День минотавра (Минотавр - 1)

– А что делает королева?
– Икару хотелось, чтобы ее ответ был таинственным и волнующим, и он не разочаровался.

– Она живет, как цветок, только ради удовольствий. Она наслаждается нежностью ветерка и теплом солнца, любовью бабочек и бражников и всем тем, что составляет приятное и праздное существование растений. Но ей дано одно наслаждение, не известное цветам.

Икар с нетерпением ждал, что это за редкостное наслаждение.

– Это дар мужских объятий, - сказала она наконец, выговаривая каждое слово с такой осторожностью и любовью, будто они были сделаны из бесценного, тончайшего шелка.
– Хочешь, я расскажу тебе о твоей красоте? И буду перечислять твои мужские достоинства до тех пор, пока перед твоим мысленным взором не предстанет прекрасный юный бог?

– Ты это действительно сделаешь?
– спросил он. Это был лучший способ обрести уверенность в себе.

– Голова благородных пропорций в ореоле роскошных волос. Тело подростка, уже готового стать мужчиной, но пока еще его мужская сила скрывается под нежным пушком юности.
– Эмбер внимательно смотрела на Икара, и в ее взгляде были и расчет, и страсть.
– Дорогой, мне надоели бабочки. Я жажду диких безумств шмеля.

– Боюсь, тебе нужен не я, а Эвностий, - сказал Икар.
– Думаю-то я, как шмель, но пока еще не научился жужжать.

Эмбер усадила его на один из подвешенных к потолку стульев, подала блюдо с цветочной пыльцой, подогрела над маленьким очагом вино в медном сосуде и влила в горячую жидкость мед.

– Выпей, - сказала она.
– Наслаждение разольется по твоему телу с первой же каплей. Сильные крылья начнут биться у тебя за спиной.

Икар одним глотком осушил чашу. Что это? В тонкие тростниковые двери ворвался свежий ветерок? Или это биение его сердца раскачало стул, на котором он сидел, и освободило его из этой медовой комнаты, а заодно и из собственного тела? А может, все оставалось на своих местах и ему это просто почудилось?

Эмбер взяла его за руку, поставила на ноги и уверенно повела к груде цветов.

– Не бойся сломать их, - сказала она.
– Они уже отдали свое золото и стали совершенно бесполезными.

Икару казалось, что он отлит из бронзы. Легкость исчезла, он вновь чувствовал свой вес, стебельки цветов вдавились в его обнаженное тело, и по нему поползла огненная улитка. Эмбер прикоснулась к его груди, рука ее обжигала, как горящий факел.

Но от гипнотического взгляда золотых глаз по всем его членам растекалась сонливость, и жесткие стебельки стали ласкать его, как маленькие холодные язычки. Он знал, что должен стиснуть Эмбер в своих объятиях и завладеть ее губами, как алчный Аякс. Он должен стать шмелем, а не бабочкой. Но он засыпал. Зоэ, подумал Икар с тоской, заставила меня танцевать, а Эмбер усыпила. Может, я в этом и не виноват.

Ее лицо приблизилось к нему - голодная золотая луна, которая поглотила его, унося в свои небеса...

Колокольчик звенел так настойчиво, ни на минуту не замолкая, будто висел не на двери, а на шее у коровы. Как только я открыл дверь, Пандия схватила меня за руку. Пояса на ней не было, сандалии совсем развалились.

– Эта женщина заманила его в свой улей, - прошептала она как раз в тот момент, когда к нам подошла Тея.

– Ты имеешь в виду трию?

Я даже не сразу понял, в чем дело. Королевы слишком миниатюрны для объятий кентавра или минотавра, а маленькие волосатые паниски не пользуются у них успехом. Но мальчик вроде Икара - почему же я не предупредил его? Почему не ответил на его вопрос в тот день, когда мы шли на пикник?

– Да. Он поднялся по лестнице к ней в дом и велел мне уходить.

– Покажи нам этот дом, - воскликнула Тея, и Пандия, глубоко вздохнув, храбро побежала перед нами, указывая путь.

Мы стояли под ульем. Он был плотно закупорен, и, казалось, попасть в него было так же невозможно, как достать черепаху, спрятавшуюся в свой панцирь. Лестница была поднята, дверь и окна закрыты. Вот тут-то и пригодился мой рост. Я ухватился за узкий выступ у самой двери и, подтянувшись, забрался на порог. Откинув в сторону тростниковую занавеску, я ворвался в дом. По комнате, как сироп, льющийся из чаши, растекался сладкий аромат. Он дразнил и расслаблял. Однообразное гуденье пчел напоминало жужжание мух, кружащихся над мертвым телом. Я обратил внимание на свернутую и брошенную у входа лестницу, а затем увидел бледного, как пена, Икара, лежащего в объятиях трии.

Я кинулся к нему, наступая на груды цветов. Пчелы с гудением разлетались передо мной в стороны, а затем, возвращаясь, жалили в ноги. Но я ничего не чувствовал и, схватив королеву за крылья, с силой оторвал ее от моего друга, как отрывают вцепившегося в рыбу краба. Она захныкала, но не стала защищаться. В ней было что-то глубоко отвратительное и хищное, нет, хуже, не хищное, ей не хватало смелости хищника, она охотилась лишь на беспомощных мальчуганов.

– Слишком поздно.
– И она улыбнулась.
– Я вдохнула смерть в его легкие.

– Опусти лестницу, - с трудом выговорил я. В моем голосе были гнев и мука.

Королева направилась к двери. Но, догадавшись, что она собирается удрать, я одним прыжком опередил ее и сам бросил лестницу Tee и Пандии.

– Следите за ней, - сказал я им, когда они забрались наверх.

Увидев Икара, Тея побледнела и с трудом сдержала крик. Но она не стала биться в истерике, а приказала Эмбер:

– Помоги моему брату, или я оторву тебе крылья.

– Есть только один способ помочь ему, - сказал я.
– Мне нужно высосать яд из его легких.

– Я сделаю это сама, - заявила Тея.

Ее решимость объяснялась не хладнокровием, проистекающим от недостатка чувств, а смелостью, порожденной страхом. Она боялась и ненавидела лес, но сейчас спокойно и без волнения готова была ответить на его самую коварную угрозу.

– Эвностий, разреши мне. Он мой брат.

– И мой друг, - заметил я.

– Ты можешь умереть?

– Да.

Я прижался губами к бескровным губам Икара. Подобно охотнику, отсасывающему змеиный яд из ранки, я всасывал в себя губительный воздух, который вдохнула в мальчика Эмбер из своих пропитанных отравой легких. Он не обжигал, а обманчиво, будто это струя густого меда, перетекал в мое горло.

Каким маленьким показался мне Икар, слабым, бледным и почти без признаков жизни! Мне вдруг представилось, что это мой сын от Теи, и, целуя его, я целовал ее; а потом я увидел, как мы, смеясь, идем по лесу, и Икар держит нас с Теей за руки; затем он превратился в малыша, уцепившегося за нас своими ручонками и весело раскачивающегося, того малыша, которого я так любил, когда он жил в дереве Коры. Икар, сынок, вдохни свой яд в мои легкие, ведь я тебе как отец, а отец должен ночью защищать своего сына от стригов, а днем от пчелиных королев, подставлять свою грудь под пущенную в него стрелу, закрывать его собой от летящего камня и раздирающих тело когтей. Ведь любовь - это бронзовый щит.

Моя голова бессильно опустилась рядом с его щекой, и сон, похожий на осенний листопад, одолел меня. Поток света хлынул в комнату. Я увидел, что Тея встала на мое место рядом с Икаром, но прежде она разорвала пергамент и впустила свет и свежий воздух.

– Тея, - прошептал я.
– Теперь мы оба отравлены.

– Нет, мы просто поделили яд пополам, - ответила она.
– А это уже совсем другое.

Икар открыл глаза и сонно проговорил:

– У меня в легких был мед. Он такой сладкий. От него мне хотелось спать.