День да ночь

– Пошли дальше. Надо устраиваться поближе к дороге, - напомнил Афонин.

Они шли так долго, что Бакурский подумал, будто Афонин забыл, что на четырехсотметровом рубеже надо остановиться. Но Афонин, оказывается, считал шаги.

– Четыреста, - сказал он наконец и остановился.

Оба повернулись и посмотрели туда, где должно находиться орудие. Но ничего там не увидели. Только какое-то пятнышко невыразительное. И, вполне возможно, что это небольшой куст, и не имеет он к орудию никакого отношения.

– Здесь, - решил Афонин и опустил лопату.

– Не... близко?..
– спросил Бакурский.

– Да нет, как раз четыреста.

– А если... пятьсот?..

– Четыреста - самое хорошо для наводчика.

Бакурский, согласился, кивнул, и они начали размечать щель.

* * *

Чувствовал себя Ракитин отвратительно. По-прежнему болела голова, во рту пересохло и очень хотелось пить. Он взял из кабины "студера" канистру с водой и сделал несколько больших глотков. В закупоренной канистре вода задохнулась, нагрелась и стала на редкость невкусной. Ракитин сплюнул. Весь день шел наперекосяк. Все получалось не так, как надо, и не так, как хотелось. Собирались отдыхать, а приходится готовиться к бою. И расчет неполный, и кухни нет, и обещанная батарея неизвестно где. А пехота для прикрытия?.. Что уж тут говорить.

"Надо сходить к Афонину, - подумал он.
– Как там у них дела идут?"

Нечего было там Ракитину делать. Вырыть щели Афонин и Бакурский могли без его присмотра. Просто тянуло пройти по степи, присмотреться к местам, по которым ночью поползут немецкие танки.

Пить все еще хотелось. Он глотнул из горлышка канистры еще пару раз, закрыл ее и бросил на сиденье. Подумал, что сразу, когда приехали, надо было послать кого-нибудь к речушке за холодной и свежей водой. Но сейчас все были заняты. Придется попозже. Как она называется, эта речка? Был в штабе и опять забыл спросить.

Степь выглядела враждебно, как будто это место специально подобрали и приспособили для танковой атаки. Ровная, гладкая, машины могут идти на высокой скорости и маневрировать. Попробуй попади в танк.

Вчера, когда прибыли сюда, Ракитин удивился, какую неудачную позицию определили орудию. Левый фланг, правда, железный. Глубокая речушка и берег крутой, обрывистый. Здесь их не обойти. А впереди и справа - степь. Ни одного ориентира для стрельбы и бесконечная возможность танкам для маневра. Так он и не понял тогда, поставили их здесь мост охранять или просто остановили на ночлег, чтобы утром двинуть дальше.

Теперь понятно - надо удержать мост. Они под рукой оказались, их первыми и сунули. Орудие с неполным расчетом и пятью ящиками снарядов поставили, чтобы удержать мост. Да любой стрелковый взвод мог бы сделать больше.

Он шел, и убеждался, что не такая уж она ровная - эта степь. Издали смотреть - как стол. А когда идешь по ней: и низинки, и холмики, и канавки какие-то. Танк на таких волнах будет все время опускаться и подниматься. Стрелять ему неудобно. Но и попасть в него из орудия тоже будет нелегко.

* * *

– Слышали, что командир сказал?
– спросил Опарин. И сам же ответил: - слышали, но ничего не поняли. Считаете, что подавать снаряды - самое простое дело. Так?

– Так, - подтвердил Лихачев.

И Дрозд согласился, но молча.

– Нет, не так. Кто из вас до завтрашнего утра доживет, тот поймет. Я вас сейчас буду учить, не как снаряд подавать, а как до утра дожить. Вообще-то, это одно и то же. Такое вот кино... Опоздал ты, скажем, со снарядом всего на одну секунду. По вполне уважительной причине. Мама с папой не научили тебя, что двигаться надо быстро. Ты опоздал, а он не опоздал. И имеет полную возможность врезать! А если врежет, то у тебя тут же ангельские крылышки. Летишь. Рядом другие номера летят. Все на землю смотрят. И видят: от орудия ни хрена не осталось. Еще бывает, какой-нибудь народный умелец подаст снаряд не тем концом. Народные умельцы все могут. Но снаряд не огурец. Огурец любым концом можно в рот запихать. А снаряд другим концом в казенник не полезет. Приходится переворачивать. А ему переворачивать не надо. Он как шарахнет! И летишь. Из расчета даже близко никого нет. Рассеялись. Случается, какой-нибудь мудрец в разгар боя задумается и начинает считать ворон. Сосчитает, потом вспомнит, что бой идет, и подаст снаряд. Но никому этот снаряд уже не нужен. Потому что он в это время как врубит! И летишь. Крылышки отдельно, сам отдельно. А внизу, где орудие стояло, вообще ничего не видно. Потому что ни хрена там не осталось. Такое неинтересное кино получается. В трех сериях... И если кто-то собирается после этого укрыться в раю и там сачковать, то предупреждаю, ни хрена у него не получиться. У ворот апостол стоит, сами знаете в каком чине у нас апостолы, и вся ваша биография у него уже отпечатана в трех экземплярах. Если хоть бы в одном экземпляре сказано, что прибыла личность, которая вовремя заряжающему снаряд не подала, он эту личность развернет и хорошего пендаля врежет.

Вот так, образно и популярно, объяснил Опарин, что для подающих во время боя снаряды самое главное - быстрота и точность. Несоблюдение этих правил может привести к печальным последствиям как для расчета, так и для орудия.

– Теперь второе. Лихачев, какую команду отдает заряжающий для подачи очередного снаряда?

Лихачеву поднадоели поучения Опарина. Он на мгновение задумался и широко распахнул ресницы.

– Очередного снаряда?

– Очередного, - подтвердил Опарин.

– Ну, заряжающий улыбается и говорит: "Уважаемый товарищ, будьте любезны, подайте мне еще один снаряд, если вас это не затруднит. Он у вас, надеюсь, очередной?"

– Че-го-о?

Лихачев охотно стал объяснять:

– Мне как-то в училище попалась книжка: "Правила хорошего тона". Так там было написано, что когда за столом просят чего-нибудь передать, горчицу там, соль или уксус, то приблизительно так и говорят. А у нас здесь тоже передать надо. Причем снаряд поважнее какой-то горчицы. И ребята в расчете мировые. Я и подумал, что хороший тон нам вполне подходит.

– "Правила хорошего тона..." - повторил Опарин, будто старался запомнить.

– Именно так называется эта мудрая и полезная книга.

– Схватишь ты, когда-нибудь, Лихачев.
– Опарин, конечно, оценил и даже, в какой-то мере, позавидовал.
– Соображалка у тебя работает, но язык когда-нибудь подведет. И схватишь... Слушайте оба. Заряжающий командует: "Снаряд!" И ему подают снаряд. Но это надо уметь. Сейчас начнем тренироваться. Буду гонять, как в настоящем бою. Чтобы научились и привыкли. Для начала снимите ремни. По уставу не положено? И хрен с ним, с уставом. Скоро вам станет жарко, а снять ремень времени не будет. Такое вот кино... У орудия больше одного ящика держать нельзя. Между станинами и без него танцевать негде. Действуем так: я заряжающий, Лихачев подносит ящики и открывает их, Дрозд подает снаряды. Каждый - точно мне в руки. Пока Дрозд передает снаряды из одного ящика, ты, Лихачев, принесешь и подготовишь другой. И учти, надо принести, а не привезти на машине. Потому что времени у нас мало. По местам!

Опарин положил возле казенника два пустых ящика, чтобы складывать туда снаряды и опустился на одно колено.

– Пошли!
– скомандовал он.

Лихачев подбежал к штабельку со снарядами, подхватил ящик и быстро вернулся к орудию. Он сбил защелку, откинул крышку...

– Снаряд!
– потребовал Опарин.

Лихачев стал выскребать прижимающие снаряды планки. Наконец выгреб их и побежал за следующим ящиком.

– Снаряд! Раздался окрик Опарина.

Дрозд подхватил снаряд, распрямился...

– Снаряд!

Дрозд быстро шагнул вперед, передал Опарину снаряд и скользнул за следующим. Мысль автоматически зафиксировала: "Можно не передавать снаряд, а бросить его в руки. Так быстрей".

– Снаряд!
– хлестнуло, когда он опять наклонился над ящиком.

– На!

Он шагнул, хотел бросить снаряд прямо в руки Опарину, но не рассчитал и уронил на землю. Нагнулся, подхватил, снова уронил, опять подхватил, машинально стер рукавом гимнастерки прилипшую к смазке землю и положил, наконец, снаряд в протянутые руки Опарина.