День народного единства: биография праздника

В старинной родовой вотчине Пожарских Мугрееве (Волосынине) князь возвел деревянную церковь Николы Чудотворца, «верх шатровой», в ней, конечно, «образы и свечи и книги и ризы и колокола и сосуды церковные и всякое церковное строенье вотчинниково», там же жили его «служние люди», среди них тоже один иконник [134]. В возвращенном князю в 1620/21 г. старинном родовом Нижнем Ландехе в Мытском стану он восстановил две церкви – там жило немало зависимых от него людей. На его «служних» дворах, в частности, жило несколько, видимо, боевых холопов из дворян (один из них имел и своих холопов), 4 хлебника, 3 повара, 2 плотника, коновал, серебряник, а также «довотчик» [110] и земский дьячок [131]. Как количеством, так и видами профессий эта группа явно превышала потребности боярского двора и, возможно, обслуживала различные нужды округи – от печения каких-нибудь пряников до ведения судебных тяжб.

110

Довотчик (доводчик) – одна из низших должностей в приказной избе (канцелярии воеводы) – курьер, судебный исполнитель. Возможно, исполнял канцелярские функции на боярском дворе.

В коломенской вотчине – селе Марчуках с деревнями Косяково и Лукерьино (которые когда-то принадлежали Берсеневым-Беклемишевым, затем были отписаны «на государя» и вернулись в конце 1570-х гг. Пожарским, как наследникам Ф. И. Берсенева, отца княгини Ефросиньи) в 1620-е годы находилось несколько десятков дворов его военных слуг, где их жило не менее 44. Там же вдоль лугов по берегам Москвы-реки располагался конюшенный двор [135].

Традиция приписывает Пожарскому вклад в свой Пурехский Макарьев монастырь, помимо его полного обеспечения иконами, книгами, утварью, еще и весьма почитаемой реликвии – это огромный (трехаршинный – т. е. более 2 м) деревянный крест-мощевик из Соловецкого монастыря, ныне находящийся в одной из нижегородских церквей [155, 153]. В Спасо-Евфимьевом монастыре доныне сохраняются некоторые вклады Пожарских – напрестольное Евангелие в богатом серебряном позолоченном окладе с драгоценными камнями и с его автографом – вкладной записью 1614 г. – епитрахиль [111] из бархата и парчи с великолепной вышивкой и серебряная золоченая митра [112] с рельефными изображениями святых, жемчугами, рубинами и изумрудами – вклад его вдовы княгини Федоры Андреевны. В Суздальском Покровском монастыре находились заказанные им для собора деревянные, покрытые росписью царские врата [155, XLVI].

111

Епитрахиль – часть облачения православного священника.

112

Митра – высокий головной убор высшего православного и католического духовенства.

Сохранилась часть оружия Пожарского. В Троице-Сергиевом монастыре в музее можно увидеть уздечку его коня с остатками серебряных накладок с бирюзой и серебряную пороховницу. Одна из сабель князя хранилась там же: у нее сильно сточенный боевой клинок с клеймами персидского мастера XVI в. в ножнах, обтянутых зеленым хзом – кожей особой выработки; из монастыря она поступила в 1930 г. в Оружейную палату вместе с саблей Минина [81, 42].В Соловецком монастыре до 1923 г. хранилась другая сабля Пожарского: это богатое парадное оружие, вероятно не побывавшее в сражениях, относится к последним годам его жизни – судя по клейму на клинке, принадлежавшему Тренке Акатову, персидскому мастеру, работавшему в Оружейной палате в Москве в 1640-е годы [37, 11].Ножны ее богато украшены серебряной чеканкой и гравировкой, бирюзой, изумрудами, рубинами, яшмой, перламутром, рукоять – изумрудом. Саблю эту в 1647 г. вместе с другой реликвией – палашом М. В. Скопина-Шуйского вложил в Соловецкий монастырь князь С. В. Прозоровский, служивший под началом Пожарского во Втором ополчении [37, 5, 7–8;70, 291]. Интересно, что еще в 1850 г. Николай I, узнав из опубликованного в 1836 г. описания монастыря об этих реликвиях, «высочайше повелеть соизволил» о передаче их в Оружейную палату, но монастырские власти, вероятно, схитрили; они прислали палаш и саблю в Московскую контору Синода, но заявили, что в их ризничной описи «не показано, кому эти вещи принадлежали и от кого в монастырь доставлены» [139]. Возможно поэтому оружие вернулось в монастырь и только после национализации церковных имуществ оказалось в 1923 г. в Государственном историческом музее [37, 5].

Есть косвенные данные, что Пожарский поддерживал известного в то время писателя, но крайне неудачливого в жизни человека князя Семена Ивановича Харю-Шаховского. Шаховской писал стихи, богословские и публицистические сочинения, порой даже по поручению правительства, например благодарственное послание персидскому шаху за присылку Ризы Христовой, был одним из первых русских мемуаристов, но его творчество как-то всегда оказывалось не к месту (например, ввиду смены политической линии), вместо благоволения властей вызывало недовольство, и он отправлялся в очередную ссылку, коих на жизненном пути у него было шесть. В начале 1960-х годов известный исследователь древнерусской литературы И. Ф. Голубев обнаружил в библиотеке Тверского педагогического института (ныне университета) ранее неизвестные стихотворные послания князя Шаховского, в числе которых одно, как с тех пор считается, адресовано Пожарскому [32, 407–413].Судя по тексту, Дмитрий Михайлович поддерживал опального писателя материально и духовно, поскольку в послании упоминаются и его стихи к Шаховскому в популярной тогда форме акростиха («краегранесия»). [113]

113

Ничего не известно о стихотворных опытах Пожарского; атрибуция же послания ему как адресату зиждится на некоторых особенностях текста, в том числе в строке «Зане царево и рождшего тя именуется лице Божие – т. е. имя Михаил («лицо Божье» по древнееврейски) – царь Михаил Федорович и «Михайлович», отчество Пожарского; конечно, среди вельмож того времени были еще «Михайловичи», например Б. М. Лыков, но в послании, похоже, описывается ополчение и изгнание интервентов, за что члена Семибоярщины восхвалять было бы, мягко говоря, нетактично.

Вспоминая бои Смуты, Шаховской пишет:

Аще и без нас, недостойных, идет о тебе предобрая слава всюду, Яко всегда имееши на враги мечъ свой остр обоюду … …Вспомянем вышереченное слово, Было же врагов наших зияние на нас, аки рыканье львово, И мыслили во уме своем владети землею Российскою, Яко же поганые богомерзкия турки владеют землею Палестинскою, …И паки Господь Бог не дал им того сотворити, и по их умышлению не учинилося, И все великое государство на них, врагов, вкупе с вои собралося, И дал нам Бог вас, крепких и нелестных по вере побарателей, Что отогнали от нас таких злых и немилостивых наругателей, И что учинил такову славу и похвалу в нынешния роды, Яко же вы избавили всех православных христиан от конечныя тоя невзгоды.

Далее, после пространных рассуждений о смирении, с которым положено переносить невзгоды, Шаховской просит своего адресата оставаться с прежними своими высокими качествами:

Ты же, государь, буди всегда чист душею и телом, Понеже во оном веце всяк восприимет по злым и добрым делом, И держи храбрость с мудростью и подаяние с тихостью, И Господь Бог будет к тебе с великой милостью. Обаче рещи, и так дела твои аки труба вопиют всегда, Не щадиши лица своего против сопостат никогда, К тому же присовокупил еси велие милосердие ко всем, Всякого приходящего к тебе не оскорблявши ни в чем, …Зритель тебе Господь, вси людие дивятся твоей велицей милости, Никто же бо оскорблен бывает, приходя к твоей благонравной тихости.

Затем Шаховской, благодаря за помощь, пишет:

… И уже не вем, како конец сказати твоей велицей щедрости, Яко помогаеши многим людем в конечной бедности. И не презрел еси государь и нашея тогда великия скудоты, Прекормил еси нас с супружником нашим и с родшими от нас сироты.

Завершает Шаховской послание здравицей:

Паки здравствуй, государь, о всещедром Христе, И побеждай враги царевы о пречестнем его кресте, Еже бо тем бывает на них победа и одоление, И некли услышит Господь наше к нему моление, И чтоб вам, Государем, дал Бог на них супостат победу, Отнюд, просто рещи, не осталосьбы их в земли нашей следу. Мнози бо людие дивятся мужественному твоему храбрству И радуются, что Бог послал тебя к великому государству. Поне всегда против сопостат лица своего не щадишь, К Богу, царю и ко всем человеком правду творишь.

[27, 81–91].

Последние годы. Князь Дмитрий «перед лицом вечности»

В начале 1640-х годов Дмитрий Михайлович продолжает еще бывать при дворе, но здоровье его (крепостью которого он никогда не отличался) делается слабее. Он продолжает большое строительство на Сретенке, еще в начале 1642 г. хлопочет о снятии повинностей в виде отправки даточных людей (в Приказ сбора ратных людей) с сел, данных им сыну Петру и в приданое зятьям, князю И. П. Пронскому и И. Ф. Лыкову [107]. 24 сентября 1641 г. Дмитрий Михайлович, видимо в последний раз, присутствовал «у государева стола» в селе Воздвиженском [43, 671].Вскоре князь, которому шел 64 год, возраст по тем временам солидный, начал составлять завещание. [114] Первым делом Дмитрий Михайлович определил уплатить долги, взятые в приказах – Казенном [115] и Купецкой палате. Поскольку оба приказа являлись хранилищем ценностей, может быть, это были взятые в «рассрочку» меха, ткани и т. д., возможно для молодой жены, отдать нужно было и в Государеву конюшню, видимо за породистых лошадей, – конское хозяйство у него было огромное, и, возможно, он покупал их для улучшения пород.

114

Время его составления можно определить по уже упомянутому как покойный одному из его внуков – князю И. В. Куракину (ок. 1640 г.) и дате кончины самого Пожарского – 20 апреля 1642 г.

115

Позднее его сыновья просили у Казенного приказа отсрочки в выплате этого долга [179].

По обычаю, большие вклады делались «по душе» – всего в 3 архиерейских дома (Рязанский, Псковский, Суздальский), 22 монастыря (владимирских, суздальских, московских, нижегородских, новгородских, рязанских, ярославских), в 15 соборов и церквей, в Москве «на сорок храмов сорок алтын» – и на сорокоуст во все рязанские церкви [169, 153].Особенно выделяются вклады в Спасо-Евфимьев монастырь, как родовую усыпальницу, в суздальские монастыри, архиепископу и кафедральному собору, а также церкви Козьмы и Дамиана в Коровниках, видимо как посвященной его святому патрону. В Троице-Сергиев монастырь завещано 100 рублей и кончар [116] в серебре; интересно, что сейчас в монастыре сохраняются другие мемориальные вещи Пожарского – уздечка в серебре с бирюзой и серебряная пороховница.

116

Кончар – длинное колющее оружие типа шпаги.

Соловецкому монастырю за запись поминовения в их синодик завещано было продолжать «как я давал» в год по 50 четвертей «всякого запасу» – видимо, муки и круп «по их памяти», т. е. того, чего попросят. В 1646 г. в тот же монастырь знакомым князя С. В. Прозоровским была вложена другая его сабля и палаш М. В. Скопина-Шуйского (оба с 1923 г. находятся в Государственном историческом музее) [169, 148–149].

По упоминанию в завещании тех или иных монастырей и церквей можно дополнить наши представления о личности Пожарского. До конца дней его не оставляли воспоминания о молодости в эпоху Смуты. Духовная, как позднее сообщал писавший ее подьячий Исай Нефедьев, была «изустной», т. е. князь, видимо, диктовал, во фразах чувствуется его прямая речь. Среди перечисления вкладов вдруг прорывается: «К Предотече на колокол на Коломне, вперед о чем побью челом детям моим, и им зделать. Да Николе Зарайскому в собор десять рублев. Да на Москву моево приходу к Веденью пять рублев…» [169, 145]. Больной воин вспомнил, диктуя завещание, три места, с которых начиналась его полководческая судьба, – бой с «лисовчиками» под Коломной осенью 1608 г., разгром отряда Салькова у Коломенской дороги весной 1609 г., подавление бунта в Зарайске в 1610 г., разгром там же тушинского отряда И. Сумбулова в начале 1611 г. и, наконец, сражения в Москве на Сретенке у своего приходского храма 19 марта 1611 г.

Сыновей князь благословлял иконами, причем первая, данная Петру, – «Казанская Богоматерь», а первая, данная Ивану, – «Знамение Богородицы». «Казанская», как известно, связывалась с покровительством обоим ополчениям, о чем сказано было выше, икона «Знамение» была связана с домом Романовых, основавших Знаменский монастырь на землях своего двора в Зарядье, с монастырем этим был связан через Беклемишевых (там была похоронена его бабка) и Пожарский; в его приходской церкви Введения еще в конце XIX в. хранилась вложенная им икона «Знамение», список с которой тогда же еще помещался на воротах его бывшего дома [169, 145]. «Знамение» было на панагии [117] Филарета, стало эмблемой на печати московских патриархов. Сестре, княгине-вдове Дарье Хованской, которая была старше его (в 1642 г. ей было не менее 70 лет), завещаны были иконы св. Михаила Малеина и св. Феодора иже в Пергии – небесных патронов царя Михаила и патриарха Филарета, но, возможно, и их собственных отца и деда. Сыновьям князь завещал обеспечивать своих жену и сестру. Помимо оставляемого им наследства, еще и «пенсионом» – княгине Феодоре они должны были выплачивать 50 рублей в год и снабжать разными «кормами» – мукой разных сортов, крупами. Княгине Дарье – тоже 50 рублей и множество разных «кормов» – несколько сортов муки и круп, соль, рыбу, солод; сыну ее, своему племяннику, князю И. Н. Хованскому завещал образ Спаса из своей Крестовой палаты и аргамака с богатой сбруей. Дочери княгине Анастасии Пронской с дочерью Авдотьей отходило 50 рублей, а когда придет внучке пора выходить замуж, дяди – его сыновья – должны будут дать ей в приданое 200 рублей. Трогательно заботился князь о мире в семье, веля сыновьям почитать мачеху как мать, а ей – заботиться, особенно о младшем, Иване. [118] Не слишком много сказано о вещах – даже богатые вельможи имели их тогда немного. [119]

117

Панагия – круглая иконка с изображением Богоматери, нагрудный знак архиреев.

118

«Да я ж приказываю жене моей, чтоб она не покинула сына моево князя Ивана, а ему ее имати что мать свою» [169, 153].

119

Делится тщательно даже кухонная посуда – жене завещается «всяких судов белых – оловянников и кружек и блюд и котлов и противней и сковородок четвертая доля» [170, 150].