображением лавровой веточки – и даже носил его на гимнастёрке до тех пор, пока не попался однажды на глаза старшине.
– Это что ещё за украшение? – строго спросил старшина.- Снять немедленно!
Карен не торопясь отстегнул значок, повертел между пальцами и… на его ладони вместо позолоченного кружка оказалась самая обыкновенная двадцатикопеечная монета.
Старшина покачал головой, посмеялся, но значок носить всё же не разрешил.
Нам Багдасаров нравился. Был он весёлый парень, и каждый раз, когда мы отправлялись на кухню чистить картошку, он рассказывал нам фантастические истории из своей жизни.