День гнева
Шрифт:
– Запись сделана в кафе Маркони, на последней вашей встрече. Качество весьма среднее, моя запись безусловно лучше. Сравнение этих двух записей позволило нам безошибочно определить нахождение микрофона, ведшего запись. Не моего, естественно.
– И где же находился этот микрофон?
– формально и для информации общественности поинтересовался Смирнов.
– В галстучной булавке Витольда Германовича.
– Вот почему я и говорил о моем интересе к мизансцене наших тройственных встреч, - со старческой назидательностью продолжил Смирнов. Всегда, напротив, всегда - фронтально на меня, всегда с заинтересованным
– В дезе о переговорах на Курском вокзале прозвучала фраза, первая фраза: "начинайте с фактов". Лабораторным и экспериментальным путем нами установлено, что запись этих слов в дезе произведена не в кафе, где велся разговор, который также записал Александр Иванович, а совсем в другом месте, более приспособленном для чистой записи.
– Ну и что ты думаешь по этому поводу?
– Видимо, эта фраза была невнятна, и перед передачей ленты заинтересованным лицам этот кусок был записан заново.
– Профессионал-контрразведчик, опасался, что безрукий дилетант не сможет осуществить качественную запись и взял все заботы по этой щекотливой операции на себя, - констатировал Смирнов.
– Как же получилось, что принципиальный борец с политическим сыском Витольд Германович Зверев сознательно помогал активно сотрудничавшему с этим сыском Игорю Дмитриевичу? Помогал конторе, которую ненавидел? На непростой этот вопрос всего один простой ответ: сговор. Сговор, целью которого были досье на известного нам государственного деятеля и уничтожение особо опасных противников принципиального борца во всесильной конторе. Но нельзя одной рукой ухватиться за титьку и за задницу.
– Значит, можно, Александр Иванович, - почти весело перебил его Витольд Германович.
– Никакого досье нет, а наиболее опасные для нового демократического общества сотрудники конторы уничтожены.
– Скоро самым опасным для нового демократического общества сотрудником конторы станешь ты, Витольд. А насчет того, ухватились вы или нет... За титьку вы держитесь крепко. Ну, а насчет задницы... Задница, в первую очередь, я. Да и все сидящие здесь, как вы считаете, полные задницы. Но вы за них не ухватились и, надеюсь, не ухватитесь никогда. Смирнов замолк на секунду, сморщился, обнажив хищную пластмассовую челюсть.
– Смотрите на них, ребята, и запоминайте будущих врагов!
– У тебя, Александр, кроме гнилой ниточки в руках ничего нет, слегка даже презрительно опять выступил Зверев.
– Ты ничего не докажешь.
– Естественно, - согласился Смирнов.
– И ты станешь большим начальником в конторе, а он одним из политических лидеров России. Но предавший единожды предаст еще сто раз. Мы не доказывать будем, мы будем знать и готовиться.
Игорь Дмитриевич резко встал, демонстративно глянул на часы и объявил: - Мне пора.
Спиридонов перехватил его уже у входа и попросил:
– Повернись ко мне, Игорь.
Игорь Дмитриевич надменно повернулся, и тогда Алик ладошкой шлепнул его по левой щеке, а тыльной стороной ладошки - по правой. И разрешил:
– Теперь можешь идти.
И - ничего не поделаешь - пришлось Игорю Дмитриевичу уйти.
Смирнов вплотную подошел к Звереву и шепотом спросил:
–
Ты зачем передал Жилинскому пистолет?– Я считал, что он должен застрелиться, - четко ответил Витольд. Смирнов приблизил к нему свое мокрое от пота, воспаленное лицо и не то чтобы прошептал, просвистел скорее:
– Нет, скот, ты считал, что он должен застрелить меня, - и, развернувшись, направился к Махову.
– Извини, Леня, наворочали мы тут. Тебе с бригадой всю ночь лопатить. И пожалей нас, стариков, отпусти на сутки, умаялись мы очень.
– О чем речь, Александр Иванович!
62
Они - Смирнов, Спиридонов, Казарян и Кузьминский вышли из бункера на волю. Александру казалось, что, вдохнет свежего воздуха и полегчает. Вдохнул, но не полегчало. Они шли мимо курзала и слышали, как там свежий молодой женский голос под гитару допевал романс "Капризная, упрямая".
– Алуська, - как бы гордясь, узнал Кузьминский.
Раздались аплодисменты, а после аплодисментов возник спокойный и глубокий баритон Игоря Дмитриевича:
– Дамы и господа! Друзья! Поблагодарим наших милых гостей за этот чудесный импровизированный концерт, за то удовольствие...
Они свернули за угол и продолжения речи не слышали.
...В "джипе", посидев немного за баранкой, Смирнов сказал виновато: Чевой-то я притомился, пацаны. Рома, будь добр, веди машину.
Алик ушел на заднее сиденье. Смирнов с трудом сдвинулся направо, Роман сел за руль и понеслись.
Когда подъезжали к Москве, Смирнов хрипло спросил:
– Который час?
– Половина одиннадцатого, - поспешно ответил Алик, давно уже с тревогой наблюдая сзади странно изменившийся смирновский полупрофиль и приказал Роману: - Сразу же ко мне.
– Перевертыши на веревочке, - вспомнил вдруг чупровские слова Смирнов.
– Сколько же их там, перевертышей на веревочке.
– Где? В Белом Доме?
– не отрывая взгляда от дороги спросил Казарян. Он не видел лица Смирнова и поэтому просто вел беседу.
– Всюду, всюду, всюду...
– бормотал уже Смирнов. Дикая боль, боль, которой он никогда не испытывал, он, получавший в свое многострадальное тело и пули и осколки, дикая эта боль огненным прутом как раз посередине разрезала его грудную клетку. И впервые в жизни Смирнов произнес слова: Болит, болит.
– На Пироговку, Рома!
– в ужасе закричал Алик.
– Скорее, скорее! У него инфаркт!
Смирнов еще помнил, как сквозь болевую шоковую пелену, прорывались разговоры:
– Сейчас, сейчас врачи спустятся.
И свое:
– Больно, больно.
– Успеешь?
– Еще не понимаю.
– Отек легких?
– В начале.
И свое:
– Больно, больно.
Положили на коляску и покатили по длинному коридору, вкатили в громадную оцинкованную кабину лифта. Больше он ничего не помнил.
63
Первое, что он почувствовал, - инородное тело в ноздре. Он с осторожностью открыл глаза и ближним зрением увидел, что весь опутан проводами и трубочками, концы которых были приклеены или воткнуты в него. Он почуял присутствие над своей головой что-то живое, закатил глаза и увидел серый экран, по которому беспрерывно передвигался яркий зигзаг. Опуская глаза, он вдруг заметил сидящего рядом Алика, который читал газету.