Демон воздуха

Вскоре из всех ощущений осталась только монотонная пульсирующая боль в голове — такая знакомая боль, что мне казалось, я давно свыкся с нею. Она даже послужила мне своего рода утешением, так как напоминала о том, что я пока жив. А еще у меня дико ныли ребра всякий раз, когда я переводил дыхание.

Меня беспокоил омерзительный запах. Даже самые нищие лачуги в Мехико содержались в чистоте, но в этой конуре стояла смердящая вонь, как в давно не мытой уборной, где к тому же сдохла собака.

Я больше не вертелся по сторонам, а пытался оглядывать комнату искоса — так же, как надменный богач смотрит на нищего. Новая тактика возымела успех. Мебели я вокруг не обнаружил, зато понял, что это за огоньки. Теперь, когда в глазах у меня не двоилось, я разобрался, почему они выстроены в одну линию. Оказалось, это дневной свет пробивается через дырочки в плетеной циновке на двери. Он являлся здесь единственным освещением, благодаря которому все в комнате приобретало размыто-серый цвет.

Судя по равномерной яркости этих огоньков, солнце не светило прямо в дверь, но насколько оно отклонилось от зенита, я понять не мог. Я даже не знал, какой сегодня день.

От нового приступа тошноты я даже застонал.

Меня мучил вопрос: где я и как долго здесь нахожусь?

Я начал понимать пугающую правду еще до того, как успел взглянуть на стену против двери и сообразить, что темные пятна, которые я принял за влагу, оказались стенными росписями, уже знакомыми мне. Я видел их, когда приходил в этот дом выведать что-нибудь о Сияющем Свете и мать юного торговца радушно приняла меня, сообщив, что сын ее отправился в изгнание.

Теперь я узнал и голос, совсем еще недавно звучавший надо мной. Это был голос Лилии.

Я тотчас же попытался сесть. Но остановила меня даже не резкая боль, а новое открытие — оказывается, я был крепко-накрепко привязан к доске, не дававшей мне не то что пошевелиться, но и просто вдохнуть воздуха полной грудью.

Я находился в западне, в руках своих врагов.

До сих пор я хотел, чтобы поскорее пришел убийца, все ждал, что эта женщина приведет его, но теперь, будучи беспомощным, как грудной младенец, я передумал умирать.

А проклятая вонь, как я теперь понял, была моей собственной.

От боли и отчаяния я громко застонал, и тут же во дворе раздались шаги. Потом циновку на двери отодвинули, и в комнату ворвался солнечный свет.

— Что здесь происходит? — хотел сказать я, но у меня вырвалось лишь мычание.

В ответ я услышал только громкое сопение, когда меня вместе с доской подняли и понесли к выходу. Меня отволокли в тень и примостили стоя у стены.

Когда боль от пульсирующей в голове крови поутихла, я осторожно огляделся.

Отец Лилии сидел посреди двора, прислонившись спиною к стволу фигового дерева, и не сводил с меня недоброго взгляда.

— Надеюсь, ты оценил, что тебя принесли ко мне домой, а не куда-то еще?

Я только замычал.

— Ты уж извини, брат, но придется тебе говорить более внятно, потому что слух у меня стал совсем никудышный.

Приложив немыслимые усилия, я все же сумел выдавить из себя что-то вроде:

— Как… я… здесь… оказался?

— Как-как? Вынесли тебя из комнаты, чтобы прибраться там. Ты же все там загадил, хотя моя дочь и ухаживает за тобой. Кстати, правильно сделали, что поставили тебя вертикально, а то не миновать тебе застоя в легких.

Через двор в комнату прошли мужчина и женщина с ведром и тряпкой. Мужчину я узнал моментально — это был слуга по имени Верный. Судя по выражению его лица, относиться ко мне лучше он не стал.

Я хотел задать вопрос, но у меня вырвался лишь какой-то дурацкий звук.

— Не знаю, — ответил старик. — Но кажется, тебя там здорово обработали. Хорошо, что Лилия пошла тогда не домой, а на рынок.

— Лилия? На рынок? — выдавил из себя я.

— Ну да. А ты не помнишь? — Он оглядел меня с ног до головы. — Может, и правда не помнишь. Так вот, она сказала, что после игры в мяч — ты ведь разыскивал ее на поле, помнишь? — она отправилась повидаться кое с кем на рынок. Там возле нашего лотка она увидела драку — ты дрался с каким-то жрецом. Он повалил тебя и замахнулся ножом, но его что-то отвлекло, и ты успел удрать. Только далеко убежать тебе не удалось.

Его рассказ оживил в памяти всю картину — черноликого безумца, орущего: «Держи вора!», стражников, несущихся мне наперерез, и град ударов, посыпавшихся на меня со всех сторон. При этом воспоминании меня снова замутило, глаза начали закатываться.

Старик взглянул на меня с тревогой. Оставив свою бутыль, он крикнул:

— Эй, Верный, быстрее сюда! Дай ему скорее попить!

— А что стало с тем жрецом? — с трудом вымолвил я.

Из дома вышел слуга и взял бутыль старика.

— Вот, правильно, пусть глотнет. Это поможет ему очухаться, — сказал старик. — Что стало с жрецом? Убежал, наверное. Дочь моя говорила, будто он исчез в толпе, прежде чем она успела расспросить его, в чем дело. И потом, все так увлеченно наблюдали за твоим избиением, что вряд ли кто заметил, куда делся этот человек. — Он недобро усмехнулся. — Ты, видимо, еще не понял, как тебе повезло. Стражники хотели оттащить тебя к себе, и уж там-то наверняка забили бы до смерти. Хорошо, моя дочка сумела убедить их, что ты ничего не украл.

Между тем слуга с бутылью старика подошел ко мне и приставил горлышко к моим разбитым губам.

В бутыли оказалось вино.

А ведь я в свое время раз и навсегда поклялся не прикасаться к этой штуке. Только когда я давал это обещание, я не был избит до полусмерти, не был спасен волей случая, не получил помощь от женщины, которую считал своим врагом, и не стоял привязанный к доске у стены, словно добытый в бою трофей.

Блаженно зажмурившись, я глотал эту добрую жидкость, словно младенец материнское молоко.

— Ну что, проснулся?

Я обнаружил себя в темной комнате, где только тени метались, будто койоты, окружившие раненого зверя.

— Эй, Яот!

Я устремил туманный взор туда, откуда доносился голос.

Тени мелькали из-за принесенного кем-то факела. Когда темная фигура установила его в специальное крепление в стене, тени угомонились и попрятались по углам, словно послушные пузатые собачата.

— Ты, наверное, проголодался, ведь не ел несколько дней. Попробуй-ка вот это.