День народного единства: биография праздника

Главное дело – выборы нового царя – едва не расстроилось из-за того, что выборные с мест просто не могли быстро организоваться и приехать в Москву по первому зимнему пути. Точно не известно, сколько человек успели собраться в Москве к Николину дню, 6 декабря, однако сколько бы их ни было, они еще не могли составить избирательный собор, поэтому срок начала соборных заседаний перенесли на месяц и отослали новые грамоты с напоминанием о присылке выборных. Срок был сдвинут на день Богоявления – 6 января 1613 г. Представительство на Соборе было значительно увеличено, видимо, из расчета созвать необходимое число членов Собора с мест: «И мы ныне общим великим советом приговорили для великого земсково совету и государсково обиранья ехать к нам, к Москве из духовново чину пяти человеком, ис посадцких и уездных людей двадцати человеком, ис стрельцов пять человек» [21, 188].Но с рассылкой грамот опять опаздывали, и грамоту на далекую Двину отправили только 31 декабря. Ясно, что она была доставлена после нового назначенного срока съезда выборных в Москву.

«Совет» из Двины был важен, но еще важнее был приезд представителей из Новгорода и Казани, которые так и не прибыли в Москву до начала соборных заседаний. Самым сложным было созвать Освященный собор, но новгородский и казанский митрополиты – первые по степени в церковной иерархии – на нем так и не присутствовали.

Грамота о вызове 10 человек, «уполномоченных для поставления великого князя», известная в пересказе Юхана Видекинда, достигла Новгорода только 1 февраля. Шведская администрация Новгорода из-за отсутствия в грамоте упоминания имени Карла-Филиппа подозрительно отнеслась к этому документу и сочла необходимым переслать его в королевскую канцелярию в Стокгольм (там его несколько десятилетий спустя, вероятно, и нашел Видекинд). Права действовать самостоятельно, без разрешения воеводы Якоба Делагарди, новгородский митрополит Исидор был уже лишен.

«Многажды» писали о приезде в Москву и «великому господину Ефрему митрополиту» в Казань. Последняя из таких грамот была написана во время действия избирательного Земского собора. Ее отправили от имени Освященного собора, Боярской думы и «всего Московскаго государства всяких чинов людей» 25 января 1613 г. Казанского митрополита Ефрема и хозяина Казанского государства «Никанора Михайловича» (дьяка Шульгина) просили, «чтоб ему, великому господину Ефрему митрополиту, для государского обиранья, взяв с собою духовных из всяких чинов выборных, крепких и разумных и постоятельных людей, сколько человек пригоже, ехати к Москве наспех» [25, 252].Для подкрепления соборного обращения было отправлено отдельное посольство во главе с архимандритом Ипатьевского монастыря в Костроме Кириллом. Вряд ли тогда уже было понятно, какую роль сыграет в недалеком будущем Ипатьевский монастырь в избрании Михаила Романова. Хотя на пути из Москвы в Казань архимандрит Кирилл мог рассказать о ходе царского избрания инокине Марфе Ивановне и ее сыну, если они в тот момент находились в Костроме (о чем тоже точно не известно). Последнее обращение в Казань снова оказалось безрезультатным, в Москве до последнего ожидали приезда митрополита Ефрема, но потом все равно вынуждены были известить казанские власти об уже состоявшемся решении.

Во главе Освященного собора оказался ростовский и ярославский митрополит Кирилл (Завидов). Кирилл был архимандритом Троице-Сергиевого монастыря в царствование Федора Ивановича и Бориса Годунова в 1594–1605 гг., а с ростовской кафедры был смещен Лжедмитрием I. После этого он находился на покое в Троице. Сменивший Кирилла новый глава Ростовского митрополичьего дома митрополит Филарет – отец Михаила Романова – оставался в польско-литовском плену. Поэтому Кирилл был снова призван к церковному (и не только) служению в прежнем сане митрополита Ростовского и Ярославского. Митрополит Кирилл хорошо знал многих знатных паломников в Троице-Сергиев монастырь, входивших в Боярскую думу. Его почтенный возраст и преемственность личных связей с деятелями времен последних «прирожденных» государей оказалась востребованной. В возвращении митрополита Кирилла был еще один дополнительный смысл, так как на митрополита Филарета после смерти патриарха Гермогена смотрели как на местоблюстителя патриаршего престола. В отсутствие же Филарета делами церкви распоряжался митрополит Сарский и Подонский (Крутицкий) Иона (Архангельский). У митрополита Кирилла останется первенство в Освященном соборе, и он будет первым упоминаться в переписке «Совета всей земли» вплоть до прихода в Москву нового избранного царя Михаила Федоровича.

Избирательный Земский собор 1613 года

Избрание на царство Михаила Романова сегодня, издалека, кажется единственно верным решением. Другого отношения к началу романовской династии и не может быть, учитывая ее почтенный возраст. Но для современников выбор на трон одного из Романовых отнюдь не казался самым лучшим. Все политические страсти, обычно сопровождающие выборы, присутствовали в 1613 г. в полной мере.

Достаточно сказать, что в числе претендентов на русский трон оказался представитель иноземного королевского двора и несколько своих бояр, в том числе руководители московской Боярской думы в 1610–1612 гг. князь Федор Иванович Мстиславский и князь Иван Михайлович Воротынский, а также главные воеводы ополчения, недавно освободившего Москву, – князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Романовский круг если чем и выделялся на этом фоне, то обилием предложенных кандидатов, в число которых входили Иван Никитич Романов (дядя Михаила Романова), князь Иван Борисович Черкасский и Федор Иванович Шереметев. К этим семи претендентам, по словам «Повести о Земском соборе 1613 года» [44], был еще «осьмый причитаючи» князь Петр Иванович Пронский, ставший заметным благодаря своей службе в земском ополчении. Это был такой же молодой и родовитый стольник, как и Михаил Романов, только княжеского происхождения. В ходе обсуждений на избирательном Соборе и вокруг него звучали еще имена находившегося в польско-литовском плену князя Ивана Ивановича Шуйского, князя Ивана Васильевича Голицына и князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского.

Открытие Собора все откладывалось и откладывалось, потому что Москва оказалась во власти казаков, потому что не приезжало достаточное количество выборных, потому что не было казанского митрополита Ефрема и потому что не было главы Боярской думы – боярина князя Федора Ивановича Мстиславского, удалившегося в свои вотчины после освобождения столицы. Слишком много было причин, по которым Собор не хотел или не мог взять на себя всю ответственность. Вероятно, из-за этого избрание царя поначалу напоминало вечевые собрания, где свое мнение могли выразить и недавние герои боев под Москвой, и приехавшие с мест выборщики, а также обыкновенные жители столицы, толпившиеся вокруг Кремля. Проводилась и предвыборная агитация, принимавшая, правда, соответствующие своей эпохе формы пиров, которые устраивали кандидаты.

Основная предвыборная интрига состояла в том, чтобы согласовать противоположные позиции боярской курии на Соборе и казаков в избрании нового царя. Казалось бы, искушенные в хитросплетениях дворцовой политики бояре имели здесь преимущество, но и казаки продолжали представлять значительную силу, не считаться с которой было нельзя.

Еще летом 1612 г., когда князь Дмитрий Михайлович Пожарский договаривался об избрании на русский престол герцога Карла-Филиппа, он «доверительно» сообщал Якобу Делагарди, что все «знатнейшие бояре» объединились вокруг этой кандидатуры. Противниками же избрания иноземного государя была «часть простой и неразумной толпы, особенно отчаянные и беспокойные казаки» [7, 15].Якоб Делагарди передал своему королю слова князя Дмитрия Пожарского о казаках, которые «не желают никакого определенного правительства, но хотят избрать такого правителя, при котором они могли бы и впредь свободно грабить и нападать, как было до сих пор» [7, 15].

Боярские представления о казаках вряд ли могли быстро измениться после освобождения Москвы. Осенью 1612 г., по показаниям Ивана Философова, в Москве находилось четыре с половиной тысячи казаков и «во всем-де казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят, а дворяне де, и дети боярские разъехались по поместьям» [42, 152]. Сходным образом описывал ситуацию в столице в ноябре – начале декабря 1612 г. новгородец Богдан Дубровский. По его оценке, в Москве было 11 тысяч отобранных на разборе «лучших и старших казаков» [55, 81–82].Несмотря на проведенный разбор, призванный разделить казаков, они продолжали действовать заодно и в итоге смогли не только объединиться вокруг одной кандидатуры, но и настоять на ее избрании. Они отнюдь не разъезжались из Москвы, как того хотели бояре, а дожидались того момента, когда прозвучат все имена возможных претендентов, чтобы предложить своего кандидата. Именно такая версия событий содержится в «Повести о Земском соборе 1613 года».

Точное время начала соборных заседаний так и остается неизвестным. Скорее всего, официальное открытие Собора не состоялось, иначе известие об этом должно было попасть в «Утвержденную грамоту об избрании царя Михаила Федоровича». После 6 января 1613 г. начались бесконечные обсуждения, о которых сообщают современники. «И мы, со всего Собору и всяких чинов выборные люди, о государьском обираньи многое время говорили и мыслили…» – так писали в первых грамотах об избрании Михаила Федоровича, описывая ход избирательного Собора [21, 188].Первый вывод, устроивший большинство, состоял в отказе от всех иноземных кандидатур: «…чтобы литовского и свейского короля и их детей, и иных немецких вер и некоторых государств иноязычных не христьянской веры греческого закона на Владимирское и на Московское государство не обирати и Маринки и сына ее на государство не хотети» [21, 190].Это означало крах многих политических надежд и пристрастий. Проигрывали те, кто входил в Боярскую думу, заключавшую договор о призвании королевича Владислава, не было больше перспектив у притязаний бывших тушинцев, особенно казаков Ивана Заруцкого, продолжавших свою войну за малолетнего претендента царевича Ивана Дмитриевича. Но чувствительное поражение потерпел и организатор земского ополчения князь Дмитрий Михайлович Пожарский, последовательно придерживавшийся кандидатуры шведского королевича Карла-Филиппа. На Соборе возобладала другая точка зрения, опыт Смуты научил не доверять никому со стороны: «…потому что полсково и немецково короля видели к себе неправду и крестное преступление и мирное нарушение, как литовской король Московское государство разорил, а свейской король Великий Новгород взял оманом за крестным же целованьем» [21, 192]. Договорившись о том, кого «вся земля» не хотела видеть на троне (тут не было особенных неожиданностей), выборные приняли еще одно важнейшее общее решение: «А обирати на Владимерское и на Московское государство и на все великие государства Росийсково царствия государя из московских родов, ково Бог даст» [21, 192].

Все возвращалось «на круги своя», повторялась ситуация, возникшая в момент пресечения династии Рюриковичей в 1598 г., но не было такого деятеля, как Борис Годунов. Какие бы кандидаты в цари ни назывались, у каждого из них чего-то не хватало для настоятельно ощущавшегося всеми объединения перед лицом внешней угрозы, продолжавшей исходить от Речи Посполитой и Швеции. Что нужно было придумать для того, чтобы новый царь сумел справиться с налаживанием внутреннего управления и устранил казацкие своеволия и грабежи? Все претенденты принадлежали к знатным княжеским и боярским родам, но как отдать предпочтение одному из них, без того чтобы немедленно не возникла междоусобная борьба и местнические споры? Все эти трудноразрешимые противоречия завели членов избирательного Собора в тупик.

Ближе всех к «венцу Мономаха», казалось, был князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, его поддерживали до какого-то времени и казаки подмосковных полков, которыми он командовал. В январе 1613 г. ему была выдана жалованная грамота на Вагу, которой до него владели Борис Годунов и князья Шуйские, что означало преемственность идущей от них властной традиции. Но ближе казакам оказались Романовы: сыграли свою роль отголоски воспоминаний о деятельности Никиты Романовича Юрьева, нанимавшего казаков на службу при устроении южной границы государства еще при царе Иване Грозном. Имела значение и мученическая судьба Романовых при царе Борисе Годунове, и пребывание митрополита Филарета (Романова) в тушинском стане в качестве нареченного патриарха. Из-за отсутствия в Москве плененного Филарета вспомнили о его единственном сыне – стольнике Михаиле Романове. Ему едва исполнилось 16 лет, т. е. он вступил в тот возраст, с которого обычно начиналась служба дворянина. В царствование Василия Шуйского он был еще мал и не получал никаких служебных назначений, а потом, оказавшись в осаде в Москве, он уже и не мог выйти на службу, находясь все время вместе со своей матерью инокиней Марфой Ивановной. Таким образом, в случае избрания Михаила Романова никто не мог сказать, что когда-то командовал царем или исполнял такую же службу, как и он. Но главным преимуществом кандидата из рода Романовых было его родство с пресекшейся династией. Как известно, Михаил Романов приходился племянником царю Федору Ивановичу (их отцы были двоюродными братьями). Это обстоятельство в итоге пересилило все другие аргументы «за» или «против».