Дело чести

Они вместе вышли на улицу.

— Они выехали из дома, — объяснил Квейль.

— Да, — подтвердил Лоусон. — Отец боится пятой колонны. Вы знаете, что сегодня греки подписали перемирие?

— Нет, не знаю.

— Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.

— Всюду мертвая тишина.

— Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день рыскали по городу и срывали плакаты с призывом к защите родины. И расклеивали ангелов, порхающих над головами греческих солдат.

— Разве все они из пятой колонны?

— Очень многие. События назревают. Это чувствуется.

Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в пустыне перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось, что лифт не действует, так что им пришлось подыматься по темной деревянной лестнице. На верхнем этаже они прошли две маленькие комнаты и вошли в большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.

— Я привел к вам знакомого, — сказал Лоусон.

— Мистер Квейль! — воскликнул Стангу. Он вскочил и протянул Квейлю руку.

Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит на этого человека, как на отца Елены, и думает о его судьбе.

— Елена здорова? — спросил он.

— Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.

— Я пойду, — сказал Лоусон.

— Благодарю вас, — ответил Квейль. — А как насчет парохода?

— Скажите ей, чтобы она зашла ко мне в гостиницу завтра часам к двенадцати.

— Спасибо, Лоусон. До свидания.

Лоусон вышел.

— Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? — спросил Квейль.

Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.

— Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.

— Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы она завтра уехала отсюда с Лоусоном.

— Это ее дело.

— Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.

— Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.

— Пойдемте, — ответил Квейль.

Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так, как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене. Стангу взял шляпу, и они вышли.

После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил Квейля, как ему удалось вернуться, и Квейль рассказал. Они нарочно старались не говорить о Елене. На одной из остановок на набережной они вышли и направились к небольшому каменному дому. Г-жа Стангу была дома; у нее сидели какие-то двое — женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.

— Как я рада, что вы вернулись, — сказала она. Вид у нее был подавленный.

— Благодарю вас, — ответил Квейль. — Я тоже очень рад вас видеть.

Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на низких каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, — это он сразу заметил, — и лицо ее светилось радостью и свежестью.

— Хэлло, — сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.

— Вы обедали? — спросила г-жа Стангу.

Она познакомила его с гостями.

— Спасибо, обедал, — ответил Квейль.

Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки прыгнула большая кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то по-гречески. Квейль осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за стеной содрогается от громовых ударов. Но так как рано или поздно надо было заговорить об истинной цели его посещения, он сказал:

— Елена, я хотел спросить…

— Да?

— Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить, не поедете ли и вы. Он сказал, что если вы завтра придете к нему в двенадцать в гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно знать мнение родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения…

Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.

Наступило молчание.

— Пойдем пройдемся, — сказала Елена и встала.

Они вышли вдвоем на темную улицу. Он чувствовал, что совершил неловкость.

— Вышло неудачно, — сказал он, когда дверь за ними закрылась.

— Нисколько, — ответила она.

— Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.

— Ты думаешь?

— Да. Думаю, что так.

— Я не думаю, что смогу уехать, — начала она нерешительно, но сейчас же овладела собой.

— О господи!

— Не сердись.

— Я не сержусь. Я только думаю, что же это за чертовщина. Я хочу сказать — все, что тут творится…

— Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.

— Понимаю. Так и так радости мало.

— Ничего не поделаешь.

Елена опять заговорила на том чуждо звучащем, педантичном английском языке, на котором говорила во время их первой встречи.

— Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью. Думаю, что и отцу будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.

— Астариса убили на фронте, — неожиданно сказала она.

— Какое несчастье! — ответил Квейль. — Но, боже мой, что же тут поделаешь?

— Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.

— Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, — возразил он.

— Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.

— Это дело привычки.

— И не могу оставить мать, — закончила она. — Что, если что-нибудь случится с отцом?

Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее к себе, как делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе, и почувствовал ее груди, твердые и упругие под блузкой.

— Я ничего не знаю, — сказал он. — Только не могу расстаться с тобой. Вот все, что я знаю.

— Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.

— Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна ехать.

— Не могу.

Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться на силу обстоятельств.

— Пора домой, — сказала она.

Они молча вернулись.

Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор об отъезде Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.