«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.

А потом настал решающий день. Мой экзамен, так сказать. Я впервые должен был танцевать с дамой. Там танго танцуют все. Но для меня, как для гостя, специально привели девушку, которая торговала на соседней улице кукурузой. Она считалась красивой девушкой в этом квартале и когда она вошла, смуглая, статная, в красном платье… вы знаете, я не знаю, как вам ее описать. Словом, когда я ее увидел, то мне показалось, что до этого я вообще никогда не видел женщин и даже ничего о них не слышал. Но самое главное — она была очень большая, почти на голову выше меня и что называется, в теле. Наверное, они подобрали мне именно такую из уважения к необъятным просторам России. И я испугался. В танго особенно важно вести партнершу, двигать ею, вертеть, иногда просто волочить на себе. И я подумал, как же я такую ее сдвину? Это немыслимо. Они хотят посмотреть на мой позор. До этого танцевали другие пары, кто-то играл в домино, кто-то в кости. Но когда вышли мы с Хуанитой, вы знаете, все прекратилось. Они заулыбались, зааплодировали, закричали, подбадривая меня, как новичка. А я выдохнул, вышел на середину и посмотрел в черные, неподвижные глаза девушки, чувствуя себе кем-то вроде матадора. Я обнял ее за талию, локти наши соприкоснулись так плотно, как будто мы установили их на стол для реслинга, и с первым тактом я повел ее вперед, простым квадратом. Дойдя до края площадки, я перенес вес тела на левую ногу, стараясь сделать это особенно отчетливо для партнерши, даже спружинил, чтобы она поняла, что сейчас мы пойдем вправо. Мы одновременно сделали длинный, красивый шаг вправо. И теперь я повел ее назад, опасаясь, как бы не врезаться спиной в стойку, если вес моей партнерши, в силу законов инерции выведет наше движение из-под контроля. На лбу у меня выступил пот, Хуанита была абсолютно беззаботна. Освоившись с квадратом, я решился на более изощренные элементы. Нам удалось чисто выполнить довольно продолжительное очо и несколько хороших поворотов с подбросом ноги, когда, разворачиваясь, вы соприкасаетесь с партнершей бедром и согнутым коленом. В ганчо я напутал, но Хуанита успела увидеть, почувствовать мою ошибку так быстро, что подстроилась под нее, едва ли не раньше, чем я ее совершил. И это был поворотный пункт. Я вдруг понял, что можно все! Все получиться. Не получаться просто не может. Потому что по законам танго, по законам этого континента партнер, мужчина — всегда прав. И это была не какая-нибудь там декларация, юридический документ или тому подобная ерунда на бумаге. Это было как вспышка, откровение, данное вам не на словах, а в физическом ощущении собственной правоты.

Хуанита, весившая, наверное, в полтора раза больше меня двигалась как вовсе невесомая. Она была легка и послушна, и через движение было слышно, что ей это нравится. Я чувствовал, что мне с ней можно все и это рождало страсть. Ту самую, знаменитую страсть аргентинского танго.

Я уже смело водил ее по площадке, вертел, поворачивал, дергал, бросал, как мне хотелось, и подхватывал. Истязал и ласкал. И ее глаза улыбались в ответ, чувствуя во мне уверенность, силу и правоту. Когда музыка смолкла, и мы с Хуанитой остановились, мне показалось, что мы с ней обручены и даже успели прожить вместе счастливую яркую жизнь.

Зал взорвался, как это бывает в нашем родном городе только, когда «Луч» забивает «Спартаку».

Через несколько дней я покидал Монтевидео, теперь уже понимая, почему здесь улыбаются на улицах женщины, не испорченные ненужной свободой, и мужчины, всегда уверенные в себе.

Расскажите эту историю от первого лица любой девушке, приглянувшейся вам в кафе, и ставлю свой последний уругвайский сапфир на то, что у вас с ней все получится.

г. Владивосток

ДиН стихи Анастасия Зубарева

Иммунитет

Фонари шагают строем. Измозолена рука. Прочитай меня запоем От ствола и до курка. Подними меня повыше, Чтобы стали в равный рост. Завтра город станет тише, Укусив себя за хвост. Завтра будет интересней. Все слова сойдут на нет. Ты болеешь новой песней. У меня — иммунитет.

Прощальная

Иногда уходят люди Оставляя след на коже. Перемирия не будет. Переигрыванья — тоже. Спотыкаясь друг о друга, Мы уходим за кулисы. Между тишиной и звуком Тщетно ищем компромиссы. Не сдержали обещанье — Закружилась голова. Я рифмую на прощанье Эти глупые слова.

* * *

Белым по черному, кажется, будет верней. Контуры четче и в память врезается крепче. Знаешь, не стоит сегодня гасить фонарей, Вряд ли кому-нибудь станет от этого легче. Вряд ли от этого бросим идти напролом. Вряд ли научимся верить в законы и числа. Шанс отогреться твоим нелегальным теплом Все перевесит и вытеснит поиски смысла. Я зашифрую тебя между пойманных строк. Следом — поезд, и снова играть в города. А для того, чтобы ты потеряться не смог, Я расчеркну по живому: люблю. Навсегда.

г. Красноярск

Евгений Чигрин В бутылочном стекле

* * *

Когда любовь бежала от разлук, Ловя в ладоши колокольчик-звук, Когда стихи не мнились прейскурантом, Когда любили не за баксы, не Велюр-вельвет в заштопанной стране, Когда в запой дружилось с музыкантом, Тогда сдавалось — «Lady Jane» удач Сыграют под забористый первач И нас обнимет муза-шалашовка. Плевать на Стикс, по волнам бытия Мы промелькнём, спасёмся ты и я (Кому Фортуной выдана путёвка?) Всю жизнь тянуть такое ля-ля-ля, Стишками-плавниками шевеля, Бока кифары гладя вечерами? В конце концов, кто Фамирид, кто нет, Кому назавтра выпадет поэт, Как тур-вояж на сладкие Багамы? И это свет? И это — очень свет, Как подсказал космический полпред, Лицо от мглы за крылышки скрывая, Твой синий цвет, твой кайф, твой Круазетт, Танцуй на этом краешке, поэт, По буквочке стихами зарастая.

* * *

Не исчезнем, за воздух цепляясь, позабудем копеечный бром, По наводке гречанок стараясь, мотыльковой поэмой блеснём, Всё, что нам переметили гномы, в адаманте случайной строки Отстоялось, так будем знакомы, мальчуковые копы тоски! Пионеры разведок задаром, Робинзоны, я сам — Робинзон. Я в столице — прощёным корсаром — откопал на бессмертье талон. Кто сказал? Это я повторяю, в монитор запуская мозги, Перезрелых коней не стегаю у верховий кастальской реки. Не отвалим, пока бестолково и счастливо на сто киловатт, В каждом снова — под соусом слово, в каждой ноте — последний кастрат. Дай тебя поцелую, подруга, через «ы» накарябаю — «жыв», Слышишь, катит минорная фуга черепашьего века мотив.

Японское море

Под музыку Сислея, под стихи Vivaldi обернёмся в это море. Не трогай краба веточкой ольхи, Все ёжики морские с нами в доле. Все рыбы с нами к счастью поплывут, Все чайки накричат в наплыв лазури, Впадает вермут в горлышко минут, Люля-кебаб ткемалится в натуре! Вылизывает соус гребешок, В капусте морда жареного хека. На лапах моря сохнет ангелок, Зажмурившись от солнечного века. Просолен мир, медузится причал, Волна волне выбрасывает руки, Кому маяк вращенье завещал, Кого встречал в наморднике разлуки? От «SONY» — треск, от кораблей — амбре Японского, как водится, разлива, Пустым паромом тянемся к заре, Закутавшись в наречие «лениво». От облаков — волшбою куда. ru — До рвущейся икринками кефали. …В какую нам корсарскую игру, В какие одиссеевские твари?

* * *

Теплится сон о Египте: едет на ослике тип, Подле солдат с «калашами» дремлет обшарпанный джип, Чешет на грустном верблюде в платье смешном Гумилёв, Сколько в его сиротливых зенках набухло стихов! Небо лазурью жиреет, Красное море поёт Песню о том мореходе, что обездоленных ждёт. Курит Луксор сигареты, «мыльницы» вечность жуют, Рядом с крутой колоннадой каждый из нас лилипут. Теплится сон африканский: слово сжирает жара, Тычет восторгом в пространство выросшая немчура. Где тут душе примоститься, где приютиться, Карнак? Как основное запомнить, лучшее высмотреть как? Всякий тут гол, как соколик, всякий проколот теплом, Всякий жука-скарабея грузит своим шепотком, Всякий кричит бедуином, слышишь, подруга-душа? Что остаётся в итоге? Нам, как всегда, — ни шиша, Нам, заболевшим любовью, — ослик, что помнит о Нём, Солнце, ленивое небо и — полицай с «калашом»…

* * *

Завари эту жизнь в золотистом кофейнике мглы, Сахаристую речь переплавь в стиховые миры, Пусть анапест сверкнёт, пусть светлеет от ямба в башке После века в тоске, после птицы-синицы в руке. Завари эту смесь на ромашке, на дольнике, на Крутизне-белизне, существительном ярком «весна», Пусть когтистая смерть отплывает на вторнике в ад, Откуси эту жизнь так легонечко, как мармелад. Откуси эту жизнь, чтобы звёзды пролились ручьём За раскидистый куст, за которым лежалось пластом, Чтоб перу — канифоль, чтоб смычок надышался чернил, Откуси этот рай от Европы до птичьих Курил. Посмотри-ка в тетрадь, там за Стиксом прощают стихи, Там Харон раздаёт по тарелке такой требухи, Что вторую бы жизнь намотать бы поэтам, как срок, Заверни этот бред, как лоточник-пацан пирожок. Завари эту жизнь в Подмосковье, где буковок рать За китайской стеной волшебству обучает внимать. Пусть курносая смерть отплывает на вторнике в ад… Окунись в тишину: дочитай виноградник менад.

Амариллис

Веет Африкой растенье В пику сентябрю. Остывает воскресенье Сумрак съел зарю. В галактические дали Друг махнул вчера, Мы его сегодня ждали… Жизнь на что щедра? Жизнь — кому карась на блюде, Вобла на крючке, Кто запутался в простуде, Цепенел в тоске? Жизнь кому — анапест в шнапсе, Амфибрахий — рок? Кто финтит в небесном штабе, Щурясь в каталог? Жизнь кому — копейкой славы Царапнула дух? Хватани на зуб отравы, Моцарта на слух. …Амариллис — зонтик-стрелка, Сочность, лепестки. Оцени расклад немелко На весах строки.