День пламенеет

— Нет, я не отрицаю. Вы попали в самую точку. Но я бы не стал этого делать, не спросив раньше вас, а теперь я вижу, как вы к этому относитесь, и даже спрашивать вас не стану. Но вы так любили эту лошадь, и вам, должно быть, очень тяжело с ней расстаться. Мне очень жаль. А еще мне жаль, что вы не поедете со мной завтра. Я буду чувствовать себя совсем потерянным. Я не знаю, что с собой делать.

— Я тоже не знаю, — грустно призналась Диди, — разве что взяться за шитье.

— Но у меня же нет шиться…

В тоне Пламенного звучала капризная жалоба, но в глубине души он был в восторге от того, что она призналась в своем одиночестве. Пожалуй, стоило потерять кобылу, чтобы услышать от нее эти слова. Во всяком случае, он что-то для нее значил. Он не был ей совсем безразличен.

— Я бы хотел, чтобы вы подумали, мисс Мэзон, — мягко начал он. — И не только ради лошади, но и ради меня. Деньги тут ни при чем. Для меня купить эту лошадь значит не больше, чем для другого послать букет цветов или коробку конфет молодой леди. А я никогда не посылал вам ни цветов, ни конфет.

Он заметил, как вспыхнули ее глаза, и поспешил предупредить отказ:

— Знаете, что мы сделаем? Допустим, что я куплю лошадь, и она будет моей, а вам я буду ее давать, когда вы захотите кататься. В этом нет ничего плохого, ведь вы знаете — так постоянно делается: один берет лошадь у другого…

Снова по ее лицу он увидел, что она откажется, и быстро продолжал:

— Мужчины всегда берут женщин кататься в кабриолете. Что тут плохого? И мужчина всегда добывает лошадь и кабриолет. Допустим, я бы пригласил вас завтра кататься — и я дал бы вам верховую лошадь? Какая же здесь разница?

Она покачала головой и не захотела ответить. В то же время она посмотрела на дверь, давая этим понять, что пора прекратить неделовой разговор. Он сделал еще одну попытку:

— Знаете, мисс Мэзон, ведь у меня нет на свете ни одного друга, кроме вас. Я говорю о настоящем друге, мужчине или женщине, все равно, о человеке, с которым дружишь, понимаете? С ним вместе вам приятно быть, а без него грустно. Хегэн самый близкий человек, но и он за миллион миль от меня. Вне конторы у нас нет ничего общего. У него большая библиотека, он помешан на какой-то культуре и все свободное время читает по-французски и по-немецки или на других иностранных языках, а то пишет пьесы и стихи. Я ни с кем не чувствую себя по-товарищески, только с вами, а вы сами знаете, как редко мы встречались — раз в неделю, по воскресеньям, и то только, когда нет дождя. Я вроде как бы в зависимости от вас. Вы стали для меня… как бы сказать…

— Привычкой, — подсказала она с улыбкой.

— Вроде этого. Эта лошадь и вы верхом на ней — появляетесь на дороге под деревьями или в солнечных лучах… да ведь если вас обеих не будет — вас и вашей лошади — чего мне ждать всю неделю? Если бы вы только разрешили мне купить ее…

— Нет, нет, говорю вам, нет! — Диди нетерпеливо поднялась, но на глазах у нее выступили слезы при воспоминании о своей любимице. — Пожалуйста, не напоминайте мне больше о ней. Вы ошибаетесь, если думаете, что мне легко было с ней расстаться. Но больше я ее не увижу и хочу о ней позабыть.

Пламенный ничего не ответил, и дверь за ней закрылась.

Спустя полчаса он совещался с Джонсом, бывшим служителем при лифте и непримиримым пролетарием, которого он несколько лет назад снабдил деньгами на год, чтобы тот занялся литературой. В результате плод этой работы, роман, постигла неудача. Редакторы и издатели от него отказались, и Пламенный дал место разочарованному автору в своем маленьком секретном штабе, который ему пришлось для себя учредить. Джонс, со времени своего испытания с железнодорожным тарифом на дрова и уголь, делал вид, что ничто не может его удивить, и сейчас не проявил ни малейших признаков удивления, когда ему поручено было разыскать покупателя некой гнедой кобылы.

— Сколько мне за нее давать? — спросил он.

— Любую цену. Ты должен ее получить, в этом все дело. Торгуйся хорошенько, чтобы не возбудить подозрений, но купи ее. Затем отправишь по этому адресу в Сонома-Коунти. Этот человек — управляющий маленького ранчо, которое я там купил. Скажи ему, чтобы он хорошенько за ней смотрел. А затем позабудь обо всем этом. Не говори мне, у кого ты ее купил, ничего не говори о ней, сообщи только, что купил и отправил. Понял?

Но не прошло и недели, как Пламенный заметил в глазах Диди огоньки, не предвещавшие добра.

— Что-то неладно. В чем дело? — спросил он смело.

— Мэб… — сказала она. — Человек, который ее купил, уже продал ее. Если бы я думала, что вы тут замешаны…

— Я даже не знаю, кому вы ее продали, — ответил Пламенный. — Больше того, я себе не ломаю головы над этим. Кобыла была ваша, и не мое дело, что вы с ней сделали. У вас ее нет, это я знаю, и тем хуже. А теперь, раз мы уже затронули щекотливую тему, я хочу коснуться еще одной. И тут вам нечего щепетильничать, потому что, в сущности, это даже не вас касается.

Последовала пауза. Она ждала, глядя на него с оттенком подозрения.

— Дело идет о вашем брате. Он нуждается в большем, чем вы можете ему дать. Продав свою кобылу, вы не сможете отправить его в Германию. А доктора говорят, что как раз это ему необходимо. Он должен показаться этому известному немецкому специалисту, который, говорят, превращает кости и мускулы человека в какую-то кашу, а затем лепит их заново. Я хочу отправить его в Германию и посмотреть, что сделает это светило, вот и все.

— Если б только это было возможно! — воскликнула она, задыхаясь и без всякого гнева. — Только этого нельзя сделать, вы сами знаете. Я не могу принять от вас деньги…

— Подождите, — перебил он. — Вы бы не приняли стакана воды от одного из двенадцати апостолов, если бы умирали от жажды? Вы испугались бы его дурных намерений, что ли, — она пробовала протестовать, — или того, что могут сказать люди?

— Но это совсем другое дело, — начала она.

— Послушайте, мисс Мэзон. У вас странные представления. Например, этот взгляд на деньги — забавная штука. Вот вы, примерно, падаете с утеса, разве я не вправе подойти и поймать вас за руку? Ну, конечно, да. Но, допустим, вам нужна иная помощь — не сила моей руки, а сила моего кошелька. По-вашему — этого уже нельзя. Но так говорят все буржуа. А почему они это говорят? Потому что банде грабителей нужно, чтобы сосунцы были честными и уважали деньги. Если сосунцы не будут честными и перестанут уважать деньги, что станется с грабителями? Разве вы не понимаете? Грабители руки не протягивают, они орудуют долларами. Поэтому протянуть руку — дело обычное и простое, а доллары священны, настолько священны, что вы отказываетесь взять у меня маленькую сумму.