Дело о вражеском штабе (Агентство 'Золотая пуля' - Сборник новелл)

Мы прошли по опустевшим к вечеру коридорам Агентства и вошли в кабинет Шефа. У окна стояла женщина. Она стояла спиной к нам... я не видел ее почти семнадцать лет... но узнал сразу.

– Вот, Вера,- сказал Обнорский,- познакомьтесь...

Она обернулась, глаза встретились.

– ...А ты чего встал в дверях? Проходи, Серега... вот, познакомьтесь: один из лучших наших сотрудников, в прошлом опер уголовного розыска Сергей Ложкин.

У меня заколотилось сердце... как тогда... Глаза Верины смотрели на меня изумленно и спрашивали: ты? Это ты?

Кроваво горела рябина осенью семьдесят девятого... Это - ты?.. Да. А ты - это ты?

– А это, Сергей, Вера... У нее проблема, и ей нужно...

Обнорский посмотрел на Веру, осекся.

Потом посмотрел на меня и снова на нее... И что-то понял. Иногда меня пугает эта его способность понимать то, о чем еще не сказано.

– Вы знакомы?- спросил Обнорский с интересом.

– Немного,- сказал я. У меня пересохло горло... как с похмелья.

– Здравствуй, Сережа,- сказала Вера.

– Ну вот и отлично,- бодро произнес Андрей.- Вы тогда сами обо всем и поговорите. Договорчик на проведение журналистского расследования оформим завтра, деньги - в бухгалтерию.

Вера кивнула. И я узнал этот наклон головы... впрочем, я и не забывал его никогда... Андрюха еще что-то говорил. Вера кивала. Я стоял истуканом. За окном опускались сумерки.

Вот так для меня началась эта история.

Хотя... и это неправда. На самом деле она началась, когда...

***

...Двадцать лет назад, в семьдесят девятом, Владик Завьялов первым достал двойник "Пинк Флойд"... Это было круто!

У Владика все и всегда появлялось у самого первого. Папа у Владика был какой-то шишкарь. Чтобы Владик не фарцевал, папа все ему сам добывал. Джинсы, билеты в "Октябрьский", японские "Сейко", жевательную резинку...

– "Стена",- сказал Владик,- двойничок "Пинк Флойд". Папахен и мамахен сваливают на дачу... В восемнадцать ноль-ноль (Ах, "Сейко" на руке!), папрашу без опозданий!

– Я, наверно, опоздаю,- сказала самая красивая девочка.

– А когда ты не опаздывала, Верунчик?- сказал Владик.- Ждать не будем.

А я сказал:

– Я за тобой, Вера, зайду.

– На фиг,- сказал Владик,- вы с Сашкой обеспечиваете бухалово. На Карпинке у лесочка есть "Тамянка".

На Карпинке у лесочка мы с Сашкой взяли портвейна. Из экономии. Чего за "Тамянку" два тридцать платить? Мы взяли портвейна и пошли к Владику. Посудины "ноль семь" оттягивали карманы.

По дороге встретили Маринку, пошли вместе.

– Восемнадцать оборотов, Марина,- сказал Сашка, поглаживая себя по оттопыривающемуся карману.

– Опять вермуть какую-нибудь взяли?

– Обижаешь, Мариша,- солидно ответил Сашка,- три семерочки. Напиток интеллигентных людей.

– Ну ты стебок, Стариков,- сказала Маринка.- Я стебаюсь!

Алели рябины... как здорово алели рябины в сентябре семьдесят девятого года!

Я сорвал одну гроздь.

– О...- сказал Сашка,- рябина - это хорошая закусь.

– Ты что же думаешь? Он рябину на закусь сорвал?- сказала Маринка.Нет, Саня, он эту рябинку Верочке хочет принести... А Верочка не клеится... Верочка на Владика запала. Ой, круто запала!

Я ничего не ответил. Я начал ощипывать и бросать в рот ягоды. Они были горькими.

...А Вера почти не опоздала... мы даже не успели выпить. Маринка делала бутерброды, Владик сидел у пианино, тренькал, напевал: "Рок-энд-ролл мертв... а я еще нет... Рок-энд-ролл мертв..."

– Кстати,- сказал Сашка,- сегодня сорок дней.

– Чего сорок дней?

– Сорок дней, как погиб "Пахтакор".

Они одиннадцатого августа гробанулись.

– Ну ты стебок, Стариков... Я стебаюсь!

– А ведь точно,- сказал Владик, отрываясь от инструмента.- Сорок дней... надо за это вмазать.

Он снова положил руки на клавиатуру, спел:

– "Пахтакор" мертв... а я еще нет.

– Нуты стебок, Владик... Я стебаюсь.

В прихожей мелодично пропел гонг. Маринка сказала:

– Кажется, наша королева пришла... вдвоем открывать побежите, сопернички?

– Я открою,- сказал я.

– ...а я-а еще нет,- спел Владик.

Я вышел в прихожую. Снова пропел гонг. С календаря смотрела Пугачева, тренькало пианино... Я открыл дверь...

Самая красивая девочка десятого "а" сказала:

– Привет... я не опоздала?

Она сказала: привет... и у меня забилось сердце. До сентября двухтысячного года оставалось еще больше семи тысяч суток... но тогда я этого не знал. Не мог знать. А если бы мог - не поверил.

– ...Итак, дорогие товарищи,- торжественно произнес Владик,- зачем мы сегодня собрались?

– Бухать,- сказал Сашка.

– Ну, Стариков, ты стебок...- сказала Маринка.

– Нет, дорогой товарищ... Сегодня мы собрались, чтобы послушать альбомчик "Стена", написанный группой английских товарищей под руководством Коммунистической партии Советского Союза и Генерального секретаря Центрального Комитета дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева лично.

– Бурные, переходящие в овацию аплодисменты,- сказал Сашка.- Весь зал в едином порыве встает. Следует, конечно, добавить, что овация продолжалась несколько минут, но у нас на это времени нет. Потому как мы собрались бухать.

– Правильной дорогой идете, товарищи!

Из динамиков заморской стереосистемы "Филипс" пошла мощная волна звука.

Портвейн "Три семерки" прокатился по пищеводу. Нам было по шестнадцать... мы еще ничего не понимали. Я смотрел в дерзкие глаза на разрумянившемся от портвейна лице. Я погибал.

– Вот когда мы встретимся через год...

– Э-э... через год мы все будем в стройотрядах... штудиусы.

– Э-э, ребята, кстати... следующий год! Он же необычный. Он олимпийский!

– Ну и что? Этих олимпийских - каждые четыре года. Будет вам и восьмидесятый, и восемьдесят восьмой, и даже двухтысячный.

– Ну... до двухтысячного еще дожить надо.

– А в двухтысячном сколько же нам всем будет?

– Нам будет по тридцать семь.

– Ну ты стебок! По тридцать семь?