Дело государственной важности

За спинами сидящих в джипе началась стрельба…

Кряжин видел все.

Как произошла встреча, как обыскивали капитана Сидельникова, как происходил разговор в джипе Хараева. Следить за развитием самого разговора, понятно, он возможности не имел, ибо окуляры его армейского бинокля располагались от места встречи почти в пятистах метрах – в верхнем помещении водонапорной башни, снабжавшей завод водой в начале пятидесятых. Башня не функционировала вот уже двадцать лет, была разворована, как и все принадлежавшее заводу, и вряд ли кто из ее строителей мог представить, что через полсотни лет следователь Генеральной прокуратуры будет наблюдать с ее высоты, как происходит встреча оперативника МУРа, члена его следственной группы, с лидером преступного мира Мининска.

Какого преступного мира? – воскликнули бы в том пятьдесят четвертом.

Почему в башне нет воды?

Почему завод разбомблен?

Ну, вы, славные потомки, и живете…

А потом за территорию вышел человек с радиостанцией в руке.

– Объект на снос, – тут же велел советник.

Приказ его был выполнен на двести процентов.

Лиц опера и бандита следователь не различал, но по движению рук Хараева, взметавшихся, как крылья подбитой куропатки, и спокойствию Сидельникова он понимал, что капитан сознательно пошел на конфликт. Значит, иного пути у него не было. Вероятно, Хараев стал пытаться подавить эго человека, прибывшего вместо ожидаемого.

А Сидельников невозмутимо шаркал подошвами по асфальту, словно пытался стереть с них приставшую коровью лепешку, и смотрел под ноги.

Он шаркает – читал Кряжин – значит, пока все в порядке. Идет банальный предварительный зондаж. Если положит руки на голову, словно устав держать их на весу – совершенно безобидный и разбитной жест уютно чувствующего себя человека, значит, информация пошла. Если начнет разминать шею правой рукой – тревога. Если левой – срочно нужна помощь.

Что его обыщут, никто в стане Кряжина не сомневался. А потому, если Сидельников при досмотре поднимет руки, лишь согнув их в локтях, – все идет по плану. Вытянет обе руки вверх – штурм.

Если на видимой территории завода начнут происходить события, не вписывающиеся ни в один из предполагаемых вариантов плана, советник обязан был начать штурм без колебаний. Что тот, собственно, и сделал, когда за руль джипа уселся знакомый ему Абдул-Керим.

Боевики Хараева метнулись к укрытию, джип плавно тронулся с места, и Кряжин все понял.

– Андрей, – закричал он в радиостанцию, – пускай СОБР! Пускай СОБР, Сидельников в провале!..

И площадка перед выездом с завода превратилась в набережную Мининска, куда спешит всякий восьмого июля, в День города. Из-за накренившегося забора внутрь очерченной им территории с частотой в доли секунды полетело несколько десятков гранат со слезоточивым газом и спецсредства под романтическим названием «заря». Они взметнулись в небо и покрыли площадь в несколько сотен метров.

– Вах, – сказал снайпер в будке, когда в полуметре от стенки, укрывающей его от людских глаз, разорвалась «заря». Схватился за уши, оставив винтовку, и откатился в сторону. Все, что он сейчас чувствовал, это запах мгновенно сгоревшего от взрыва порохового заряда, белый огонь в глазах, предупреждающий о частичной потере зрения, и чудовищную боль в перепонках. Уши снайпера разламывались от рези, и это чувство предупреждало о полной потери слуха. Он кричал, напрягая голосовые связки, но не слышал крика.

Это больно. Это очень больно. Это так больно, что хочется умереть или вернуть время назад, чтобы успеть отскочить от окна, в которое залетел заряд, пущенный из карабина собровца. 23-миллиметровый ствол выплюнул заряд «черемухи», и он не целил в плечо боевику – просто так получилось. Удачно для стрелка и несчастливо для бандита. Раскаленный заряд врезался в место соединения его руки с грудной клеткой, разорвал дельтовидную мышцу и теперь сжигал плоть, выбрасывая в воздух удушливые газы.

Больно, кричал он. Как больно! Сломана кость, он уже не воин Аллаха. Он просто человек, требующий немедленной медицинской помощи.

Но из врачей здесь был лишь один – из числа СОБРа, который был занят тем, что перетягивал своему коллеге, сучащему берцами по асфальту и старающемуся не смотреть, как из его левого плеча торчит острая, как наконечник стрелы, и белая, как молоко, кость. Боец видел пулевое ранение, разворотившее руку, и видел внутри кости костный мозг. Свой костный мозг…

Это был бой. Без компромиссов, не учебный, где всегда можно отойти в сторону и отдышаться. Пятнадцать человек против двадцати.

Пятнадцать, обороняющиеся от двадцати. Военная тактика дает такой расклад, подтвержденный десятками войн и локальных конфликтов. Одно отделение, занимающее позиции, способно удержать взвод. Один взвод способен держаться, отбиваясь от роты. Рота – от батальона. Батальон – от полка. Простая арифметическая выкладка. Ты способен атаковать и победить, если ты втрое сильнее. Существует еще множество факторов, именуемых «техническим оснащением сторон» и «человеческим фактором» – еще Чингисхан говорил, что непобедимость крепости зависит от того, кто ее защищает, но при равенстве мотивации и единстве вооружения главным принципом атаки всегда остается один – «три к одному». Четверо против троих при атаке – сумасшествие, сродное атаке конного эскадрона на танковый корпус.

Перед засевшими в заводских развалинах боевиками были те, кто заходил на площадь Минутка в середине девяностых, кто брал Грозный и кто выметал убийц из Карамахов и Чабанмахов в девяносто девятом. И, кто знает, не встречались ли сейчас те, кто уже с пяток раз пытались друг друга убить?

«Аллах акбар!!» – и в сторону заводских ворот неслась очередь из полутора десятков патронов.

«Аллах акбар» – и собровец проводил глазами гранату, вылетевшую из-за укрытия и упавшую за его спину.

«Господи Иисусе, спаси и сохрани!» – и она разорвалась, потрепав на спине бронежилет и оцарапав плечи. Смерть дыхнула в спину, но прошла мимо. Чуть задела вонючим от прокисшей крови плащом, ударила по локтю черенком косы, но прошла…

Веснушчатый собровец-крепыш в маске, поставив в проем раскрошившейся бетонной плиты винтовку с оптикой, поймал в прицел взметнувшееся над грудой кирпичей тело и привычно нажал на спуск. Как в тире. Как в Грозном. Как во время отбоя при обстреле колонны под Толстой-Юртом…

Покрытый сантиметровой щетиной боевик взял на прицел высокого собровца с «кипарисом» в руках… палец поехал назад, вытягивая спусковой крючок…

И в лицо ударила густая, горячая лава.

Вах! – бескровными губами промолвил боевик. Лава только что вылетела из размозженного пулей черепа его товарища, откроила кусок с ладонь размером и выбросила в сторону мозги.

Мозги на лице, мозги на рукаве, мозги даже на мушке и прицеле автомата. Как стрелять, вах? От плеча.

И длинная очередь, пройдясь пылью по развалинам, срубила одного из УБОПа, прошив тому ногу.

Эти крики из десятков мест. Только по ним можно догадываться, сколько человек участвует в этой мясорубке и где они находятся…

– Что будем делать, воин? – спрашивает Хараев, сжимая дрожащей рукой гранату и морщась от боли под ухом.

– Сидеть и молча молиться, чтобы ни в одно из двух закрытых окон не залетела пуля, – отвечает ему Сидельников, которому очень хочется стереть с виска ползущую по коже и раздражающую ее каплю пота.

Бронированный «БМВ» чеченского авторитета хорош. Он снабжен стальной плитой, защищающей брюхо машины и мужское достоинство пассажиров, но сейчас эта броня совершенно бесполезна. У него пуленепробиваемые стекла, а в двери, капот и крылья вмонтированы листы, способные держать автоматную очередь в упор.