Демон движения

Магда с Розалкой опустились на колени, обратившись лицами туда, где меж ветвей тлел закат...

– 60 -

– Ангел Господень возвестил Марии... — громко начала ведьма, и, услышав ее голос, дочь, словно вторя ей, уже сильнее, с угрозой в глазах впиваясь взглядом в хмурое лицо стоящего Лавра, повторила призыв...

Он пошатнулся, как подрубленный, преклонил колено и голосом глубоким, хотя и измученным ответил:

– И зачала от Духа Святого...

Потом молились уже все вместе. Закончив «Аве, Мария», вздохнул тяжко и сказал тихим добрым голосом:

– Кланяемся Пресвятой Деве...

Внутри у него что-то окончательно сломалось...

Взялся в третий раз. Принял дитя из рук матери и начал тереть ему темя. Когда-то достаточно было легкого касания пальцев, чтобы растворить подобные шишки. Сейчас они не хотели уступать, напротив, казалось, что они еще сильнее твердели под нажатием рук. Мальчик стонал и плакал, на ногах вздувались налитые кровью опухоли...

Меж людей, собравшихся в ольшанике, прошелестело глухое ворчание; смотрели удивленные, пораженные, глазам не веря. У некоторых во взглядах мелькали насмешки и злая радость. Кирпичный румянец полз по побелевшим щекам Лавра. Прошло уже два часа с того момента, как он занялся ребенком. Решил закончить. Напрягся, сосредоточил все силы и обхватил обеими ладонями его голову: напрасно... руки лежали безучастно, не реагируя на это прикосновение как когда-то раньше, моментально и ошеломительно. Полумертвый, посиневший, Лавр отдал ребенка матери. Та принялась осыпать его самыми злыми оскорблениями, пока ее не увели старейшины. Тогда он сказал окружившей его толпе:

– Ступайте с Богом, люди добрые, и не поминайте меня лихом — расточилась сила моя...

Ушли. Вдали еще был слышен шум голосов, звон распутываемой цепи, прозвучал глумливый смех... Потом мерный плеск весел и... все стихло...

Лавр остался один.

– Сбылось... — повторяли бездвижные губы.

– 61 -

— Сбылось... — просвистал пролетевший ветер и затерялся в камышах...

— Сбылось... — зашуршали воды и потекли дальше...

Невыносимая боль угнездилась под черепом и колотилась внутри. Иногда думал, что она все связки распирает, швы ослабляет. Кто-то повесил между ушами исполинский колокол и бил набат бронзовым языком. В голове поднялась чудовищная буря и крутилась, крутилась без перерыва, без остановки... Взбесившиеся нервы обливала кипящая кровь, водопадом заливающая мозг...

С трудом овладел собой. Приговор был ясен: все... пропало!.. бесповоротно, безнадежно. Тяжко... судьба так хотела... Оставила его...

Хей! Хей! дева возлюбленная, ты ж у меня силу отняла, растопила в бледном огне ненасытной жажды, крепость душевную забрала, кровь свернуться заставила... Хей! Хей! приложила белой ручкой топором по зеленому дубу... Пусть так!., лишь бы только меня любила... Я б для тебя себя на кусочки порезать дал... Пусть так!., лишь бы ты мне не изменила, любимая моя!.. Теперь мы останемся вместе, чтобы ждать того дня, когда матушка-Курносая на сватовство прибудет... Я тебя на руках носить буду, голубку белую, крепко приголублю... Еще достанет сил... пожирай! широкая грудь у меня, есть куда прислониться... Я у тебя из-под ног терны и чертополох выполю, камни в мягкую пыль сотру и дорой цветами усыплю... Только руку дай! Я пригожусь — спрячу в дружеских объятиях... только отпусти меня!., звездочка ты светлая!..

И пошел к хате, с жаждой поцелуев и пары добрых слов. Перед хатой никого не было. Ни один шорох не доносился изнутри... Торопливо вошел в светлицу. Она была пустой и заброшенной. Оглядел стены и вздрогнул... Картины исчезли... Вместо них торчали гвозди, топорщили черные головы... Тянули к нему свои длинные шеи, приближались к самым глазам и снова, дрожа, втягивались в доски...

Повсюду царил сильный беспорядок. Сундук с вещами Розалки, распахнутый настежь, неприятно являл взору опустевшее нутро. Пара лохмотьев валилась на полу, в углу

– 62 -

лежало разбитое в спешке зеркальце... Под лавкой со вчерашнего дня валялась выпущенная из рук пожелтевшая книга...

С острым любопытством осматривался дальше... Брошенная на пороге лента кровоточила шелком...

Прошел в сени. Дверь сзади захлопнулась с такой яростью, что выскочила из верхней петли и косо повисла...

На засове клочья накидки...

Понял...

– Сбежала... сбежала...

Вернулся в светлицу. На столе лежал свернувшийся змеей шнур, которым Розалка обычно завязывала сундук...

– Это для меня...

Бездумно взял его в руки, скрутил петлю, завязал в узел. Встав на табуретку, прикрепил петлю к балке, надел на шею... оттолкнул табуретку далеко к окну...

В избе раздался предсмертный хрип...

Приближался полдень. Тихо было на Яворовом острове, тихо и сонно. Жар лился струями с побелевшего неба. В горячем воздухе беззвучно проносились раскаленные полудницы*. Теплая струя воздуха шла со двора, вливалась в хату, проплывала, извиваясь через сени и выплывала с другой стороны в сад... Наверху несли свою стражу застывшие деревья. По распадкам, в щелях земли, покрытой мелкими стеблями, по выкорчеванным деревьям скользили пестрые ящерки... Двое желтопузиков выбрались из укрытия и, скользя гибкими суставами, свернулись в два чернеющих на песке кольца. Тут и там стонали сверчки, застрекотал кузнечик... В прибрежных кустах раздавался одинокий тоскливый голос иволги.

19 февраля 1907 г.

____________

* Призраки, являющиеся в жаркий ясный полдень в образе высокой красивой девушки, уродливой старухи или чудовища.

ПРОКЛЯТИЕ

1. В час похоти

День клонился к вечеру. Одурманивающее, необыкновенное осеннее время, давно перезрелая пора, когда уже собраны хлеба на полях, бабье лето распустило кудельные волосы, усыпало спелыми плодами деревья...

Лежащие вдали заливные луга и стоящие под паром поля стерни заливало светом солнце... могучее, удивительно жаркое для этого времени года, возбуждающее...

Вновь оживали и прорастали травы, у зверья начался несвоевременный гон, шалели люди...

Соблазняюще заблагоухал чабрец, разнеслись манящие чары коровяка, волчеягодника... раскинулись чувственные пряслица хвощей, вздымались ветви лиственниц...

Тихохонько!., тише, тсс, тсс!..

Склонились в диком блаженстве степные осоки, сплелись буйными развратными кудрями лебеда с овсяницей...

Опьяненные исступлением, робко зазвенели в воздухе насекомые, выскользнув из убийственных объятий поздней осени...

Тихохонько!., тише... тсс... тсс...

Дивный вечор, томимый осенней печалью...

– 64 -

Умолкли села, притихли поля, вслушиваясь в шепоты своих соков...

Вечерняя заря бесплодно неистовствует в старческом бессилии слабых ласканий. В знойный час вожделения, в клятвенные мгновения воспламенения чувств, когда солнышко склоняется на закат, покоряя гребни холмов...

Бесплодный пыл, выродившееся стремление, время распутных совокуплений...

Тихохонько!., тише... тсс... тсс...

В перезревшем саду слышен говор старых раскидистых деревьев, плодами гордых, благословенных.

Старый, добрый сад — Блажея Жвача владение...

А в саду тихо. По дорожкам смятым покрывалом разостлалась осыпавшаяся листва, вокруг стоят усохшие подсолнухи...

Только под перелазом виднеются заросли пижмы, ласкаются, прижимаются к забору...

А в саду тихо... Лишь опавшие пожухлые листья зашуршали, завертелись кругами и улеглись наземь...