Дело всей жизни. Книга первая

Два с лишним часа до начала торжества я мог бы провести в пятизвёздочном отеле «Four Seasons» с Несси, но с Экеном ей сейчас будет лучше. Ей нужно прийти в себя. И мне тоже.

Отель снаружи — комплекс современных зданий, а внутри — дворец, встретил приятной тишиной и прохладой. Я быстро получил свой ключ и поднялся с Арматом на двадцать девятый этаж. Президентский пятикомнатный двухуровневый люкс с видом на залив знаком до последней статуэтки. Ребята уже простучали его и ждали нас снаружи.

Я вошёл в гостиную и упал в кресло.

— Армат, закажи как обычно. И… спроси, есть ли у них кедровое молоко.

Начальник моей службы безопасности — он же человек, который может всё — поднял трубку внутреннего телефона — прямого с шеф-поваром ресторана вип-этажа, и заказал для меня кофе с коньяком и шариком сливочного мороженого. Кедрового молока не оказалось, но обещали, что к утру доставят, даже если для этого придётся доить кедр в Канаде. Юмористы.

— Сэр, самолёт вашего отца приземлится через сорок минут.

Я поморщился.

— Скажи лучше, что у нас с Хьюзом?

— Прибудет в Хартфорд, как условились.

Я ухмыльнулся:

— Ну ещё бы! От таких предложений не отказываются. «Game's» договор подтвердили?

— По всем пунктам. Передали вам лично спасибо за свежие идеи.

— Их «спасибами» только вместо гвоздей крышку своего гроба забивать… Ладно, отдыхай. И Рассела подстрахуй как обычно. Он завтра вылетает.

— Беспрекословно, сэр, — улыбнулся главный «механик» и оставил меня одного.

Кофе и мороженое принесли через минуту. Я попросил бутылку холодного белого коньяка «Lheraud Cognac Eau-De-Vie» и колотый лёд. Пока ждал, набрал номер, который дал Джейкоб.

— Приветствую, соотечественник, — лениво протянул на русском.

— И вам спокойной ночи… Никита Германович?

Чёрт. В Москве ночь, совсем из головы вылетело.

— Нет.

— Тогда звоните утром.

— Ник. — Ответил немного поспешно — мне сейчас нужно было слышать чей-то голос, и лучше незнакомый. — Никаких отчеств. Можно по фамилии.

— Хелло, Ник, — снова поприветствовал собеседник и замолк, давая мне слово.

— Познакомиться хотел… заранее.

Сердце сжимала тоска от мысли, что скоро я вернусь на родную землю, где меня никто не ждёт. Только этот человек… наверное.

— Мы давно знакомы, Ник…

Рука с чашкой кофе замерла на полпути ко рту. Я силился вспомнить, откуда мы можем быть знакомы. Форумы? Банкеты? Приезжал в НИЦ? Бизнес каким-то боком? Сотни возможных мест, тысячи чужих лиц. Но этот голос даже смутно не был знаком, как и манера говорить — моя.

— Не припоминаю…

— Запиши меня в контактах как «Внутренний голос» со своей фотографией.

— Это что, шутка?

Надо поинтересоваться у Джейка, чем мне может помочь сумасшедший русский психолог.

— Никаких шуток, Ник. Только диалог с самим собой. — Я поставил кофе на столик перед креслом. Неожиданный поворот на горке. А «мой внутренний голос» будто прочитал мысли и ответил: — То ли ещё будет.

— Даже не знаю что сказать… — снова откинулся в кресле и запустил пальцы в волосы, «погладил» гамартому.

— Ты вообще не болтлив.

— Ну извини.

— Повторяй это перед зеркалом каждый раз, когда кажется, что делаешь что-то не то.

Я невесело усмехнулся:

— Я сам что-то не то. Сама моя жизнь — сплошное что-то не то.

— Ты просто не умеешь её готовить. На живом огне её вкус получается ярче и насыщеннее. Пообещай себе кое-что…

— Себе? Обещаю. — Мне начинал нравиться этот человек-загадка.

— Приготовь самое любимое на живом огне.

— Не понял…

— Слушай свой внутренний голос.

Собеседник завершил разговор неожиданно. Просто наступила тишина. Сначала в трубке. Потом она разлилась по гостиной. Удивительно, но мне всегда казалось, что Майами — город шумный. Как и вся Америка. Весь мир. Слишком много шума и, как сказал Джейкоб, вибраций. Я шагал по мосту жизни в такт её колебаниям, усиливая резонанс, и ждал фатального разлома, но шаг не сбивал — не было команды «Сбить ногу!» А сейчас тишина разливалась из трубки по номеру, сползала густыми потёками по стенам отеля во внешний мир, унося из мыслей белый шум… Ошеломляющее упоительное ощущение продлилось несколько мгновений.

— Обслуживание в номерах! Ваша «живая вода»[36], сэр.

Передо мной встала бутылка белого коньяка. С золотыми вспышками, мягким вкусом тёмного шоколада и малины, с пряным ароматом перца и знакомого, но забытого цветка, с едва слышной ноткой дыма…

Моя живая вода.

Как моя Несси.

Без неё меня корёжило, в центре груди невыносимо пекло, во рту сохло, внутри всё кровоточило, а нервы гудели натянутыми струнами и лопались болезненно, как водянистые мозоли. Я горел в огне и не сгорал, а только мучился. Пересыхал и трескался, как безжизненная пустыня. Все самые сильные чувства вызывала только она — моя девочка, моя Несси. Но всё дело в том, что чувства — есть, а смысла — нет. Я уже как этот коньяк — выдержанный двадцать лет, терпкий, элитный и редкий. На любителя. Но даже элитный коньяк становится уксусом, если его передержать. И я уже квасился. Все сроки истекли, а решения всё не было. В тридцать пять организм уже не обновляет драйвера, а изнашивает накопленный запас системы. А у меня его никогда и не было.

Прости, Несси.

Я тебя знаю. Я тебя вижу. Я тебя чувствую.

Я без тебя умру.

* * *

Всё же встретиться с отцом на нейтральной территории — вариант более приемлемый. Видеть его в пентхаусе, который принадлежит нам пополам, или лететь к нему в Вашингтон, как ещё недавно собирался, мне не хотелось. Особняк Bramshill Manor на Оушен Парквэй и квартира на улице Ферман тоже принадлежали не мне. И я задумался о том, чтобы дорвать всё, что нас ещё соединяло.

Я чувствовал, что его новоявленная родственная связь с Наоми заменила нашу с ним — истлевшую за годы неиспользования. Моя семья — это не мать и отец. Моя семья — это бабушка, которой больше нет, Маури и Рассел, ставшие самыми близкими. Экен и Джейк. Даже Аня и гувернантка Марина Чернова были мне ближе родителей.

Несси. Она тоже моя семья — я чувствовал это всеми фибрами души. Девочка, которая вычерпала из меня что-то ненужное и наполнила собой, соединила свой кровоток с моим, сшила мышцы, и теперь они, растягиваясь на разделявшее нас расстояние, как застарелая зубная боль изматывали потребностью ощущать тепло её нежного тела, чувствовать её каждой мембраной и костью, сжимать её и проникать глубоко, настолько, чтобы растворяться в ней, становиться животворящим океаном. Наверное, вот так и ощущается вторая половинка.