Делай, как я!
Шрифт:
И каждый раз, окончив выступление, Карен насмешливо спрашивал его:
– Ну как, дорогой, заметил?
И Семёну приходилось признаваться: нет, ничего не заметил.
Прошёл месяц. Багдасаров выступал теперь реже, реже уходил на репетиции в клуб. Ночами нас всё чаще поднимали по тревоге, да и днём занятия становились всё тяжелее. Тактическая подготовка, сапёрное дело, противоатомная защита, работа в противогазах, да ещё строевая – мы возвращались в казарму совсем измотанные, а тут нужно было ещё смазывать автоматы, протирать резиновые маски, отмывать с сапог жирную осеннюю грязь. Тут уж было не до фокусов…
Но однажды нашему взводу
В полной боевой форме мы проделали пятикилометровый марш-бросок. У нас ещё побаливали спины; в школе и техникуме уколы всегда были достаточной причиной для того, чтобы дня три не ходить на занятия, здесь же после марш-броска нам ещё предстояло копать укрытия. Глина была вязкая, тяжёлая, она налипала на лопаты, плохо поддавалась, и дело шло медленно.
А лейтенант, командир взвода, смотрел на часы, лейтенант торопил нас, потому что мы должны были уложиться в определённое время.
Мы закончили работу только к полудню. Наши гимнастёрки были насквозь мокрыми от пота, руки ныли.
И во время мы не уложились. А это значило, что завтра повторится то же самое, и послезавтра, и послепослезавтра – до тех пор, пока мы не уложимся в норму.
Лейтенант дал нам двадцать минут на перекур. Он отозвал сержантов в сторону, и они о чём-то совещались, а мы, накинув шинели, сидели или лежали прямо на жухлой осенней траве.
Мы устали, были голодны и раздражены. А впереди нас ещё ждал пятикилометровый путь в казарму. Когда кто-нибудь из солдат прикуривал, спичка прыгала у него в непослушных пальцах.
Юрий Савицкий натёр на ладонях кровавые мозоли и теперь, сокрушённо морщась, разглядывал их.
– Вот из-за таких белоручек и не уложились… – неожиданно сказал кто-то.
Эта фраза была как первая искра.
– На себя лучше посмотри! – огрызнулся Юрий.
– Оба хороши!
– Конечно, вот из-за таких и не успели…
– А сам три раза лопату менял!
– Это я? Я – три раза? А ты видел?
Обычно наш взвод был очень дружен, но сейчас усталость и ощущение бесплодности проделанной работы давали себя знать.
Мы все понимали, что ссориться глупо, но раздражение уже не давало остановиться.
– Замолчи лучше!
– Сам замолчи!
– Привык языком работать!
– А ну, повтори! Повтори, что сказал!
– Думаешь, испугаюсь? Видали мы таких!
Ещё минута – и уже вспыхнула бы настоящая ссора. Но в этот момент вдруг вскочил Багдасаров.
– Ребята! – укоризненно крикнул он. – Зачем так делать?
На него не обращали внимания.
– Ребята, лучше сюда смотрите! – кричал он. – Все сюда смотрите! Внимание! Начинаю!
Он протянул руку и вынул из пилотки у Савицкого трёхкопеечную монету. Потом шагнул к его соседу и достал ещё одну. Потом ещё. Он шёл среди солдат и у кого из пилотки, у кого из кармана шинели, у кого из противогазной сумки вынимал маленькие медные монеты. У него уже была почти полная пригоршня меди, а он осторожно, двумя пальцами, всё вытаскивал и вытаскивал новые медяки. И при этом на его осунувшемся, перепачканном глиной лице появлялось такое изумление, словно и для него это было великой неожиданностью…
Мы
заулыбались. Те, кто лежал на траве, поднимались и усаживались поудобнее.А Багдасаров вернулся назад, на своё место, и начал одну за другой подкидывать монеты вверх. И монеты исчезали, точно растворялись в воздухе. Он делал это красиво и ловко, только на носу у него выступили крошечные капельки пота.
Но ведь у него тоже были усталые руки. И вдруг мы увидели, как он замешкался на секунду, заметили, как он перебросил монету из одной руки в другую. Он тут же подкинул вверх следующую, словно ничего не случилось, но мы-то уже поняли, в чём заключается секрет фокуса…
И все мы разом быстро обернулись и посмотрели на Семёна Верховского. Но Семён даже не шевельнулся; он, как обычно, солидно поблёскивал очками, и лицо его было серьёзно и непроницаемо.
Цена слова
– А сегодня, – сказал капитан, – мы практически отработаем всё, что проходили на прошлых занятиях…
Солдаты обрадованно зашумели. Уже несколько дней они учились правильно передавать и принимать радиограммы, входить в связь, точно и быстро заполнять журнал. Но всё это до сих пор делалось тут же, в классе. И то, что называлось громкими словами "входить в связь", на самом деле выглядело так. Вставал рядовой Петров и говорил:
– Сосна, я Берёза. Сосна, я Берёза. Как слышно? Я Берёза. Приём.
А рядовой Иванов, который сидел рядом, отвечал:
– Берёза, я Сосна. Берёза, я Сосна. Слышно хорошо. Как слышно? Я Сосна. Приём.
И так по нескольку раз.
Это было не очень интересно и порядком всем надоело. Но сегодня, кажется, намечалось что-то новое.
– Для начала, – сказал капитан, – будем работать на телефонах…
Что ж, на телефонах так на телефонах… Это тоже неплохо. Во всяком случае, повозиться с телефонным аппаратом, покричать в телефонную трубку куда интереснее, чем сидеть в классе и слушать объяснения преподавателя. Поэтому все солдаты тянули руки и смотрели на капитана просящими глазами.
Капитан подумал, подумал и выбрал трёх: Зайцева, Воробьёва и Леонтьева. Эта троица не отличалась ни особой усидчивостью, ни старательностью – не раз все вместе, и Зайцев, и Воробьёв, и Леонтьев, отправлялись работать на кухню в наряд вне очереди за разговоры на занятиях.
Всем троим капитан выдал по полевому телефону и большой моток серого провода.
– Только предупреждаю, – сказал он строго, – работать по законам радиодисциплины, как положено. Чтобы ничего лишнего. Понятно?
– Понятно! Ещё бы не понятно! – сказали Зайцев, Воробьёв и Леонтьев.
Они явно торопились выскочить за дверь, пока капитан не переменил решения.
Когда они ушли и их шаги затихли в коридоре, капитан вызвал Яшу Часовщикова и протянул ему ещё один телефонный аппарат.
– А вы, – сказал он, – будете радиостанцией подслушивания. Поняли?
– Так точно, – тихо ответил Яша.
Он был самый тихий солдат во всём взводе, командиры обычно даже не замечали его. А тут вдруг ему повезло.
Все отлично знали, что это значит – "радиостанция подслушивания". Радист такой станции всегда молчит. Он не передаёт радиограмм, он не называет своих позывных. Он молчит и слушает. Он, точно разведчик и наблюдатель, всё слышит и ничем не выдаёт себя.