День командира дивизии
Шрифт:
Все чокнулись и выпили. Генерал взглянул на знамя, уже опять скрытое чехлом.
– Эх, знамя, красота!
– произнес он.
– Заслужили гвардейскую, теперь будем зарабатывать орденоносную.
– Нечасто бывало, - сказал Бронников, - когда награждали знаменем за отступление.
За столом заговорили об эпизодах этого героического отступления, о незабываемых "сдерживающих боях", которые вела дивизия под Москвой.
За двадцать дней генерального наступления немцев на Москву дивизия отдала врагу сорок километров Волоколамского шоссе - отдала, ни разу не отходя без приказа, уничтожая атакующих
– А сколько бессонных ночей, сколько переживаний!
– сказал Белобородов.
– Ведь за спиной - Москва! Иногда чувствовал такую тяжесть, будто она на плечи навалилась.
– А теперь?
– Теперь легче. Теперь - шапка набекрень... Завтра... Ты знаешь, что будет завтра?
– Пока только догадываюсь...
– Завтра с утра общее наступление на всем Западном фронте!
– Общая контратака?
– Нет, это уже атака! Эх, дорогой, как ждали мы этого дня!
Поужинав, генерал продолжал работать по подготовке завтрашней атаки.
К нему пришли танкисты, которым предстояло завтра действовать совместно с одним из полков дивизии в паправлении на Снегири и дальше.
Прощаясь после разговора, пожимая танкистам руки, Белобородов сказал:
– Хорошо бы нам всем встретиться, когда кончится война. Наверное, ночь маленькой покажется - все будем вспоминать про Волоколамское шоссе.
Затем он долго говорил с начартом (начальником артиллерии дивизии) майором Погореловым, намечая позиции для минометов, для тяжелых и легких батарей, выясняя наличие боеприпасов.
В разговоре часто фигурировало слово "бык". Время от времени я слышал: "полтора быка", "три четверти быка", "два с половиной быка".
"Бык" - своеобразное видоизменение принятого в армии сокращенного названия "бе-ка", что значит боевой комплект.
Беседуя с начартом, генерал несколько раз довольно смеялся: "быков" было предостаточно, орудия всех калибров располагали ими назавтра вволю, многие - буквально без ограничения.
Для завтрашнего наступления Белобородову сверх двух артполков его дивизии дополнительно придали много артиллерии. Оставалось лишь расставить и использовать ее наиболее эффективно. Над этим и работал генерал с начартом.
Особенно настойчиво генерал говорил о минометах:
– Я от тебя требую, чтобы минометы всю артиллерию заглушали. Завтра я послушаю. Всю душу вымотай им минами!
Наконец Погорелов встал.
Отпустив начарта, Белобородов произнес:
– На войне все не так, как в академии. Там мы и не представляли, что дивизия может иметь такое насыщение артиллерией. Если бы какой-нибудь профессор дал бы задачу с таким насыщением, наверное, подумали бы, что он шутит.
Начальник штаба принес на подпись приказ о завтрашней операции.
Предстояло окончательно решить: шестерка или девятка? В шесть или в девять утра начать атаку?
Белобородов колебался: и за ту и за другую цифру были свои доводы. В шесть утра темно: возможна внезапность нападения, противник не сумеет вести прицельного огня. Но в темноте могут
свои части перемешаться, могут сбиться с направления, будут скрыты артиллерия противника и его огневые точки, которые предстояло подавить.– Все наши хозяева голосуют за шестерку, - сообщил полковник Федюнькин.
– И начнут не в шесть, а обязательно в шесть с гаком, - сказал генерал.
– Позвони-ка еще раз, спроси, смогут ли они без гака.
Полковник вышел, а Белобородов опять стал рассматривать карту. Он молча просидел над ней, пока не вернулся Федюнькин.
– Ну что? Со всеми говорил?
– Со всеми. Все обещают: без гака.
– Тогда решаем: в шесть!
Он взял еще не подписанный приказ, на одной из первых строк поставил красным карандашом цифру "6" и внимательно прочел до конца.
Подписав,он произнес:
– Содес!
– Что это "содес"?
– спросил я.
– Это по-японски: да, так! Ведь я три года в академии японские иероглифы зубрил... Еще, может быть, пригодится... Ну, звони, Федюнькин: бить шестеркой!
Полковник повернулся, но Белобородов остановил его:
– И передай, чтобы людей утром посолидней накормили! Побольше мяса заложить в котлы - по четыреста граммов на человека.
Полковник ушел к телефону.
Заложив руки за голову, генерал потянулся и сказал:
– Кажется, все. Что ж, комиссар, давай на боковую!
Но Бронников ответил:
– Нет, Афанасий Павлантьевич, я сейчас поеду.
– Куда?
– По полкам. Посмотрю на месте, как народ готовится.
– Не худо. К утру вернешься?
– Вряд ли.
– Тогда жду к обеду.
– Это верней...
Беглый короткий диалог, ровный повседневный тон. Но я знаю, что за этим скрыто многое. Знаю, что утром комиссару дивизии Бронникову придется, быть может, где-нибудь личным примером показать бойцам, что значит бесстрашие. Знаю, что из Истры он уходил с последней ротой, отстреливаясь от немцев. Знаю, что под Сафонихой он взял на себя командование окруженным, потерявшим командира батальоном и во главе гвардейцев с боем пробился из кольца.
Конечно, известно все это и Белобородову. Но генерал и комиссар не произносят лишних слов. Но все чувства проступают наружу; нежность лишь на миг, быть может, промелькнет во взгляде, в твердом мужском рукопожатии. А нередко обходится даже и без этого.
Бронников приказывает приготовить машину, одевается, уходит.
Белобородов ложится не раздеваясь, накрывается шинелью.
Я устраиваюсь рядом на полу. Генерал поворачивается на бок, кровать трещит под его телом.
– Спать, правда, не спится, - произносит он, - но хоть ухо немного подавить перед завтрашним. А завтра... Сколько сейчас времени?
– Без двадцати два...
– Значит, уже сегодня... Что пожнем сегодня?
– И, помолчав, отвечает сам: - Что посеяли, то и пожнем.
Я закрываю глаза; тихо; слышатся редкие выстрелы тяжелых орудий.
И мне вдруг кажется, что я жадно читаю необыкновенно захватывающую книгу, читаю ее не на бумажных страницах, а в самой жизни, которая развертывается передо мной, которая и есть самое необыкновенное, что было когда-нибудь на свете. И страшно хочется заглянуть вперед, но книга не напечатана на бумажных страницах, заглянуть нельзя.