Дело об убийстве Распутина

— «Чистый, молодой, благородный, царственный юноша, столь близко стоящий к престолу, не может и не должен быть повинным хотя бы и в высокопатриотическом деле, но в деле, связанном с пролитием чьей бы то ни было крови, пусть эта кровь будет и кровью Распутина».

— Не может и не должен быть повинным! Это понятно! Но знаете, в этом эпизоде есть еще одна, очень интересная деталь. Это та поспешность, с которой вы сделали свое признание двум юсуповским привратникам. Вы могли им просто сообщить, что убит Распутин, что вы и князь Феликс надеетесь на их молчание. Вы могли просто попросить их убрать тело со двора. Ведь именно это вам было важно в тот момент — поскорее убрать тело? Зачем этим солдатам непременно нужно знать, что именно вы убили? И знать сейчас, немедленно, именно в эти самые минуты, которые так дороги? Давайте попробуем понять, как вы рассуждали в этот момент. Служивые, думали вы, не могли же не услыхать четырех громчайших выстрелов. Но если предположить, что в момент выстрелов во дворе около решетки находился великий князь Дмитрий Павлович и после того, как, добив Распутина, он поспешно скрылся с места преступления, то солдатики-то не могли же не видеть его машины, которая отъехала от дворца немедленно после выстрелов. Вас, находившегося во дворе, они видеть не могли! И поэтому солдатики эти могли сделать только одно-единственное умозаключение — стрелял Его императорское высочество великий князь Дмитрий Павлович! А поскольку ничего о произошедшем во дворе— про «убитую собаку» и прочие объяснения Маленького Юсупова, данные им городовому, и поскольку собирались привлечь солдатиков к уборке тела, а в этом случае солдатики неминуемо узнали бы, кто именно убит во дворе… и поскольку вам важно было немедленно снять с «царственного юноши» малейшее подозрение в пролитии им крови, — вы и появились так помпезно в парадной и так поспешно сделали свое «чистосердечное признание» этим двум случайным свидетелям… «Я, я убил!» Вот, по-видимому, таков был ваш план, созревший в короткие минуты, пока вы шли по дворцу по направлению к парадной лестнице. Подведем итог. Первое. После того как пришлось кончать с жертвой громко и грязно и все пошло вкривь и вкось, у вас, то есть у вас и у Маленького Юсупова, независимо друг от друга появились два плана выправления катастрофического положения. И эти два плана прямо противоречили один другому. По версии Маленького, никого не убили, кроме какой-то там дворовой собаки, ради которой не стоит поднимать шум, а по вашей версии — убили, да не кого-нибудь, а самого Григория Распутина! Вот эта несогласованность ваших действий и окажется роковой. И второе. Поскольку уже ясно, что во время стрельбы по Распутину во дворе присутствовало третье лицо, то ваш план и план Маленького Юсупова, все эти ваши объяснения городовым и патетические признания солдатам, бросают густую тень подозрения на лицо, присутствие которого у дворца в момент стрельбы по жертве и вы, Владимир Митрофанович, и вы, князь, категорически отрицаете. То есть, на Его императорское высочество великого князя Дмитрия… Царственного Дмитрия. Ну а теперь мы можем проследить, как развивали вы свои планы по спасению положения и к каким результатам это привело. Итак, вы, Владимир Митрофанович, полный уверенности, что Маленький Юсупов совершенно потерялся и полностью «невменяем», отправились на его поиски?

— Я направился к нему, чтобы его успокоить.

— А что поделывали вы, Феликс Феликсович? Помниться, отдав распоряжение убрать тело, вы проследовали во дворец?

— Я быстро направился к дому. Войдя в кабинет, я окликнул Пуришкевича, но его там не оказалось. Мне было не по себе. Я прошел в уборную, чтобы выпить воды. В это время вбежал Пуришкевич.

— И как вы нашли князя, Владимир Митрофанович? Что он делал и как себя чувствовал?

— Я застал его в ярко освещенной уборной, наклонившимся над умывальной чашкой, он держался руками за голову и без конца отплевывался…

— Владимир Митрофанович, вы сообщили князю о своем решении взять на себя ответственность за выстрелы, которыми был убит Распутин? О чем вы говорили с ним?

— «Голубчик! Что с вами, успокойтесь, его уже больше нет! Я с ним покончил! Идем со мной, милый, к вам в кабинет».

— То есть вы ничего Маленькому не сказали и по-прежнему считали, что Маленькому плохо?

— Юсупов, испытывавший, по-видимому, тошноту, посмотрел на меня блуждающим взглядом, но повиновался, и я, обняв его за талию, бережно повел на его половину. Он шел, все время повторяя: «Феликс, Феликс, Феликс…» Очевидно, что-то произошло между ним и Распутиным в те короткие мгновения, когда он спустился к мнимому мертвецу в столовую, и это случившееся сильно запечатлелось в его мозгу.

— Так все и было, Феликс Феликсович?

— Пуришкевич, поддерживая меня под руку, повел в кабинет. В глазах у меня темнело, мне казалось, что я сейчас упаду…

— А теперь, Владимир Митрофанович, опишите, пожалуйста, подробно сцену, которая разыгралась после того, как вы и Маленький Феликс вышли в тамбур, соединяющий винтовую лестницу и кабинет, в который вы направлялись.

— Мы проходили через тамбур как раз в то время, когда солдаты Юсупова втаскивали труп в переднюю. Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в свой кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю, и, повернувшись обратно, бросился вниз по лестнице к трупу Распутина… и стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении! Я, стоявший наверху у перил, в первое мгновение ничего не понял и оторопел… потом я пришел в себя и крикнул солдатам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг, и в случае обысков следственная власть, даже без полицейских собак, по следам крови раскроет дело. Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более возраставшим, колотил Распутина по виску. Наконец князя оттащили. Оба солдата под руки подняли его наверх и, сплошь забрызганного кровью, опрометчиво усадили на глубокий кожаный диван в кабинете. На него было страшно смотреть, до такой степени был ужасен его вид с блуждающим взглядом, с подергивающимся лицом и бессмысленно повторявшим: «Феликс, Феликс, Феликс, Феликс…»

— Скажите, Владимир Митрофанович, как вы объясняете смысл этой безобразной сцены? Зачем Маленькому Юсупову понадобилось избивать мертвое тело? Как вы думаете?

— Он, отравлявший его и видевший, что яд не действует, стрелявший в него и видевший, что и пуля его не взяла, очевидно, не хотел верить в то, что Распутин — уже мертвое тело…

— Ну, ваш ответ только лишний раз доказывает, что сомнительный спектакль, затеянный маленьким хитрецом, вы безоговорочно приняли за чистую монету. А вы сами, Феликс Феликсович, как можете прояснить для нас

смысл кровавого безобразия, учиненного над телом убитого человека?

— Я чувствовал себя очень плохо, голова кружилась, я едва мог двигаться… но все же машинально взял со стола резиновую палку и направился к выходу из кабинета. Сойдя, я увидел Распутина, лежавшего на нижней площадке…

— А вот Пуришкевич только что утверждал, что вы сперва увидели тело и только потом, только потом вполне целенаправленно побежали в кабинет за своим резиновым оружием и, завладев им, бросились к телу. Не «машинально» взяли палку, а специально бегали за ней в кабинет. Вот вы спросите сейчас, Феликс Феликсович, почему нас так интересует этот эпизод? Ну овладел вами от волнения необъяснимый приступ безумия, от волнения, от страха — так это бывает, и довольно часто, с убийцами, и нет особого смысла во все это глубоко вдумываться. Аффект-с! Но нет и нет! Есть в этом смысл! Любой человек, мало-мальски сведущий в области психиатрии, не даст покривить душой — подтвердит вам, что в любом, даже самом необъяснимом и самом причудливом безумии, на самом дне его, всегда лежит вполне реальная и вполне объяснимая подоплека. Вот она-то нас и интересует, коль скоро мы решили оставить как можно меньше «необъяснимого» во всей этой малообъяснимой истории. Поэтому будьте добры, как вам ни неприятно вспоминать об этом кошмаре, расскажите все же, что помните о том, как именно вы избивали мертвое тело Распутина.

— Я увидел Распутина, лежащего на нижней площадке. Из многочисленных ран его обильно лилась кровь… было до мельчайших подробностей в свете люстры видно его изуродованное ударами и кровоподтеками лицо. Мне захотелось закрыть глаза, хотелось убежать куда-нибудь далеко, чтобы хотя бы на мгновение забыть ужасную действительность, и вместе с тем меня непреодолимо влекло к этому окровавленному трупу, влекло так настойчиво, что я не в силах был бороться с собой…

— Стало, быть, князь, Пуришкевич ошибался, предполагая, что вы бьете тело потому, что не можете поверить, что Распутин уже мертв? У вас не было цели добить жертву? Вы уже, стало быть, понимали, что это только труп?

— Я ринулся на труп… Голова моя разрывалась на части, мысли путались, злоба и ярость душили меня. Я ринулся на труп… и начал избивать его резиновой палкой. В бешенстве и остервенении я бил куда попало. Все божеские и человеческие законы в эту минуту были попраны! Пуришкевич говорил мне потом, что зрелище было настолько кошмарное, что он никогда об этом не забудет.

— Все так, все так… Кроме одного. Вы колотили по телу не куда попало. Вы колотили по голове, а если быть еще точнее, то по виску. Только в одно это место. В висок. Насколько случайны все эти ваши оговорки? Мы уже как будто привыкли к тому, что всякий раз, когда вы случайно оговариваетесь, или что-то вдруг запамятовали, это что-нибудь да значит. Что на этот раз?. Попробуем понять, о чем думали вы по пути к умывальной чаше, над которой вас застал Пуришкевич. Еще во дворе, давая свои находчивые, надо отдать вам должное, пояснения городовому, и направляясь в уборную, вы не могли не думать о том, что весь ваш хитроумно задуманный план провалился, и выстрелы во дворе поставили на нем окончательную и бесповоротную точку. Тело изрешечено пулями, и выдать Распутина за утопленника, увы, уже не удастся. Более того, в ночь исчезновения Распутина в вашем дворце, в вашем дворе звучали выстрелы! Их могут связать с исчезновением Распутина. Допустим, городовые действительно видели у дворца в момент, когда прозвучали выстрелы, машину Дмитрия Павловича. Тогда совсем плохо! Могут подумать, что Распутина убил он! И тогда! И тогда преступление, которое вы с компанией затеяли, потеряет всякий смысл, а вместо желанных выгод, вы получите наказание за содеянное, потому что убийство есть убийство! Как же исправить, если это еще возможно, катастрофическое положение? Что предпринять? И ваш весьма изворотливый ум начинает искать лазейки из, казалось бы, безвыходного положения! Вы сказали городовому, что великий князь Дмитрий, уезжая из дворца, убил собаку… Хорошо! Значит, как можно скорее надо убить собаку и бросить ее на снег в том самом месте, где снег залит кровью Распутина. Когда обнаружится исчезновение царского друга и следователи, осведомленные о ночных выстрелах, придут к вам, они обнаружат во дворе застывший труп собаки. Что будет дальше? Если Маклаков прав и следователи не будут сильно заинтересованы в розыске убийц всем ненавистного мужика, то мертвая собака в окровавленном снегу должна их вполне удовлетворить. Славно! Что дальше? Дальше то, что тело теперь бессмысленно спускать в полынью Малой Невки. Во льдах тело могут скоро не отыскать… А тело следователи должны обнаружить очень быстро, немедленно, утром, и так, чтобы все улики ясно показывали, что убитый Распутин никак не связан с ночными выстрелами у вашего дворца! Как это устроить? Как? И тут мысль ваша, как вода из иссякающего источника, вернулась в свое русло и устремилась к истоку. Маклаков!!! Помнится, Маклаков говорил, что легче всего упрятать концы, выдав Распутина за жертву случайного уличного нападения! Хорошо! Допустим, Распутин шел по темному парку глубокой ночью в пустынной местности. Его оглушили ударом по голове, да, именно сперва оглушили ударом по голове, затем вывернули карманы и, не найдя ничего ценного, в досаде несколько раз выстрелили в уже бесчувственное тело. А затем скрылись. Такое можно устроить! Отведет ли это подозрение от вас и вашей компании? Да, вполне вероятно… Значит… значит теперь нужно оставить след от удара по голове трупа, вынуть из карманов все что можно… и затем отвезти тело в глухое местечко и бросить там, забрав шубу и бобровую шапку. И тогда не успеют родные Распутина хватиться, а тело уже будет найдено случайным прохожим! Тело найдут со следами явного ограбления и на какое-то время следователи пойдут по пути неизвестных грабителей. Поскольку на голове жертвы сыщики обнаружат след от удара, они предположат, что жертву сначала оглушили, обобрали и только затем начали стрелять. Это хорошо, поскольку это совсем не похоже на то, что произошло у вас во дворе! Если заподозрят, что все-таки это вы расправились с царевым другом, то вы можете вполне уместно возразить: зачем, спрашивается, вам было открывать стрельбу в самом центре Петрограда, вблизи полицейского участка, если Распутин был вами оглушен и так ничего не соображал? Вы бы и расправились с ним тихо где-нибудь в подвале вашего дворца, и никто ничего бы не услышал… а что, звучит довольно логично! Так можно ответить. Это позволит выиграть время. Допустим, следователи придут к вам, вы покажете им труп собаки. Дмитрий Павлович подтвердит, что собаку убил именно он. И все… все!!! А далее в ход пойдут деньги, влияние, связи, пресса… Маклаков… Да, Маклаков… он обещал помочь, он говорил, что так упрятать следы легче всего! Так и надо поступить! А дальше будет видно! Все это можно обдумать потом. А сейчас надо поскорее убить собаку и оставить след от удара тяжелым предметом на голове убитого Распутина! Здесь, вероятно, ваши размышления прервались с появлением Пуришкевича. Конечно, знай вы, что у Пуришкевича вызрел свой план, вы бы немедленно с ним все обсудили и сообща бы решили, как вам действовать дальше. Но! Рок уже цепко впился в вас! Пуришкевич вас недооценил и решил, что вы невменяемы. А вы недооценили Пуришкевича. Поэтому, ничего не обсуждая, ни о чем не договариваясь, вы вышли из внутренних покоев на площадку у лестницы и увидели простреленное тело. И вы немедленно приступили к воплощению своего нового плана. Вы выскользнули из объятий Пуришкевича, вбежали в кабинет, схватили палку и бросились к телу. И вы ударили Распутина палкой в висок… и раз… и два! Но… увлеклись! Сильно увлеклись! И неудивительно! Даже у менее впечатлительного, чем вы, Владимира Митрофановича разыгрались нервы! Досада от неудачи, жгучий стыд, стыдный страх, ненависть, отчаяние и злоба — все это, перемешавшись, извергнулось. Неудивительно, что вас с трудом оттащили от тела и привели в себя! А что касаемо попрания законов Божьих и человеческих, то попрали вы их далеко не в этот самый, правда, уж очень безобразный момент избиения мертвого тела, а гораздо раньше. Впрочем, в нашу задачу не входит читать вам мораль. Наша задача— определить сейчас, что же помешало вам осуществить ваши намерения, ваш новый план, сложившийся в изобретательной вашей голове. Волнение? То, что вы не смогли сладить с нервами? Отчасти это. Но только отчасти. Главный удар по вашим планам нанес Пуришкевич. Владимир Митрофанович, расскажите, пожалуйста, что вы предприняли после того, как Маленького Юсупова оторвали от тела и отвели в кабинет.

— Я приказал солдатам поскорее достать где-нибудь материи, обернуть ею труп с ног до головы и связать веревкой. Один из них принялся за исполнение моего приказа, а другого я позвал к себе и, услышав от него, что стоявший на посту городовой приходил осведомляться, почему здесь стрельба, через полчаса будет сменен другим и должен будет доложить своему начальству о происшедшем, приказал позвать его к себе.

— Из этого, Владимир Митрофанович, мы делаем вывод, что вам в тот момент по-прежнему неизвестна была сочиненная Маленьким басня про убитую собаку. В противном случае, зачем вам было давать объяснения городовому, которому и так уже все очень хорошо объяснили? Итак, городовой Степан Власюк вновь был приглашен во дворец. В первый раз Маленький принял этого стража порядка неприветливо… но во второй раз бедолагу торжественно ввели через парадный вход, прямо в княжеский кабинет. Городовой, понятно, растерялся. Что же вы собирались сказать этому городовому?

— «Служивый! Ты меня знаешь?» «Так точно, Ваше превосходительство! Вы — член Государственной думы, Владимир Митрофанович Пуришкевич!»

— Так надо понимать, что Власюк сразу вас и узнал? А Власюк это отрицает, говорит, что не узнал и что вы сами ему отрекомендовались. Ну, здесь, думается, сыграло роль то, что, записывая эту сцену в дневник, вы уже заранее предвкушали, как изумительно будет выглядеть она в учебнике русской истории. Но нам нужна объективная картина. Поэтому, Феликс Феликсович, будьте добры, опишите вы нам эту сцену. Как она разыгралась в вашем кабинете и на ваших глазах?

— Пуришкевич, увидав вошедшего городового, быстро подошел к нему и начал говорить повышенным голосом: «Ты слышал про Распутина? Это тот самый, который губил нашу Родину, нашего царя, твоих братьев — солдат… Он нас немцам продавал… Слышал?» Городовой стоял с удивленным лицом, не понимая, чего от него хотят, и молчал. «А знаешь ли ты, кто с тобой говорит?» — не унимался Пуришкевич. «Я член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич. Выстрелы, которые ты слыхал, убили этого самого Распутина, и, если ты любишь свою Родину, своего царя, — ты должен молчать!»