Дело о пропавшем талисмане

Наблюдая сквозь небольшую прореху, чуть ниже уровня глаз, я заметила разительную перемену в облике Косаревой. На людях она выглядела приживалкой в чепце, богобоязненной ханжой, одна забота которой состояла в умении угодить хозяевам, а сейчас перед Пурикордовым стояла и пристально на него глядела нестарая еще женщина. Я замерла в ожидании, моля, чтобы на меня никто не обратил бы внимания. В носу чесалось, я мужественно сдерживала позывы чихнуть, не имея возможности пошевелиться.

— Прошу прощения, что помешал вашему уединению, любезнейшая Елена Глебовна, — начал скрипач цветисто и витиевато, по своему обыкновению, — но обстоятельства таковы, что мне необходимо расспросить вас кое о чем. Не будете возражать?

— Присаживайтесь, Александр Григорьевич, — сухо сказала Косарева. — С чем пожаловали?

— Прецептор вами недоволен, — покачал головой Пурикордов. — Он доложит великому приору о вашем упущении. Как вы могли допустить такое?

— А что прикажете делать? — в голосе Косаревой мне почудилось напряжение. — Я денно и нощно охраняла подопечную, наставляла ее на путь истинный, но она строптива и не желает подчиняться. Кто мог подумать, что ее отношения с Мамоновым зайдут столь далеко? Ей уже двадцать шесть лет, давно пора остепениться, но она и слышать ничего не хочет. Сколько раз я предлагала ей достойные кандидатуры из числа наших братьев — не желает и все тут! Вы думаете, я не говорила об этом с прецептором? Но он в Москве, великий приор — в столице, и помощи никакой. Вот вы заглянули, да, как оказалось, не в добрый час! А так все одной приходится хлопотать.

— Может, оно и к лучшему, как ни прискорбно об этом говорить, — задумчиво произнес скрипач. — Случилось то, что случилось, и дайте только срок: выпутаемся из официального расследования, подумаем, что с ней делать. Да еще вдова осталась… Наследство с дочкой делить… Как все некстати! Попасть под подозрение полиции — это последнее, чего мне хотелось бы сейчас.

— Александр Григорьевич, кто же совершил эти убийства? — робко спросила Косарева. — Я душой и телом предана нашему делу, но я не хочу быть замешанной в преступлении, которого не совершала. Боязно мне тут находиться, особенно после смерти Сергея Васильевича.

— Кажется, вы, сестра Косарева, забыли клятву? За дело ордена в огонь и в воду, на плаху и позор. Вам поручили важное задание: быть глазами и ушами этого дома, а вы решили отступницей стать? Не выйдет! Перед вами показательный пример! Неужели не впечатляет?

— Так Иловайского убили?… — Косарева ахнула и отшатнулась от Пурикордова.

— Не ваше дело! — оборвал он ее. — Ваш ранг не позволяет вам знать слишком много. Делайте, что вам говорят — это принесет большую пользу и вам, и нашему обществу. И не суйте свой нос, куда не следует.

Пурикордов встал и направился к двери.

— И еще, любезная Елена Глебовна, — в его голосе снова послышались чарующие обертоны, словно с lugubre [15] он перешел на teneramente, [16]– приглядите, пожалуйста, за вашей соседкой справа, госпожой Авиловой. Уж слишком часто она оказывается первой в местах, где ее присутствие совершенно излишне. Вы меня поняли, драгоценнейшая?

И он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

15

(итал. муз. термин) Мрачно, зловеще.

16

(итал. муз. термин) Нежно, ласково.

Несчастная Елена Глебовна, пошатнулась, упала на колени перед столиком с киотом и принялась истово молиться. Она шептала «Спаси и сохрани» и била земные поклоны. Ее гордости хватило ненадолго.

Смотреть на это было и смешно, и странно. Зная, какому «святому» она молится, мне не верилось, что ее мольбы дойдут до Всевышнего. А носки моих туфель, выглядывающие из-под занавеси, доставляли мне особые неудобства: как бы хозяйка комнаты меня не поймала на горячем.

Нужно было как-то отсюда выбираться. Судя по поведению хозяйки, она не собиралась покидать комнату. А пройти незамеченной, ожидая, что Косарева заснет, не представлялось возможным: чихать хотелось нестерпимо.

И я решилась. Резким движением отдернув занавеску так, что слепящий солнечный свет ударил Косаревой в глаза, я вышла из своего ненадежного убежища и громко чихнула. От неожиданности женщина отпрянула, упала навзничь и завопила: «Явился! Слава тебе, Господи! Услышал мои молитвы!»

— Кто явился, Елена Глебовна? Это я, Полина, не бойтесь. Простите, что без спросу вошла к вам в комнату. Так уж получилось.

Косарева смотрела на меня безумным взглядом. Ни говоря ни слова, она тыкала пальцем куда-то поверх моей головы.

— Что такое? Что вы хотите сказать?

Наконец она пришла в себя и с трудом вымолвила:

— Кудри…

Тут я поняла. Несчастная женщина приняла меня за Александра Сергеевича Пушкина, которому только что истово молилась. Мои волосы, короткие, нечесаные и не уложенные в прическу, вились непокорными кудрями. Да еще солнце светило в спину — от этого вокруг головы образовался нимб, а лицо оставалось скрытым в тени.

Наконец выражение лица ее стало осмысленным, она тяжело вздохнула и поднялась с пола.

— Вы все слышали, — со страхом сказала она, заглядывая снизу вверх мне в глаза.

— Да, — ответила я, — и уверяю вас, Елена Глебовна, что никому не открою вашей тайны, если, разумеется, она никак не относится к двойному убийству.

— Я ни при чем, истинный крест, — Косарева обернулась, чтобы перекреститься на икону с изображенным на ней Пушкиным, и медленно опустила руку.

Заметив ее нерешительность, я решила взять быка за рога.

— Странная у вас икона, Елена Глебовна. Не уставная. Может, расскажете, откуда она у вас? И если вас не затруднит, дайте что-нибудь поесть — у меня от голода голова кружится.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась она, открыла ящик комода и достала оттуда великолепно пахнущий пирог с капустой, завернутый в льняное полотенце. — Грешна, люблю на ночь чаю выпить с пирогом, вот с кухни и прихватила. Угощайтесь!

Я накинулась на пирог, забыв о приличиях, а Косарева смотрела на меня, жалостливо качая головой и приговаривая: «Ох, и худенькая вы, Аполлинария Лазаревна, в чем только душа держится?»

— Рассказывайте, — невнятно пробормотала я, не отрываясь от пирога, — я буду есть и слушать.

— Ну, хорошо, — вздохнула она и начала свою повесть: — Моя матушка, Мария Ивановна Денисова, родом из этих мест. Ее отец — мой дед — заседал в дворянском депутатском собрании, был потомственным дворянином и имел свой герб. Еще совсем юной девушкой матушка познакомилась у Осиповых-Вульфов с гостившим в Тригорском Пушкиным. Она слегка картавила, была резва и хороша собой, чем покорила сердце поэта. Ей даже рассказали, что Александр Сергеевич называл ее цветком в пустыне, жемчужиной и даже намеревался в нее влюбиться. Он писал ей письма, которые матушка держала в резной шкатулке, часто доставала и перечитывала.