Дело Рихарда Зорге

Наверное, никто за исключением Зорге и кухарки не бывал в этом доме чаще, чем девушка по имени Мияки Ханако, с которой Зорге познакомился, когда в октябре 1935 года отмечал свое сорокалетие в «Рейнгольде», где она работала официанткой.

Зорге несколько месяцев ухаживал за Ханако-сан, был щедр и настойчив, прежде чем она стала его любовницей. С осени 1936 и до начала 1937 Ханако-сан проводила почти половину каждой недели в его доме, и часто ранним вечером они вместе выходили из дома, направляясь — Зорге в агентство Домеи, а Ханако-сан в «Рейнгольд».

У Ханако был хороший голос, и ей хотелось выучиться на певицу. Зорге договорился, что немецкий педагог будет с ней заниматься, и в начале лета 1937 года она оставила «Рейнгольд» и стала все свое время посвящать урокам музыки. Она считала себя гражданской женой Зорге и действительно верила, что он узаконит их союз, зарегистрировав его в управлении района Азабу. Однако Зорге по вполне понятным причинам не мог позволить себе наслаждаться счастьем супружеской жизни и сказал Ханако, что он должен жить один. Тем не менее почти до самого его ареста в октябре 1941 года она на два-три дня в неделю приходила к нему домой. Иногда они проводили вместе выходные в Атами — морском курорте к юго-западу от Токио.

Ханако-сан с великой преданностью вспоминает Зорге, и ее верность ему не может не вызывать уважения. Она хотела от него ребенка, однако он не желал и слышать об этом, поскольку, как он сказал ей, его работа таила в себе некоторую опасность. В то время она не придала особого значения этим словам. И все же, хотя у нее не было ни малейшего подозрения, что он был коммунистическим агентом, она догадывалась, что он может заниматься такими делами, которые лежат за пределами его журналистской работы [80] .

80

Большинство сведений, относящихся к личности Ханако-сан, взяты из интервью, которые она дала одному из авторов в Токио. Вскоре после войны она написала воспоминания о Зорге: «Зорге — человек. Воспоминания его любовницы Мияки Ханако», Токио, 1949 год. Более поздняя версия — Исии Ханако «Вся моя любовь — человеку Зорге», Токио, 1951 год. Имя матери Ханако было Мияки, Исии — имя ее отца. Сейчас она известна как Исии Ханако.

Ханако-сан была умеренной социалисткой («Как и многие другие женщины, я имела обыкновение читать левые романы»). А кроме того, когда-то она была увлечена студентом, исключенным из высшей школы накануне окончания за «красную» деятельность, и потому ее не шокировали и не удивляли высказывания Зорге о зле японского милитаризма, о нищете японского рабочего класса или об отвратительной природе нацистского режима.

Ее симпатия к подобным взглядам была неподдельной, и вполне возможно, что Зорге удостоверился в этом, прежде чем позволил себе более серьезное, чем просто мимолетное увлечение, отношение с Ханако-сан.

Сама Ханако-сан заняла вполне реалистичную позицию в отношении связей Зорге с другими женщинами. «В конце концов, — замечает она, — он был холостяком, и вполне естественно для выдающегося человека иметь несколько любовниц, не так ли?»

Она была не в состоянии анализировать его истинные чувства к ней, но он всегда был щедр и нежен на продолжении всех шести лет их знакомства и был особенно заботлив, когда она болела. У него была сильная воля и он редко сердился. Единственный раз, когда она видела его потерявшим контроль над собой, это когда он узнал о нападении Германии на Советский Союз. В тот день он так рыдал, словно у него разрывалось сердце.

— Почему ты так расстроен? — спросила она.

— Потому что я одинок. У меня нет настоящих друзей.

— Но ведь у тебя есть посол Отт и другие хорошие немецкие друзья?

— Нет, нет, — ответил Зорге. — Они не настоящие мои друзья.

В конце апреля 1938 года генерал-майор Отт был назначен немецким послом в Японии вместо Дирксена, получившего назначение в Лондон. В то время Зорге собирался нанести краткий визит в Гонконг, поскольку у него скопилось много секретного материала, который он должен был передать там советскому агенту. Генерал Отт попросил Зорге выступить в роли курьера посольства, и Зорге, по его собственным словам, «был своего рода «двойным курьером» сначала в Манилу, а потом в Гонконг, везя документы «для обеих сторон».

Свое возвращение в Японию он отпраздновал в привычном стиле — в «Рейнгольде» с Урахом. В два часа ночи, когда бар, наконец, закрылся, Зорге уселся на мотоцикл, купленный им у Макса Клаузена. Машина доставляла ему массу удовольствия и некоторое беспокойство его друзьям, поскольку даже когда Зорге был трезвым, он гонял на ней с огромной скоростью по узким улицам города.

Усадив Ураха на заднее сиденье, Зорге помчался к «Империал-отелю». Он попросил Ураха сопровождать его в «налете» на квартиры тех жителей, которые известны были хорошими запасами спиртного в своих барах, однако на этот раз Зорге отправился на свою собственную квартиру, где выпил целую бутылку виски. А потом предложил другу отвезти его домой на заднем сиденье мотоцикла. (Это был один из вечеров, когда Ханако-сан не было в его доме.) Урах благоразумно отказался, и Зорге отправился один.

У Тораномон, за зданием офиса ЮМЖД он свернул влево с широкого проезда и, поддав газу, помчался вверх по улице вдоль стены, окружавшей американское посольство, — по дороге, если и отличавшейся от грязной грунтовой колеи, то ненамного. Он потерял контроль над машиной и врезался головой в стену.

К счастью для Зорге, место аварии находилось в пределах слышимости, если не видимости полицейского в будке у ворот посольства. С тяжелыми ранениями, истекающий кровью от ран на лице, Зорге, однако, не потерял сознания и сумел назвать полиции адрес Ураха. Полиция позвонила в «Империал-отель», и Урах тут же приехал на место происшествия. Когда он прибыл, Зорге едва мог говорить, но все же сумел прошептать: «Скажи Клаузену, чтобы он немедленно приехал». Клаузен поспешил в госпиталь Святого Луки, куда доставили пострадавшего Зорге. Что было дальше лучше, всего описывает сам Клаузен.

«Сильно побитый, но не потерявший самообладания, он протянул мне отчеты на английском и американскую валюту, находившиеся в его кармане, которые нельзя было показывать посторонним, и только освободившись от них, потерял сознание. Из госпиталя я прямиком отправился к нему домой, чтобы забрать все его бумаги, имевшие отношение к нашей разведывательной деятельности, прихватив и его дневник. Чуть позже сюда прибыл Вейс из ДНБ (чиновник германской службы новостей), чтобы опечатать всю собственность Зорге, чтобы никто не мог ничего тронуть. Я вздрогнул, подумав, что вся наша секретная работа выплыла бы наружу, приди Вейс раньше меня».

У Зорге оказалась сломанной челюсть и выбиты почти все передние зубы. Лицо, если и не было изуродовано, однако несло на себе следы аварии, что весьма заметно на фотографии, снятой в марте 1938 года. По словам одного очевидца, «шрамы на лице Зорге делали его похожим на японскую театральную маску, придавая его лицу почти демоническое выражение» [81] . Когда Зорге вышел из госпиталя, супруги Отт были особенно добры к нему, а фрау Отт даже пригласила его пожить у них, пока он окончательно не поправится.

81

В письме к своей русской «жене» Зорге пишет: «Сейчас я похож на побитого рыцаря-разбойника».

В июне 1938 года, когда Зорге только-только оправился от несчастного случая, советский генерал Л ушков перешел маньчжурскую границу и сдался в плен японской Кван-тунской армии, имея информацию высочайшей важности об усилении советского военного присутствия на Дальнем Востоке. Его показания могли оказать решающее воздействие на политику Японии в отношении Советского Союза.

Лушкова отправили в Японию и принялись допрашивать в штаб-квартире Генерального Штаба. Лушков был из числа высших офицеров ГПУ, одной из военных функций которого была охрана границ Советского Союза. Предательство генерала было вызвано разворачивающимися по всей стране чистками оппозиционных групп, проводившимися Сталиным, которые затронули и ряды самого ГПУ. До своего побега Лушкову удалось благополучно переправить семью в Европу.