Дело о таинственном наследстве
Шрифт:
– Вот именно, тут теперь, наверное, только сам Господь Бог разберется: Антона Ивановича уже не спросишь, зачем он переодевался да столики рубил.
– Сокровища искал, – теперь уже Наташа виновато косилась на Васю, и теперь уже у него в свою очередь округлились глаза.
– Ась?
– Ну что ты, как деревенский, аськаешь? Со-кро-ви-ща. Мне граф позавчера, когда мы от тайного советника ехали, рассказал. – И Наташа передала Васе суть галлюцинаций умирающего графова дяди. Губы ее при этом увлажнились, и чуть-чуть сбилось дыхание. Вася очень подозрительно в связи с этим на нее посмотрел.
– Что это вы, барышня, золотой лихорадкой заболели? Вид у вас какой-то…
Наташа сделала невинное лицо. Говорить, что она полдороги
– Ну и что теперь? – спросил Вася после долгой задумчивой паузы.
– А вот теперь я точно не знаю что… – Наташа не смеялась, а говорила совершенно искренне. – Как ты, Васенька, очень правильно заметил: Антон Иванович умер. Кстати, умер, после того как вы друг на друга посмотрели, Васенька, а может, он того?..
– Что?
– Ну от испуга умер, что ты его узнал…
– Ох, – вздохнул Вася и перекрестился, – чего теперь гадать, может, и от этого…
Глава семнадцатая
Вечер объяснений. Софья уезжает. Наташино недоумение. Просьба графа. Наташа рисует ромашку
Все время, оставшееся до обещанного им объяснения, за исключением нескольких очень результативных вылазок в заранее намеченные места, Аркадий Арсеньевич провел в полицейском управлении. В дом Феофаны Ивановны с инструкциями были отправлены полицейские, которые, часа два проведши в комнате Антона Ивановича, вышли оттуда со счастливыми лицами и двумя аккуратно упакованными небольшими свертками. Следователь запрашивал и получал важные депеши из Пскова и Петербурга. В свою очередь, телеграфировал начальству о результатах расследования. Был деловит и горд. Соснул здесь же, в управлении, в специально предусмотренной для таких случаев комнатке на жестком, конского волоса диванчике.
По уезду же катилась, набирая силу, волна слуха, что псковским следователем найден убийца Феофаны Ивановны! И что следующим после похорон вечером он будет разоблачен на собрании в доме, где проживала убиенная. Это так полицейский письмоводитель расстарался. Уж очень выслужиться хотелось. Правда, кто же есть этот самый убийца, в слухах не уточнялось, давая тем самым возможность охотникам до рассуждений допридумывать концовку сей занимательной истории самим.
Пожалуй, единственным человеком, которого совершенно не волновали эти события, была Софья. По дому бегали слуги, собирая вещи, а сама вдова сидела за столом перед бокалом вина и ломтиком бисквита на тарелке. Ее совершенно не впечатлила смерть Антона Ивановича. Подумаешь, умер кто-то еще! Там, на кладбище, она, не зараженная общим настроением горя, была занята непрощающим, жадным наблюдением за графом. Смотрела на горько-виноватую складку у его рта, на синие глаза, потемневшие, почти заплаканные. Хотела поймать их взгляд, специально встала напротив с яркой, притягивающей розой, и не вышло… Если граф и отрывался от созерцания церемонии и внутренних мыслей, то только для того, чтобы взглянуть на княжну Наташу. Софья сделала глоток из бокала… Вино показалось кислым. Гримаса отвращения пробежала по лицу, сделав его выражение некрасиво плачущим.
«Вот, значит, как Господь решил наказать меня, – думала Софья. – Ведь правду она тогда графу сказала… Она любила! Так, как и не думала, что бывает. Так, как ей в порыве искренних признаний шептали некоторые из мужчин. Больно и сладко. С каждым вдохом, обжигающим душу, – он! С каждой мыслью, отяжеляющей голову, – он! С каждым движением тела – для него! И все это в пустоте, в пустоту, в ненужность… Господи, ну как вынести такое? Неужели тот мальчик чувствовал то же самое? Ведь тогда и умереть действительно можно. Нужно! Как же жить с этим? Сама все разрушила, сама все убила. Но…»
Чуть дрогнула картинка комнаты, сменяясь воспоминанием. Тогда в беседке… Пусть нехотя, но ведь граф обнимал ее…
Такие сильные и нежные руки… Он действительно был обеспокоен – его синие глаза с искрой тревоги в глубине. Он был так близко, так хотелось дотянуться и, закрыв глаза, просто прикоснуться к его губам, просто заставить загореться кровь в этом, не ее, теле, просто…Кусочек сухого бисквита хрустнул на зубах и просыпался крошками на платье. Софья рассеянно посмотрела на половинку, оставшуюся в ее руке…
«И что же теперь мне делать? Он любит другую. С чистой, наивной душой и девственным телом. Может, ему действительно этого надо? – грязным плевком проскользнула мысль. – Ах, какая теперь разница думать, что ему надо, если совершенно понятно, чего ему не надо. Ее, Софи Зюм, ни в каком виде не надо!»
Очень хотелось заплакать, но не получалось, очень хотелось найти хоть какую-то надежду, но надежды не было. Все было действительно кончено. Ее душа, до этого питавшаяся только определенным и грубым набором чувств, теперь рвалась на части от других ощущений, тонких и неизведанных, острым лезвием резавших ее на тонкие лоскуты. Софья залпом допила вино, опять скривившись от отвращения, и, схватив шаль, кинулась прочь из опостылевшего дома, из ненавистного уезда, от первой в ее жизни любви…
Благодаря рвению письмоводителя, к назначенному вечеру в дом Феофаны, а вернее теперь уже графа, стали подтягиваться люди. Те, кто был коротко знаком с покойной тетушкой и графом, проходили в гостиную и садились пить чай, ожидая прибытия Аркадия Арсеньевича. N-е же количество лиц любопытствующих прогуливались недалеко от дома, делая вид, что попали они сюда не то чтобы случайно, но и не нарочно, и ожидали новостей. Явились также и официальные чины…
Прибывший Аркадий Арсеньевич быстренько оценил диспозицию и расположился за небольшим столиком посередине гостиной. Настроение среди публики царило настороженное и чуть усталое. Впрочем, конечно же, всем было интересно. А Наташе к тому же и ревниво.
«Нет, я, конечно, очень рада, что покушения на графа наконец прекратятся, – попыталась перевести в мысли она свои ощущения, устраиваясь на диванчике вместе с отцом, – но получается, что мой расследовательский талант не очень-то и талант?..»
Надо отдать должное Аркадию Арсеньевичу. Он не рисовался, не важничал, выглядел вполне скромно: послушный исполнитель воли общественности и царя-батюшки. Подняв на перешептывающуюся публику строгие и, как казалось ему, проницательные глаза, он деликатно кхекнул. Публика намек поняла и немедленно замолчала.
– Господа! – Так начал следователь. – Я, конечно, мог официальным путем уведомить вас о результатах моих скромных изысканий, но подумалось, что в последний вечер моего пребывания здесь я смогу отблагодарить жителей уезда за помощь и прием, самолично раскрыв им имя преступника, а также мотивы, им движущие. Распространяться долго не люблю, поэтому, пожалуй, начнем сразу с фактов. Думаю, уже с первых минут их оглашения вы поймете, до чего все лежало на поверхности, и как важно, – следователь припустил в голос торжественности, – своевременное и правильное их распознавание. Замечу еще, что при расследовании данного дела я неукоснительно руководствовался принципом «Cui prodest» – ищи, кому выгодно…
И, чуть вздернув подбородок, следователь кинул быстрый взгляд в ряды, дабы удостовериться в правильности взятого тона. Публика немедленно сосредоточилась, и следователь, приняв от раболепного письмоводителя бумаги и выставив вперед пухлую ногу, начал разоблачения:
– Итак, господа, по порядку.
Первое! Все три несчастных случая, произошедших с графом за последнее время, а именно: падение с лошади, взорвавшийся пистолет, отравление грибами – есть суть не несчастные случаи, а спланированные и осуществленные, слава Богу неудачно, покушения на жизнь г-на Орлова, чему существуют бесспорные доказательства.