Демонический кузнец

— Куда мы идем? — постаравшись показаться взволнованной, а не обеспокоенной, спросила я.

— Хочу показать тебе мое любимое место в саду, вечером при свете луны оно приобретает неповторимый вид и атмосферу.

Его глаза сверкали, а рука медленно сползала с моего плеча на спину и ниже. Сантиметр за сантиметром, шаг за шагом что мы шли по темному коридору дворца. Эхо наших шагов разлеталось так далеко, что казалось опережало нас и уже находилось в саду ожидая, когда же мы придем. Понимая, что мне не отвязаться от короля не оскорбив его, я постаралась мысленно отстраниться от всего этого, так как делала всегда.

Так же как я делала это когда жила в деревне…

Далекая деревня, которая граничила с соседним королевством и являлась перевалочным пунктом для большинства торговцев. У нас была таверна с гостиницей, а также лавка кузнеца что мог быстро и не дорого выковать новые подковы, а также хорошие конюхи что могли их поменять, а также привести лошадей в порядок или продать новых. Но мой отец был плотником. Он уходил рано утром и возвращался вечером пропахший вином и духами девушек из местного борделя, кидал пару монет на обеденный стол в гостиной и заваливался спать в свою комнату. Все это было его рутинным ежедневным ритуалом, с того самого дня как разбойники убили мою мать. Это произошло четыре года назад, мне было двенадцать. Тогда разбойники напали на нашу деревню и схватили всех жителей прося у местного аристократа выкуп за наши головы. Но ничего он не получил, отряд солдат напал на деревню ночью вырезав всех бандитов, а также большинство мужчин и женщин. Как оказалось в темноте молодые и неопытные солдаты которых направили сюда сразу после обучения в страхе перепутали тех, кого надо спасать с теми, кого нужно рубить. И так моя мать умерла от того, что ее порубил на куски какой-то сын виконта.

Эта сцена до сих пор стоит перед моими глазами даже спустя шесть лет. То, как мы бежим среди горящих домов, как мама тянет руку вперед прося кого-то остановиться. Блеск и свист острого лезвия украшенного золотом меча, и ее отрубленная рука падает на землю. Из-за угла дома выходит перепуганный и бледный от страха парень, его урки дрожат, а глаза расширены от паники. Он не соображал, что делать, и на мольбы матери сохранить нам жизнь замахнулся мечом на меня. Мать, поборов свой страх и боль, защитила меня. Закрыла собственным телом, при этом она смотрела мне в глаза и старалась улыбаться пока кровь стекала с ее пробитой головы на лицо и капала с уголков губ. Я тогда потеряла счет времени, все звуки в мире умерли для меня, оставив лишь «чавк-чавк-чавк», ведь именно с таким звуком лезвие проникает в незащищенное ничем тело человека. Он рубил ее несколько минут, пока не превратил в кровавое месиво всю спину ни в чем не повинной женщины, точнее нет, она была виновата лишь в том, что оказалась не в том месте ни в то время. Но даже понимая, что мою мать убивают на моих глазах, единственное о чем я мечтала так это не умереть и выжить.

Двенадцатилетняя девочка пролежала остаток дня и всю ночь под телом мертвой женщины. Моя одежда была пропитана ее кровью и выделениями вышедшими, как только тело полностью расслабилось. Единственное что я видела перед собой это ее бледное лишенное жизни лицо, стеклянный мертвый взгляд и застывшую улыбку что стала напоминать уродливую гримасу. Нашли меня утром с собаками, отец плакал, обещая отомстить и радуясь, что спаслась хотя бы дочь. Но как же это фальшиво звучало, потому как за несколько дней до этого он избивал мать только за то, что она помешала ему трахать какую-то девушку на их собственной кровати. Лицемерие — оно всегда преследовало меня, окружало и заражало все до чего могло дотянуться.

После смерти матери отец начал пить и пропадать в борделях, к моим шестнадцати годам он привел какую-то девушку домой. Она была молода и красива, с большой грудью и изгибами тела столь плавными что мое тело глядя на нее начало гореть от приятной истомы.

— Ты такая красивая девочка! — воскликнула она тогда, как только вышла из спальни отца сопровождаемая громким пьяным храпом.

Я не понимала этого, потому как в деревне меня в большинстве все сторонились. Они всегда считали, что моя мать была ведьмой и мои волосы — это проклятье, которое убьет их всех рано или поздно, и то нашествие разбойников было одним из этих бедствий.

— Это…

Я тогда хотела ей возразить, сказать, что я не красивая и тут нечего издеваться. Но не смогла, потому что она обняла меня так крепко и ласково, что я расплакалась. Давно это было. Ребенок, забывший чувство нежности от людей, наверное, это самое ужасное в нашем мире. Но эти объятия несли не только нежность…

— Твое тело такое красивое, — прошептала она мне в ухо, — Такая спелая грудь, которая вырастет и будет очень большой и упругой, а твоя милая попка уже сейчас ловит на себе голодные взгляды.

Ее руки исследовали мое тело, не сказать, что мне было противно от ее прикосновений, но новое ощущение поразило меня. Мне стало тяжелее дышать, все тело начало покалывать особенно это чувствовалось между ног. Такое происходит со мной впервые и мне это нравится.

— Что ты делаешь? — испуганно спросила я, потому как новые ощущения хоть и были приятными, но в тоже время слегка пугали.

— Тебе нужно научиться пользоваться столь красивым телом, подаренным богами, иначе твоя жизнь так и не изменится, — сказала она это продолжая сжимать мою грудь и прижимая меня к столу.

В тот момент в ее взгляде отразилось беспокойство и некое чувство заботы, которое заставило меня поверить ее словам. Тогда я не до конца поняла, что она имела ввиду, но вскоре осознала…

Я впервые переспала с женщиной старше меня. И что удивительно все это произошло на обеденном столе пока мой отец спал в соседней комнате, и произошло это с той, кто только что вылезла из-под него. Кто-то бы в отвращении отвернулся или кричал о том, что такое поведение непростительно, но именно в этот момент я чувствовала себя как никогда лучше. Напряжение всех этих четырех лет ушли в один миг, оставляя в моей голове лишь приятное ощущение мягких губ Хелены на моих бедрах, а так же ее горячее дыхание на моей промежности. Мое тело накрыла волна экстаза, идущая вдоль всей спины до самых кончиков пальцев, с губ сорвался громкий сладострастный сон, а тело затряслось от приятных конвульсий при этом мои ноги сами собой вытянулись. Довольная улыбка не сходила с моего лица, а я чувствовала себя на седьмом небе от счастья и удовольствия. Правда очень уставшей.

Хелена поцеловала меня в губы, и прошептала:

— Ты мне нравишься девочка.

Затем единственное что я помню, как она подняла меня на руки и словно маленькую принцессу отнесла на мою кровать. Где я уснула ни о чем не переживая крепким сном, впервые за четыре года.

Утром я с ужасом вскочила от громких женских криков. В комнату выбив деревянную дверь ворвались несколько мужчин, одетых в кожаную броню и порванные кольчуги. Как оказалось это были бандиты, грабившие деревню, а их одежда — это все остатки что им удавалось награбить и снять со стражников или найти в домах жителей.

— Смотри-ка какая красотуля уже нас в постельке дожидается, — сказал один из них расстёгивая пояс на своих штанах, — Постой на стреме…

Не успел он договорить как появилась рука, схватившая его за промежность и крепко сжав, а затем женский сильный и властный голос наполнил комнату.

— Ты ублюдок на мою подругу решил свой член вялый наложить? — спросила Хелена, сжав пальцы и впиваясь ногтями в нежную мужскую плоть.

Тот заскулил, а его товарищ отошел на пару шагов назад не желая вмешиваться и как бы всем видом говоря, что это не он придумал. Я же закрылась одеялом, в страхе смотря на них.

— Если бы ты не была шлюхой нашего вожака…аргх! — зарычал он от боли.

— Если бы не была шлюхой, то что?! Договаривай давай! — закричала она на него, сжав так сильно что сквозь ее пальцы с острыми ногтями потекла кровь.

Но тот уже ничего не отвечал, продолжая стонать от боли, и при этом не пытаясь вырваться, что казалось очень странным. Взрослый и сильный мужчина, который легко мог бы оттолкнуть девушку от себя или зарубить ее, ничего не делает.

— Чертова ведьма, отпусти меня! Мне больно! — застонал он, а затем начал жалобно просить, утратив всю свою гордость, — Прошу отпусти, я никому ничего не скажу…