Дело о пропавшем талисмане

— Нет, не книгой. Да вот же, нашла — он под стол закатился! — я нагнулась, достала из-под стола бюст и водрузила его обратно на тумбу. — Молодой человек получил по голове вот этим куском мрамора.

— Это вы его так? За что? Хотя да, я понимаю… — осекся он.

— Ничего вы не понимаете, Аристарх Егорович! — рассердилась я. — Вольтер упал сам: тумба качнулась, и он угодил прямехонько в макушку Карпухина! И знаете: в тот момент я имела большое желание запустить в повесу чем-нибудь тяжелым. Как видите, мое желание исполнилось.

Карпухин, до сих пор лежавший без движения на ковре, пошевелился и застонал. Аристарх Егорович наклонился над ним и осторожно дотронулся до плеча:

— Сударь мой, вы меня слышите? Очнитесь, это я, Воронов. Как вы себя чувствуете?

— Мы… Ма… — мычал несчастный, глядя мутными глазами на Аристарха Егоровича.

— Да у него шишка, Аполлинария Лазаревна! И преогромнейшая — с куриное яйцо. Я немедленно пошлю за льдом, — Воронов вышел, а я присела на ковер и осторожно положила голову несчастного Карпухина себе на колени.

— Потерпите, — сказала я, — сейчас принесут лед, и вам полегчает.

А про себя подумала, сетуя на собственное злорадство: «Бог шельму метит…», — что поделать, мало во мне истинного всепрощения, полагающегося православной.

— Овидий… — хрипло произнес вдруг раненый, не открывая глаз. — Во веки веков… Нет узурпатору! Няня, няня…

«Бредит», — подумала я и промокнула ему лоб, на котором обильно выступил холодный пот.

— Иннокентий Мефодьевич, — я ругнулась про себя, досадуя на длинное имя, — Кеша, очнитесь! Только не умирайте, держитесь! Какой узурпатор, о чем вы? При чем тут Овидий? Это я, Полина…

— Его убили, — жарко зашептал он, с трудом приподнимаясь на локтях, и ее убьют, и тебя убьют, всех убьют! Света мне, света, иллюминации!

— Успокойтесь! Овидий умер давно, он же древний грек, его никто не убивал! А свет я сейчас прибавлю, — мне сейчас было не до тонкостей греко-латинской истории, главное — удержать больного, чтобы еще более не поранился.

Карпухин начал метаться, я с трудом его сдерживала, боясь, чтобы он не нанес себе вреда. А он, не переставая, нес околесицу свистящим от напряжения голосом. Вдруг раненый замер и посмотрел на меня вполне осмысленно:

— Не надо света. Взглянем на трагедию взглядом Шекспира. Прощай, душа моя. Вот туда иди, — он махнул рукой в сторону «Энциклопедии» Дидро, — успеешь — будешь жить.

Он потерял последние силы и упал мне на руки, закрыв глаза. Куда же запропастился Воронов?!

Как это бывало и прежде, распахнулась дверь, и в библиотеку ворвалась толпа. Кажется, в этом доме такое появление действующих лиц на авансцене превратилось в добрую традицию. Хорошо еще, что библиотека помещалась точно над столовой и была примерно такого же размера, так что места хватило всем.

— Полина, что здесь происходит?! Нет, я этого не выдержу! За что такие напасти на мою голову? И как всегда, ты в центре событий. Влечет тебя, что ли на место преступления?

— Опомнись, Марина, да что ты говоришь?! Карпухин жив, только без сознания. Просто сильно ударился.

— А ты почему такая растрепанная? — продолжала она наступление.

— А вот это уже тебя не касается, — рассердилась я. — Как могу, так и причесываюсь, раз слуг в доме нет.

— Вот что, Полина, — сухо проговорила она, играя роль недовольной хозяйки: — Ты бы облегчила нам всем жизнь, если бы посидела в своей комнате до приезда сюда полиции.

Елена Глебовна держала в руках полотенце со льдом, которое время от времени прикладывала к затылку стонущего Карпухина.

— Что это ты, дорогая подруга, так разволновалась? — саркастически спросила я, стараясь не переживать по пустякам. — Теперь тебе Карпухин дороже супруга? Ведешь себя так, словно он тебе принадлежит. Или родственные чувства сыграли? Странно это, г-жа Иловайская.

— Не знала я, что ты такая ехидна! — не сдержалась они и произнесла в сердцах следующие слова: — Как ты приехала, начались несчастья! Да кто ты, чтобы указывать, как мне жить?

— Как это кто? — удивилась я. — Гостья, тобой приглашенная, и вспомни, ты меня весьма настойчиво звала. Я даже несколько удивилась. Мы никогда с тобой не были особенно дружны — так, приятельствовали постольку-поскольку. И вдруг в тебе разыгралась ко мне такая большая любовь: и ненаглядная я, и Полинушка, и дорогая. К чему бы это? Уж не обдумывала ли ты способы свалить на меня свои преступления? Если бы не снег, ноги моей бы не было в этом доме, где люди мрут как мухи. В твоем доме, заметь…

— Дамы, дамы, ну что же вы, — Пурикордов протянул руки и умоляюще посмотрел на меня, — успокойтесь, не надо нападать друг на друга. — Что вы, право… Разве ж так можно? Это не по-христиански! Право, вам следует помириться.

— Надоело мне все это, Александр Григорьевич. Не хочу здесь оставаться и терпеть незаслуженные оскорбления.

— А кто хочет? — философски заметил скрипач, пожав плечами. — Вот авось доберутся до нас, полиция найдет преступника, и всех невиновных отпустят на свободу.

— Не уверена, что это будет так скоро, — вздохнула я. — У меня уже имеется кое-какой печальный опыт. Все-таки я дочь присяжного поверенного и насмотрелась на действия полиции.

— Ну-ну, выше нос! — подбодрил он меня. — Я уверен, все будет именно так, как мы захотим. И никак иначе.

Карпухин опять стал бредить. Елизавета Александровна держала лед у него на затылке и часто меняла полотенце. Он открыл глаза, посмотрел на Воронову и заметался.

— Матушка-заступница, не покидай раба твоего грешного… Глас оный разбойника к Нему взывающе: Помяни мя, егда приидеши во царствие свое…

Добрая женщина посмотрела на нас и сказала:

— А ведь Кеша верно говорит. Завтра неделя сыропустная начинается. За ней и прощеное воскресенье. Его устами святой дух говорит. Не должны мы волками смотреть друг на друга. Готовиться к прощению надо, грехи замаливать.

Мы перекрестились. Ссориться уже больше не хотелось, а тут и Воронов вернулся с бинтами и свинцовой примочкой. Они с Пурикордовым взяли несчастного и повели в его комнату, благо она находилась недалеко, в том же крыле. Елизавета Александровна вызвалась посидеть с Карпухиным.