Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда

О чем я думал?

Я не был слишком удивлен или напуган. Время приучило меня к тому, что есть люди, готовые убивать из-за “карикатур на пророка Мухаммеда”, и что я могу оказаться их целью. Мне было неприятно это ощущать, но я должен был научиться жить в таких условиях, хотя и подумать не мог, что когда-нибудь мне придется вести себя в Дании, как в зоне боевых действий или какой-нибудь враждебной стране. С другой стороны, я испытал некоторое облегчение, поскольку Хедли в качестве своей цели выбрал именно меня, а не всех датчан, совершенно непричастных к истории с рисунками. Таким образом, я оказал некоторое влияние на ход событий. Мы с Куртом Вестергором решили вступить в общественную дискуссию о рисунках и в тот момент совершенно четко представляли себе возможные последствия. Хотя многим может показаться странным, что редактор и художник-иллюстратор вынуждены считаться с риском подвергнуться насилию или даже погибнуть, если скажут что-то, что не понравится другим.

Самым кошмарным сценарием мести за рисунки могло стать похищение или убийство первых попавшихся сотрудников, работавших в здании, где располагались “Юлландс-Постен” и “Политикен”, или посторонних датчан. Ведь СМИ и общественность непременно возложили бы ответственность за смерть или увечья абсолютно непричастных людей на руководство газеты. Сам бы я с таким выводом никогда не согласился, но в датском обществе бытует мнение, что мы получили по заслугам. Это, а также ощущение близкой и конкретной террористической угрозы так повлияло на нас, что газета после раскрытия планов террористов и покушения на Курта Вестергора в январе 2010 года отказалась повторно публиковать его рисунок. Наши оправдания — что люди уже видели карикатуру, так что необязательно публиковать ее всякий раз, когда мы пишем о карикатурном скандале, — оказались не такими уж убедительными.

Как отмечали критики, мы публиковали фотографии президента Обамы, а также других политиков и известных личностей каждый раз, когда писали о них, хотя наши читатели прекрасно знали, как они выглядят. Когда мы освещали теракт 11 сентября, наши статьи постоянно сопровождались драматичными изображениями нью-йоркских башен-близнецов. Их фотографии люди знали гораздо лучше, чем рисунок Вестергора. Очевидно, правда состояла в том, что в качестве реакции на рисунки уже было совершено нападение на датское посольство в Исламабаде в июне 2008 года, когда погибли шесть человек, и аналогичная беда могла произойти в Дании. Ведь Хедли и его сообщники поддерживали контакты с кругами, которые спровоцировали нападение на посольство.

Когда карикатурный скандал в феврале 2006 года достиг своего пика, представители “Радиогазеты” на “Датском радио”, одном из ведущих СМИ страны, по телефону задали мне вопрос: “Сколько бомб должно взорваться, прежде чем “Юлландс-Постен” решит принести извинения?” — полагая, что я и газета ответственны за действия совершенно незнакомых нам людей, которым вздумалось совершить теракт. Я не мог смириться со столь извращенной логикой— мечтой каждого террориста — и потому наорал на журналиста на другом конце провода, однако такая точка зрения оказалась довольно распространенной. Читатели в письмах и участники общественных дискуссий спрашивали меня, как мог я спокойно спать ночью, зная, что на мне лежит ответственность за смерть невинных людей. Желая обеспечить мир в датском обществе и сохранить репутацию страны, многие даже призывали меня уйти с поста редактора культурного отдела.

Датские и зарубежные СМИ привыкли утверждать, что это рисунки привели к беспорядкам и гибели людей. В сентябре 2007 года газета “Нью-Йорк Таймс” написала, что “карикатуры призывали к массовым акциям протеста насильственного характера в других странах”. В демократическом обществе любые призывы к насилию являются преступлением, в связи с чем многие усматривали причинно-следственную связь между террором и рисунками, не пытаясь каким-либо образом ее объяснить. При этом СМИ забывали, что своими действиями устанавливают в сознании читателя невидимый знак равенства между рисунками, которые воспринимаются как оскорбление, и насилием.

Подобная опасная логика популярна у диктаторов и религиозных фанатиков, желающих уравнять террор и богохульство, что является распространенной практикой в Пакистане, Иране и Саудовской Аравии, где за оба вида преступления приговаривают к смертной казни. Есть и обратная логика, когда высказывание оценивается по реакции, которую оно вызвало. При этом не принимается в расчет, является ли реакция прямым следствием высказывания, или же его смысл находится в рамках закона. Таким образом, те, кто отреагировал на публикацию карикатур, получили своего рода карт-бланш на решение дилеммы, призывает высказывание к насилию или нет. Чем агрессивнее общественность реагировала на высказывание, которое она не желала слышать, тем больше оказывалась вероятность того, что это высказывание будет воспринято как ненужная провокация или призыв к разжиганию насилия.

Кенан Малик, написавший блестящую книгу о последствиях дела Рушди, предпочел дистанцироваться от тех, кто считал автора “Сатанинских стихов” виновным в гибели людей из-за беспорядков, вызванных публикацией его романа. Рассуждения Малика справедливы и в отношении массовых протестных акций, спровоцированных “карикатурами на пророка Мухаммеда”. Он утверждал, что “у Рушди не было намерения совершить насилие, а инициаторы беспорядков и преступники реагировали на его роман в соответствии со своими убеждениями, а не из-за слов Рушди”.

По мнению Малика, никто не может контролировать резонанс, вызванный его словами. Мы не властны над реакцией других на то, что мы говорим или рисуем. Реакция каждого индивида на сказанное или нарисованное зависит только от него самого. Каждый из нас несет ответственность за свою интерпретацию сказанного, переводя ее в действие. Между словом и делом стоит человек со своим сознанием и своей способностью оценивать, что правильно и что неправильно. “Сами по себе слово или картина, — говорит Малик, — не могут заставить произойти какие-либо события или вынудить людей отреагировать определенным образом — это может сделать только наше собственное восприятие ценности и правдивости какого-либо высказывания”. Слова имеют последствия, только если мы решим для себя, что они должны их иметь. “Люди — не роботы, — утверждает Малик, — они думают, рассуждают и действуют, если им это нужно”.

По словам Малика, фанатики и расисты находятся под влиянием фанатичных и расистских высказываний, так же как социалисты — под влиянием социалистических высказываний, но они лично отвечают за перевод слов в дело. Законодательство против “языка вражды”, вводящее юридическую ответственность за разжигание розни, по мнению Малика, скрывает от нас различие между словом и делом, искажая понимание причин человеческого поведения и моральной ответственности.

Порочная привычка стрелять в гонца в демократических обществах представлялась одним из методов борьбы с тоталитарными движениями. Во время холодной войны диссидентов клеймили как опасных и безответственных провокаторов, поскольку своей критикой и призывами к Западу оказать давление на правительство по ту сторону железного занавеса они препятствовали миру и разрядке в международных отношениях. Их иронично называли холодными воителями, явно не вкладывая в это словосочетание положительный смысл. Их обвиняли в попытках дестабилизировать отношения между Востоком и Западом, хотя без особых усилий можно было понять, что правительства, ведущие войну с собственным населением, никогда не смогли бы стать надежным партнером в процессах мирного урегулирования. По словам главного редактора одного издания, какой-то датский дипломат в 1980-х заявил ему, что для Европы будет катастрофой, если в странах Восточного блока появится слишком много типов вроде польского профсоюзного лидера Леха Валенсы, который сыграл главную роль в мирном и цивилизованном переходе к демократическому обществу в Польше, вынудив правительство сесть за стол переговоров. Между тем Валенса и возглавляемое им движение “Солидарность” долгое время воспринимались как угроза миру и стабильности в Европе из-за выдвигаемых ими требований свободы и права на самоопределение для угнетенного населения. Сейчас это воспринимается как шутка, но такое мнение действительно существовало у правящих элит мира. То же самое произошло с критиками Гитлера и нацизма в 1930-х. Их также преподносили как совершенно ненужных провокаторов, пытаясь заткнуть им рот.

Помимо вопроса, разумно ли считать “Юлландс-Постен” ответственной за насилие и беспорядки, возникшие спустя четыре месяца или четыре года после публикации рисунков, можно поставить под сомнение взаимосвязь между карикатурами и убийствами мирных жителей в Ливии, Афганистане, Ливане, Пакистане и Нигерии. Во многих случаях руководство газеты слишком легко соглашалось с такой логикой, хотя его действия можно объяснить и общественным давлением на издание. Поэтому мы, как правило, отвечали отказом, если нам предлагали опубликовать рисунки, которые однозначно привели бы к насилию. Таким образом, фанатики и террористы за тысячу километров фактически получили право редактировать содержание газеты.

В этой связи очень важно обратить внимание на то, что во время карикатурного скандала насилие, разрушения и гибель людей произошли в странах, где отсутствует свобода слова и вероисповедания. В таких государствах, как правило, право выражать свои мысли сильно ограничено законом. Во многих из них предусмотрена смертная казнь за богохульство. Публикацию “карикатур на пророка Мухаммеда” население таких стран восприняло как серьезное преступление, хотя в обществах с широкой свободой слова и вероисповедания конфликт протекал вполне мирно и цивилизованно. Поэтому заведомо безнадежно было реагировать на развернувшуюся вокруг рисунков борьбу, выдвинув требование об ужесточении законодательства, чтобы заведомо поставить подобные формы самовыражения вне закона. Таким образом, сторонники указанной меры фактически внесли свой вклад в легитимизацию насилия.