Дело об убийстве Распутина

— И что вы увидели?

— У стола, на полу, на том месте, где мы его оставили, лежал убитый Распутин. Тело его было неподвижно, но, прикоснувшись к нему, я убедился, что оно еще теплое. Тогда, наклонившись над ним, я стал нащупывать пульс, биения его не чувствовалось. Несомненно, Распутин был мертв. Не зная сам зачем, я вдруг схватил его за обе руки и сильно встряхнул. Тело поднялось, покачнулось в сторону и упало на прежнее место. Голова безжизненно висела на боку. Постояв над ним еще некоторое время, я уже хотел уходить, как вдруг мое внимание было привлечено легким дрожанием века на левом глазу Распутина. Тогда я снова к нему приблизился и стал всматриваться в его лицо. Оно конвульсивно вздрагивало, все сильнее и сильнее. Вдруг его левый глаз начал приоткрываться! Спустя мгновение правое веко, тоже задрожав, приподнялось, и… оба глаза, оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня… Я застыл в немом ужасе. Все мускулы моего тела окаменели. Я хотел бежать, звать на помощь, но ноги мои не двигались, голос не повиновался. Как в кошмаре, стоял я, прикованный у каменному полу.

— Да, да, продолжайте. И что же было дальше?

— Тут случилось невероятное! Неистовым движением Распутин вскочил на ноги. Из его рта шла пена… Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули в воздухе сведенные судорогой пальцы. Вот они, словно раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить за горло. Глаза его скосились и совсем вышли из орбит. Оживший Распутин хриплым голосом повторял мое имя. Обуявший меня ужас не сравним ни с чем. Я пытался вырваться, но железные тиски держали меня с невероятной силой. Началась кошмарная борьба…

— Как же вы объясняете этот феномен? Помниться, вы всегда утверждали, будто Распутин после вашего выстрела был несомненно мертв. Вот и пульс, как вы утверждаете, не прощупывался. И будто бы, по-вашему выходит, Лазаверт осматривал тело и уверенно констатировал смерть… Любопытно, как вы это «чудо воскресения» объясняете?

— В этом умирающем, отравленном и простреленном трупе, поднятом темными силами для отмщения своей гибели…

— Вот и снова вы, князь, путаетесь в формулировках… Умирающий — еще не труп, а труп — уже не умирающий, а мертвый. Так осматривал Лазаверт тело, констатировал смерть? Или нет?

— Мы осмотрели рану. Пуля прошла навылет в области сердца. Доктор Лазаверт осмотрел тело и констатировал смерть. Сомнений не было — он был убит.

— Странно. Пуришкевич уверяет, что пуля навылет не прошла. И как на зло, на белоснежной шкуре медведя не осталось ни единого пятнышка крови. Ну хорошо, оставим и это… Мы прервались на самом интересном месте. Так, значит, этот труп воскрес потому, что?

— Я тогда яснее понял и глубже почувствовал, что такое был Распутин. Казалось, сам дьявол, воплотившийся в этого мужика, был передо мною и держал меня своими цепкими пальцами, чтобы уже никогда не выпустить…

— Значит, дьявол? Ну, это, несомненно, все разом и объясняет. Конечно же, дьявол! И все это вы так выразительно и красиво описали, что даже неловко как-то задавать следующий вопрос, да видно, все-таки придется. Как вы могли, спустившись в подвал, смотреть на труп, щупать пульс трупа, долго изучать труп, а потом героически бороться с этим ожившим трупом? Откуда у вас появилось на это время? Судя по тому, что говорит Пуришкевич, времени у вас было только на то, чтобы спуститься в подвал, натолкнуться на совершенно живого Распутина, перепугаться насмерть и пулей вылететь из подвала, крича ваши знаменитые слова: «Он жив, он убегает»? Вы удивлены, кажется? Вот собственные Пуришкевича слова: «Мне послышались шаги внизу, у самой лестницы, затем до меня долетел звук открывающейся в столовую, где лежал Распутин, двери, которую вошедший, по-видимому, не прикрыл. «Кто бы это мог быть?» — подумал я, но мысль моя не успела дать себе ответа на заданный вопрос, как снизу раздался дикий, нечеловеческий крик, показавшийся мне криком Юсупова: «Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает…» Интересно и еще одно: ваш соучастник не помнит «дикого рева» Распутина, он услышал только ваш «дикий, нечеловеческий крик». Так что же на самом деле вы увидели, с чем столкнулись, спустившись вниз, в подвал? Что заставило вас так страшно испугаться? Не хотите рассказать? Хорошо! Расскажите же, пожалуйста, а что было потом?

— Я рванулся последним, невероятным усилием и освободился. Распутин, хрипя, повалился на спину, держа

в руке мой погон, оборванный им в борьбе. Я взглянул на него — он лежал неподвижно, весь скрючившись. Но вот он снова зашевелился… Я бросился наверх, зовя на помощь Пуришкевича. «Скорее, скорее револьвер! Стреляйте, он жив!» — кричал я.

— А почему вы сами не воспользовались оружием, которое у вас было? Пуришкевич, помнится, уверяет, что у вас был браунинг?

— Я сам был безоружен, потому, что отдал револьвер великому князю Дмитрию.

— То есть вы решительно утверждаете, что никакого браунинга у вас не было? Пуришкевич, стало быть, про браунинг выдумал? Зачем? Почему вы с таким упорством утверждаете, что стреляли в подвале именно из револьвера, взятого у великого князя Дмитрия? Ну, ладно, и это мы тоже пока оставим. Продолжайте, пожалуйста, ваш интереснейший рассказ! Итак, вы побежали вверх, по лестнице…

— …с Пуришкевичем я столкнулся на лестнице, у дверей кабинета. Он был поражен известием о том, что Распутин жив, и начал доставать свой револьвер, уже спрятанный в кобуру. В это время я услышал за собой шум. Поняв, что это Распутин, я в одно мгновение очутился у себя в кабинете и взял резиновую палку. Схватив ее, я побежал вниз. Распутин на четвереньках быстро поднимался из нижнего помещения по ступенькам лестницы, рыча и хрипя, как раненый зверь. Весь как-то съежившись, он сделал последний прыжок и достиг потайной двери, выходившей во двор. Каковы же были мое удивление и мой ужас, когда дверь распахнулась, и Распутин исчез в темноте!

— Что же вас так ужаснуло и удивило?

— Дверь была заперта на ключ, и ключ был увезен уехавшими менять автомобиль…

— Признаться, не очень понятны ни ваше удивление, ни ваш ужас. Впрочем, ужас понятен. А вот удивление… нет… решительно нет! Да ведь вы сами и открыли эту потайную дверь! Ну да, вы пришли в подвал со стороны улицы, вошли на лестницу со стороны внутреннего дворика и сами отперли потайную дверцу запасным ключом. Именно эта отпертая дверца является неоспоримым доказательством того, что именно этим путем и никаким иным вы пробрались в подвал. Отпертая дверца также полностью подтверждает рассказ Пуришкевича о том, что вы не долго разделяли его общество в кабинете, мечтая о блистательном будущем «дорогой Родины», и довольно скоро покинули думского болтуна. И не во время разговора с Пуришкевичем посетила вас «смутная тревога», и не из кабинета вы спустились вниз. Так что если предполагать, что дьявол эту дверцу перед своим слугой распахнул, то этим дьяволом были вы сами-с… А вот зачем вы спустились в подвал, ведь для того чтобы проделать такой сложный путь, нужна была причина, гораздо более основательная, чем «смутная тревога», почему вам нужно было нанести визит жертве тайно от Пуришкевича, — этого вы, разумеется, не скажете. Ну и славно… Потому, что цель вашего визита и так понятна. Скорее всего, вы сейчас спускаетесь вниз, осторожно и тихо проделав весь свой сложный путь, по двум причинам. Первая — вы действительно чувствуете «смутную тревогу» оттого, что чуть ранее, когда вы вместе со всей компанией стояли над телом жертвы, вы обеспокоились тем, что жертва не лежала «как убитая», а пыталась открыть глаза, прикрывалась рукой и не очень походила на бездыханный труп. А вскоре должен состояться вынос и вывоз тела. И поэтому жизненно необходимо спуститься вниз и убедиться, что жертва лежит смирно, как ей и положено быть. И второе. Вам нужно снять с шеи жертвы крест, подарок Его величества. На нательной стороне «Спаси и сохрани». А в народном предании, на нерушимых правилах которого вы воздвигли ваш расчет, прямо сказано: «утопленник не имеет на себе креста». Бог такого, как Распутин, не спасает и не хранит! Разумеется, Пуришкевич вам сейчас не нужен… Он — зритель. Он не должен видеть, как меняется декорация и готовится реквизит. Но мы, кажется, отвлеклись? Что же было дальше, после того как Распутин «исчез в темноте»?

— Пуришкевич бросился вслед за ним. Один за другим раздались два выстрела и громким эхом разнеслись по двору. Я был вне себя при мысли, что он может уйти от нас. Выскочив на парадную лестницу, я побежал вдоль набережной Мойки, надеясь в случае промаха Пуришкевича задержать Распутина у ворот. Всех ворот во дворе было трое, лишь средние не были заперты. Через решетку, замыкавшую двор, я увидел, что именно к этим незапертым воротам и влекло Распутина его звериное чутье. Раздался третий выстрел, потом четвертый. Я увидел, что Распутин покачнулся и упал у снежного сугроба. Пуришкевич подбежал к нему. Постояв около него несколько секунд и, видимо, решив, что на этот раз он убит наверняка, быстрым шагом направился обратно к дому. Я его окликнул, но он не услышал меня.

— Признаться, князь, вы рассказываете совершенно невероятные вещи. Нет, вы не должны ни в коем случае обижаться! Ну может ли такое быть, посудите сами, что вам действительно удалось за промежуток между первыми двумя выстрелами и последними проделать довольно-таки неблизкий путь через дворец, парадный вход, набережную реки, добежать до злополучной решетки и уже там, возле нее, услышать последние два заключительных выстрела и увидеть, как Распутин упал? Эко же вам, князь, нестись пришлось! Да ведь городовой Власюк утверждает, что слыхал выстрелы, которые следовали один за другим почти непрерывно, с промежутком в несколько секунд. Вот и получается, что вам, чтобы оказаться на улице, у решетки, понадобилась одна секунда, хотя путь, который вы проделали, должен был занять у вас не меньше трех-четырех минут. Понимаете? Но оставим и это тоже… И так ясно, что видеть, как добивали Григория Распутина на улице, вы не могли, потому что просто не успели добежать до места убийства — времени у вас на это не было. И в своем дворике вы оказались только через несколько минут после того, как жертву уже пристрелили. Хотя начали вы ваш стремительный бег к наружной дворцовой решетке гораздо раньше, чем утверждаете. Судя по тому, что говорит невольный «предатель ваш», Пуришкевич, вы совсем не хватали вашей резиновой палки, и не сбегали вниз, и не видели, как, «к ужасу и удивлению» вашему открылась дверка, и не видели, как «рыча» Распутин лез по лестнице. Что дверка раскроется, вы и так знали. Вы в полубессознательном состоянии, ничего не видя, с обезумевшим взглядом вылетели навстречу Пуришкевичу, пробежали мимо него и, нигде не задерживаясь, стремглав помчались во внутренние покои. Куда вы так спешили? Нет, нет, не отвечайте, это известно… Вы спешили скорее попасть к воротам со стороны набережной. Это известно документально — именно там, у ворот, через несколько минут после прогремевших выстрелов вас увидит подошедший знакомец наш, городовой Власюк… Куда вы бежали — ясно! Но почему именно туда? Почему именно туда вы устремились, столкнувшись в подвале с пришедшим в себя Распутиным? Что хотели? Задержать Распутина у ворот собирались, как вы утверждаете? Простите, но это маловероятно! Ведь у вас не было с собой даже вашей резиновой палки. На что же вы могли рассчитывать? Вы, насмерть перепугавшийся человек не очень крепкого сложения, с не очень крепкими, как оказалось, нервами? А? Ну, что же, князь, спасибо за то, что так любезно удовлетворили наше любопытство. Теперь наши пути на время разойдутся. Вы войдете в темный подвал, столкнетесь лоб в лоб с Распутиным, закричите и побежите на улицу к кованым воротам вашего дворика…

А мы, чтобы понять, что в действительности произошло у этих кованых ворот, отправимся в Чесменскую богадельню, что близ Московской заставы, куда через несколько дней свезут тело убитого во дворе вашего дома человека.

РАЗГОВОР С ПРОФЕССОРОМ КОСОРОТОВЫМ

20 декабря. Вечер. Сильный мороз обрушился в тот день на заснеженный Петроград, за окном задувал пронзительный ветер. Выстуженная холодом мертвецкая Чесменской богадельни сосредоточенна и тиха. Идет вскрытие тела Григория Распутина. Тускло горят керосиновые лампы. Рядом с прозекторским столом суетится полицейский фотограф.