Дело государственной важности

Но Сидельников, когда говорит об окнах, прав. Пассажиры в этом импровизированном танке живы, пока ни одна из шальных или прицельных не влетела в окно. Броня, она прочна с двух сторон. И если сейчас, срикошетив от стены забора, близ которого стоит джип, проскочит пуля, она окажется мухой, попавшей в литровую банку. Сидящие внутри будут встречать ее своим телом до тех пор, пока убойная ее сила сойдет на нет.

– А-а-а… – Голова Абдул-Керима, встретив одну из таких, дернулась вправо, потом влево, отбрасывая в противоположную сторону с пригоршню кровавого месива, и с мертвым стуком ударилась лбом о верхний край руля. Сидельников видел, как от удара сломалась переносица боевика и из ноздрей его, побелевших от раздвинувшихся хрящей, хлынула кровь.

– Нам сегодня везет, Руслан, – заметил Куджо.

– Ш-шакалы!.. – всхрипел, чуть дернув головой и гранатой, Хараев.

– Ну, ну, ну… – успокоил его муровец, чуть вытягивая из раны лезвие и трогая чужую шею свободным пальцем, чтобы убедиться в отсутствии хлынувшего из сонной артерии водопада крови. – Будем жить дальше.

На этом участке уже нечем было дышать. И сейчас, откашливаясь от раздирающей горло едкой пыли, боевики с ненавистью смотрели на головы спецов, на которых вдруг появились противогазы.

И резкий хруст кирпича вновь вмешался в непрерывный мат и чужую для русского слуха речь – это врезались в стены выпущенные из карабинов заряды газа, именуемые в тактике спецподразделений CS. Благодушная российская «черемуха», от цветения которой по ночам болит голова. Ее цветы не рекомендуется приносить в дом. Она хорошо пахнет, но за это приходится расплачиваться после.

– Ялла! – воскликнул один из боевиков, сидящий на втором этаже бюро контроля технической документации – его выстрел превзошел ожидания: пуля из его «СВД» хоть и не пробила «сферу» мента, но голова дернулась так, что можно надеяться на вывих позвонков. Аллах акбар. Одним неверным на заводе меньше. Ему заплатят компенсацию за утрату здоровья – сто долларов под роспись в их грязной ведомости. Столько же в девяносто девятом заплатили бы воину Аллаха за его смерть. Сколько тогда заработал Муса? Две тысячи двести долларов, кажется. Но в штабе Хаттаба тогда ошиблись и выдали половину фальшивых. Это не вина Хаттаба – брата Магомеда, он никогда бы не обманул. Но неверные застрелили его, отправив в царствие всевышнего.

«Я уйду к всевышнему тоже», – вдруг подумал Муса, с удивлением посмотрев на то место на груди, куда только что, выбив из его рук винтовку, ударилась пуля. Из кармана, где лежали паспорт и водительское удостоверение, кровь не лилась. Она расползалась по светлой рубашке.

О, нет предела благодарности твоей, великий и могущественный Аллах… Ты позволил умереть с кровью на теле. Воин должен умирать, видя свою кровь. Рай господень, кущи небесные, блаженство вечное, тобой дарованное…

Выстрелов стало вдвое меньше. У тех и других заканчивались боеприпасы, и половина из находящихся на заводе уже не могла стрелять. Несколько боевиков, воровато оглянувшись, положили оружие на кирпичи и стали медленно отходить назад. В этих развалинах затеряться так же легко, как, обстреляв колонну неверных в Октябрьском районе, по развалинам уйти в глубь Грозного.

Сейчас условия те же. Развалины на развалинах. Пятясь назад, чтобы не заметили свои же, можно уйти в глубь этого кораблестроительного города-призрака так далеко, что окажешься в другом районе Мининска. Главное – покинуть район. Уже все понятно. Шакалы не отступят и на мировую, как когда-то, не пойдут. Здесь нет ни их премьер-министра, ни главнокомандующего, ни министра внутренних дел. Здесь командует какой-то штатский большой мужик, который уже дважды высовывался с верхотуры водокачки и что-то кричал штурмовикам. Его хорошо видно в прицел, но он лис хитрый – выскочит, посмотрит и снова за укрытие.

Два раза Алу его брал в прицел и дважды ругался, когда лис оказывался хитрее его.

Они наседают, они давят… Пора уходить.

Алу трижды отползал, дважды вскакивал и перебегал. Под разными углами, но все – назад.

Он пробежал еще метров сто, затаился за выступом одного из цехов, и вдруг в груди появилось чувство, которое приходит всякий раз, когда опасность миновала.

Алу засмеялся. Пусть умирает Руслан с Абдул-Керимом. Пусть умирают все. Он придет к братьям и скажет: «Люди, это был настоящий ад… Наши братья умирали у меня на глазах. Неверные наваливались десятками, они стреляли в нас, забрасывали гранатами. Рядом со мной разорвалась одна – Аллах всемогущ! – он отвел руками осколки, но ему не хватило рук отвести волну. Она накрыла меня и завалила пылью… Я пришел в себя, когда бой был закончен. Мы бились до конца, до последнего патрона. Меня не заметили, и я пролежал до вечера. Аллах уберег меня во второй раз. Он хотел, чтобы я остался жить и рассказал вам о смерти его воинов».

Он скажет так. Алу поймут, ему поверят. Дадут денег, отвезут подлечиться в Турцию или Грузию. Да, Аллах не хочет его смерти.

Отвалившись от стены, Алу развернулся и уперся в автоматный ствол стоящего перед ним мента. Позади него, держа Алу на прицеле, стояли еще двое. А за их спинами – Алу повел мутными от горя глазами – находились в цепи, в укрытии, еще около двух десятков.

– Я знаю, – сказал мент, и нижняя часть лица его, затянутая маской, шевелилась. – Ты мирный рабочий завода. Стрельба началась в тот момент, когда ты выпиливал штурвал для ледокола.

– Нет! – залепетал Алу, дрожа ладонями перед собой. – Я бедный человек. Я искал алюминий, медь-шмедь, чтобы заработать немного денег для детей… Мы уехали из Грозного, мы боимся войны, но никто не дает мне работу…

– Заткни его, – раздраженно скомандовал кто-то за спиной спеца. – Вон еще один беженец…

– Я болен, – сказал Алу, вспомнив, от чего в Аргунском ущелье отошел к Аллаху брат Резван, – у меня лейкемия.

– Тебе повезло, – оживился неузнаваемый спец, уже поглядывая в сторону бегущего навстречу неведомому Муслиму. – Я как раз по части онкологии.

И металлический приклад его короткого автомата выбил из головы Алу остатки сознания.

Телефон, как всегда, зазвонил не вовремя. Он всегда звонит в неподходящий момент – либо на совещании у Генерального, либо при допросе подозреваемого накануне достижения «момента истины», а сейчас это произошло совсем в издевку. Високосный год, что поделаешь: нужно управлять боем, который вошел в стадию своего апогея, а кому-то позарез хочется поговорить с советником юстиции.

Кряжин выдернул трубку из кармана и посмотрел на табло. Общения со следователем искал начальник следственного управления Генеральной прокуратуры Смагин.

– Я слушаю вас, Егор Викторович!

– Плохо слышно, Иван! – кричал в трубку Смагин. – Шумы в эфире!

– Это не в эфире, это в натуре. – Советник оторвался от трубки и прокричал в рацию: – Вытаскивайте Сидельникова! Пусть остальные отходят, их встретят! Отрежьте джип!.. Что вы говорите, Егор Викторович?

– У вас там машина застряла, что ли? – настойчиво стремился выяснить ситуацию начальник управления.

– Есть чуток, – согласился советник.

– Иван, в земле возле одного из домов на Рублевском нашли тела Занкиева и Пуштина.

– Это юриста второго, мать его, класса, что ли? – оцепенел Кряжин. – Вместе с управляющим «Потсдама»?! А судьи Харлампиева рядом с ними не было?

– Им перерезали шеи и закопали в одной яме. Соседка заметила, как стая бродячих собак дружно роет землю.

Смагин рассказал, как бдительная старушка сообщила о подозрениях мужу, отставному полковнику ФСК, а тот ничего подозревать не стал, дабы отвязаться от измучившей его за двадцать пять лет службы своей бдительностью супруги, набрал номер ближайшего РОВД и направил к месту собачьей работы патруль.