Демонолог

На ночь мы решаем остановиться в городишке Опелусес, в Южной Луизиане. Мотель «Дубрава», как выразилась О’Брайен, предлагает номера по цене «меньше, чем стоит стакан «отвертки» в отеле «Алгонкин», так что мы берем два смежных номера, соединенных дверью.

Спать невозможно. Я знаю это, еще даже не начав пытаться уснуть. Поэтому снова раскрываю дневник Тэсс. Нахожу еще одну запись, которая подтверждает, что моя дочь знала о том мире, в который я сейчас влез, знала настолько больше меня, что трудно даже себе представить.

Я знаю, откуда берутся всякие задиры и хулиганы.

У нас в классе есть одна такая. Ее зовут Роуз. Наверное, самое неподходящее имя для такого человека.

Ее все боятся, этой Роуз. Даже мальчишки. Не то чтобы она какая-то здорово крутая или что-нибудь в этом роде. Если посмотреть на ее фотку, ни за что не испугаешься. Но если она находится в комнате рядом с тобой, ты это здорово чувствуешь. И когда она на тебя смотрит, тебе хочется, чтоб она отвернулась.

(Роуз немножко толстовата. И у нее уже сиськи растут. У первой в нашем классе. А ногти у нее длинные и грязные, как будто она ими землю роет. Жируха с грязными ногтями и сиськами.)

Ко мне она никогда не пристает. Это потому, что я знаю, почему она такая. Я даже однажды сообщила ей это – шепотом, на ушко: «Ты думаешь, что у тебя есть тайный друг, но он тебе вовсе не друг».

После этого она на меня ТАК поглядела… Такой, знаете, взгляд типа: «А ОТКУДА ты это знаешь?!»

И больше она ко мне не пристает. Вроде как теперь это она меня боится.

Мисс Грин однажды специально прочитала нам целую лекцию про задир и хулиганов, еще в начале учебного года. Она сказала, что они совершают плохие поступки, потому что они напуганы, они боятся и потому что они чувствуют себя одинокими. Но она права только наполовину.

Хулиганы и впрямь боятся. Но они вовсе не одиноки.

У них имеется тайный друг, он сидит у них внутри. Это нечто такое, что начинает с хорошего, говорит всякие приятные вещи, составляет им компанию, обещает никогда не исчезать.

А потом говорит совсем другие вещи. И подает разные идеи.

Вот откуда я знаю все о Роуз. Я вижу этого ее тайного друга.

Еще через пару страниц я натыкаюсь на другой пугающий отрывок. Беспокойство он вызывает отчасти потому, что в нем говорится об ужасах, которые моя дочь испытала. И отчасти оттого, что все это, написанное ею, предназначалось для меня, чтобы я это прочитал сейчас, когда ее нет со мной.

Они всегда рядом с нами.

Раскрой пошире глаза, открой им свой ум, и вот они уже с тобой. Внутри тебя. Это совсем даже легко, особенно если проделать это несколько раз. Но даже если тебе это не понравится, остановиться уже очень трудно.

Чего им надо, чего они хотят? Кое-что нам показать. То, что они знают сами или хотят, чтобы мы думали, что они это знают. Будущее. Как подготовить мир к их приходу.

Они всегда рядом с нами.

Я прочитал этот отрывок еще раз. И еще. И прежде чем почувствовал жалость и вину, ощутил уверенность в том, что Тэсс права. Во всем. Я открыл свой ум и закрыл глаза, и теперь я тоже увидел кое-что из того, что они хотят нам показать. Хотя мне было явлено гораздо меньше, чем ей. И она знала это еще в те времена, когда мы шли по Центральному парку, намереваясь покормить уток, когда я читал ей на ночь «Таинственный сад», когда она целовала меня на прощание и обхватывала мою шею своими птичьими ручонками у входа в школу.

Стук в дверь из соседнего номера. Я прячу дневник и иду открывать. На пороге стоит О’Брайен с высунутым языком, мимически изображая смертельную жажду.

– Давай выпьем, – предлагает она.

Мы выходим из мотеля, пересекаем улицу, входим в бар «Медный поручень», заказываем пару пива «Будвайзер» и садимся за столик в углу. Пиво безвкусное, но игристое, пенистое и холодное, так что оно с легкостью делает свое дело, развязывая нам языки.

– Он, вероятно, возвращался к себе после визита к Дайане, – начинаю я.

– И наверное, под градусом.

– Может, мне следует ей позвонить.

– А ты хочешь?

– Нет. На что у меня имеется порядка восемнадцати причин. Нет, не хочу.

– Ну и не звони. Как мне представляется, это не самый удобный момент для неискренних сожалений и соболезнований.

– Я вовсе не хотел, чтобы этот малый умирал.

– Да неужели?

– Ну, может, хотел, чтобы он заболел. Или покалечился. Что угодно, чтоб убрать с его рожи эту похабную ухмылку. Но смерти я ему не желал.

– Ну что же, теперь он все равно мертв, совершенно, черт побери, мертв.

– И первое, что он сделал, оказавшись на той стороне, – это попытался отыскать меня.

– Звучит так, словно это было не его собственное решение.

– Ага. Это Безымянное ему помогало.

– Оно выбрало Уилла, чтобы поговорить с тобой. И что оно тебе сообщило?

Я не повторяю этих гнусностей насчет состояния здоровья Элейн, хотя еще раз отмечаю это в уме. Не из-за того, что это гнусность, но по той причине, что она была высказана с явным презрением и пренебрежением. Это означает, что за нами следят. А кроме того, указывает на еще одно, не менее значительное обстоятельство: О’Брайен, вероятно, была права, когда говорила, что меня наверняка выманили сюда, подальше от Нью-Йорка, чтобы лишить поддержки друга. В любом случае я уже в сотый раз за сегодняшний день чувствую благодарность ей за то, что она прилетела самолетом в Уичиту и присоединилась ко мне.

– Первой вообще-то выступила Тряпичная кукла, – говорю я. Это, конечно, ложь, но невинная. – А ты живи до времени, блаженная чета.

– Можешь не уточнять. Это Милтон.

– Кто ж еще?

– Почему именно эта строка? Она имела в виду тебя и Тэсс?

– Нет. Тебя и меня. Но тон был явно саркастический.

– Тебя и меня, – эхом повторяет Элейн, обхватывая себя руками.

– Это из четвертой книги поэмы. Сатана явился в Эдем и думает, планирует, как ему совратить Адама и Еву. Он жутко ревнует их ко всему тому, что они имеют – наслаждаются своими новыми телами, природой вокруг, божественной милостью. Вот он и говорит им, дескать, валяйте, развлекайтесь и наслаждайтесь, пока можете, потому что долго это не продлится. А ты живи до времени, блаженная чета. И кратким счастьем пользуйся, пока я не вернусь; последует затем твоих страданий долгая пора!