Дело петрушечника

— Думаю, Нестор, — осадил его Муромцев, — Лилия сама справится. Раз она просит, не будем ей мешать.

— Что ж, — с досадой ответил Барабанов, — конечно, пускай сама. Но если вдруг что-то понадобится, вы нам сразу скажите, Лилия!

— Не беспокойтесь, Нестор, — улыбнулась медиум, — вы будете первый, к кому я решу обратиться за помощью.

Муромцев поднял перевернутую чашку с кофе и стал пристально вглядываться в темные извилистые линии на белом фарфоре.

— Что-то интересное? — спросила Лилия. — Позволите взглянуть?

— Не стоит, чепуха, — резко ответил Роман Мирославович, снова ставя чашку вверх дном.

Внезапно «Ловцы черных душ» с удивлением обнаружили, что рядом с их столиком откуда-то, словно из пустоты, возник мальчишка. Тот шмыгал сопливым носом и улыбался во весь рот, в котором не хватало нескольких зубов.

— Тебе чего, щегол? — спросил Нестор и неохотно полез в карман в поисках медной монетки.

— Записка из управления полиции для господ из Петербурга, — важно выпалил мальчишка и разжал грязный кулак.

Нестор двумя пальцами взял смятую бумажку, сунул монету в ладонь нахальному курьеру и прочитал:

— Просьба господ консультантов из Петербурга срочно прибыть в управление. — Он повертел бумагу и озадаченно продолжил: — Подписи нет. А кто ее тебе…

Но отвечать Нестору было некому — мальчишка исчез так же быстро и незаметно, как появился.

— Что ж, — усмехнулся Муромцев, — пойдем посмотрим, кто там нас вызывает.

Он положил на стол ассигнацию, кивнул стоявшему в ожидании официанту и направился к выходу. Лилия и Нестор последовали за шефом.

Через пару минут быстрого шага, от которого у Лилии закололо в боку, они оказались у входа в управление. У дверей их встретил дежурный офицер, который козырнул Муромцеву, пробормотал что-то вроде: «Замнойпжалте!» — и повел их по коридору. Вскоре он с ужасным скрипом открыл перед ними облезлую железную дверь с зарешеченным окошком и замер.

Троица вошла в комнату, которая оказалась обычной допросной камерой. За небольшим столом сидели трое. Двоих Муромцев узнал — это были полицмейстер Цеховский и пожилой усатый сыщик, фамилии которого он не вспомнил. Третьим оказался молодой человек лет тридцати, черноволосый, немного сутулый. Он сидел на железном табурете спиной к входу и дергал ногой, словно очень хотел по нужде. Мужчина обернулся, пристально посмотрел на вошедших, задержался взглядом на Лилии и, повернувшись снова к сыщику, затараторил сиплым баском:

— Да говорю вам, пане начальнику! Хиба ж я не разумию чи шо?

Сыщик хлопнул по столу тяжелой ладонью с короткими и толстыми, словно сардельки, пальцами.

— Ты, Остап, мне тут не дури! Давай, еще раз расскажи пану полицмейстеру!

— Як? — вздохнул допрашиваемый. — Знову?!

— Да, снова!

— Ну, добре! Мени скрывать нечего, я ж размовляю — тато мой был чоловик грубый, даже жестокий. Порол меня кажный день почем зря! Сил моих не было терпеть такий жах, и я решил с цыганами тикать с дому куда очи глядят.

Муромцев сделал знак Барабанову, и тот, моментально достав блокнот, принялся записывать рассказ Остапа. Лилия села на услужливо предложенный Романом стул и принялась сверлить рассказчика глазами. Тот, словно почувствовал ее взгляд, дернул плечами и заерзал на стуле, еще больше ссутулившись.

— Давай дальше! — выдохнул сыщик, вытирая красную шею платком.

— Так вот, — продолжил Остап, — как меня тато выпорол в последний в его и моей жизни раз, я котомку собрал с харчами и убег в табор, что недалече стоял. И началась моя жизнь вольная! Колесили мы по всей Малороссии, уж потом я к балагану одному прибился, ходил с кукольниками да скоморохами.

Сыщик тут многозначительно поднял брови и посмотрел на Муромцева. Роман был невозмутим, он полностью сосредоточился на рассказе Остапа.

Тот непонимающе посмотрел сначала на сыщика, потом на Муромцева и продолжил предаваться воспоминаниям, которые, видимо, доставляли ему удовольствие:

— Да шо там, я даже медведя с козой водил! Где мы только не бродили, даже в Польшу ходили! Ну и времена були, панове! А один раз, як повернулся до родных краин — я тогда в балагане плясал, увидал своего чоловика дворового, и вин мене розповив, шо тато мой помер давно и меня домашние ждут до дому.

— Интересно, — нарушил молчание Роман, закуривая папиросу. — И что же вы сделали?

— Як шо? — Остап пожал плечами. — Поихал в имение, где и живу по сей день як звичайний помещик, тихо да складно.

— Звичайний, говоришь? — зарычал вдруг старый усач. — Я тебе покажу, обычный помещик! Поглядите на него! А что с убийством, Перищенко?! Кого ты там зарубил в драке под Данцигом? Топориком-то гуцульским, а? Помнишь?

— А вот це, пане начальнику, — улыбнулся Перищенко, — не доказано! Тильки подозрения одни, так шо еще те ляхи-еретики могли против православного чоловика удумать? Им под каторгу подвести что в церкви ветры пустить!

Послышался тихий смешок, и все посмотрели на Лилию. Цеховский побагровел и процедил:

— Перищенко, выбирай выражения в присутствии дамы!

— Видбачь, пани, будь ласка, — улыбнулся Перищенко. — Пан начальник, не угостите папироской?

— Так, Перищенко, — устало сказал сыщик, — не отвлекайся! А что скажешь про поджог? Ведь это вашу шайку задержали тогда за поджог дома помещика Воловашки?

— Це було, не отрицаю. И арестовали у нас скаженного полуцыгана-полужида Мордку. Видать, вин и пустил петуха тому помещику в будинок! Я чистый, панове, вот вам крест!

Перищенко упал с табурета на колени и трижды перекрестился.

— Прекратить балаган! — взревел полицмейстер и ударил рукой по столу. Чернильный прибор, жалобно звякнув, подпрыгнул на грязно-зеленом сукне.

Остап поспешно сел обратно на табурет и замолчал, глядя исподлобья на Цеховского. Старый сыщик продолжил допрос, смотря через грязные стекла пенсне в исписанный желтый лист:

— Так, ладно, бог с ним, с поджогом. Скажи нам, откуда куклы у тебя в имении?

Остап расхохотался:

— Как откуда? Я ж говорив вам, шо ходил кукольником! А как до хаты пишов, так всех друзив маленьких с собой забрал, на память.

— Хорошо, тогда отчего ж у некоторых из них ручки или ножки нет?

— Как отчего? — удивился Перищенко. — Они ж мои побратимы боевые, не в лавке, поди, на витрине стояли. Народец-то бывает дурний, хуже скаженного, могут и оторвать ручку у Петрушки. С них станется!

Остап замолчал, Муромцев подошел к Цеховскому и тихо спросил:

— Вячеслав Иванович, надеюсь, вы понимаете, что это все шито белыми нитками?