День разгорается
Шрифт:
— Ерундишь! — сердился Нестеров. — Люди имеются...
Расставаясь с ним, Осьмушин с некоторой завистью думал о том, что вот слесарь, наверное, спешит к этим самым подходящим людям, которые не только участвуют в событиях, но сами делают их.
В порыве накатывающей на него суетливости Осьмушин убегал на телеграф, усаживался к аппарату и вызывал, выстукивал:
— Белореченская? Белореченская?.. Это я, Сосновка!.. Белореченская?..
Но Белореченская молчала.
Провода мертво гудели, колеблемые холодным ветром. По проводам не стремилась еще живая мысль. Провода не передавали желанной вести...
Стопки
Черноволосый, опрятно и с некоторым щегольством одетый железнодорожник, примял недокуренную папироску и ткнул ее в груду окурков на краю стола.
— Самое время кончать!.. — продолжая только что притихший спор, заметил он. — Никакого смысла нет тянуть забастовку.
— Может быть, никакого смысла не было и начинать ее? — язвительно перебил его другой железнодорожник, высокий, с крупными следами оспы на худом лице. — Так по-твоему?
— Начинать, конечно, пришлось... Необходимо было. — Спокойно возразил черноволосый. — А теперь положение изменилось...
— Каким образом? Объясни, Васильев? — резко спросил третий железнодорожник. Коренастый, с большими узловатыми кулаками, с хитро и насмешливо выглядывающими из-под серых нависших бровей глазами, он с нескрываемым пренебрежением поглядывал на Васильева. — Объясни!
Васильев вытянул из пачки свежую папиросу, не закуривая, покрутил ее в пальцах и круто повернулся к спрашивавшему.
— А вот таким образом: войск в городе много да еще новые подтягиваются. Неравные силы у нас! Расколотят, как щенят!..
— Это еще посмотрим!.. Как сказать! — раздалось с разных сторон. — Войска уже отказывались стрелять в народ!.. На войска у правительства не очень крепкая надежда!.. Подведут!..
Оглядев возражавших и все еще покручивая незажженную папироску между пальцами, Васильев предупреждающе добавил:
— Помимо всего, часть членов забастовочного комитета за прекращение забастовки...
— Знаем!.. — вышел из-за стола человек в очках... — Очень прекрасно знаем, какая часть комитета срывает забастовку!.. Ну, вы, Васильев, что же, вполне согласны с этой частью?
Васильев смутился. Он почувствовал, что все смотрят на него неодобрительно.
— Вы согласны с ними? — повторил человек в очках.
— А если они правы?! — вспыхнул Васильев.
Человек в очках обернулся к товарищам и коротко кинул:
— Слыхали?
Несколько человек ответили:
— Слышим... Старая песня.
Коренастый железнодорожник любовно посмотрел на человека в очках:
— Мы от него, товарищ Сергей Иванович, еще и не этакое слыхали. Бьемся с ним, и никакого толку... Запутался парень!
— Запутался! — усмехнулся Сергей Иванович. — Видно, путаники сбили... Вот, — он взял со стола из пачки один листок и поднял его в протянутой руке, — вот мы зовем рабочих на борьбу. Разве мы шутим или в бирюльки играем? И разве мы не знали раньше, что у правительства имеются и войска, и полиция, и жандармерия? Мы все это прекрасно учитывали и учитываем. Но мы знаем и еще одно: стоит рабочему классу сплотиться и действовать дружно и организованно —
и он победит!— Конечно! — подхватил коренастый железнодорожник. — Яснее ясного!
У Васильева потемнели глаза. Упрямо наклонив голову, он перебил товарищей:
— С востока в любое время может прибыть сколько угодно войска. Можем ли мы устоять против них с нашими несчастными револьверишками и неумением даже путем обращаться с таким оружием?.. Надо быть благоразумными...
— Да, да! — усмехнулся Сергей Иванович, — вот вы это настоящее слово и сказали, которого я дожидался от вас: благоразумие!.. Скажите еще: постепенность, умеренность в требованиях, осторожность, и из вас выйдет самый патентованный, осторожный либерал!.. Проверьте себя, Васильев, по пути ли вам с революцией?
В комнате возникла тишина. Она была тягостной тем более, что только что здесь было шумно и оживленно. Сергей Иванович снял очки и, подышав на них, протер стекла смятым носовым платком. Васильев бросил незажженную папироску и вытащил из пачки новую. Голос у него был хриплым и глухим, когда он взволнованно сказал:
— Я в либералах не хожу... Не понимаю, почему товарищ Сергей Иванович сразу наклеивает ярлычки!.. Каждый имеет право высказывать свои соображения. По-моему, забастовка изжила себя, того и гляди, прекратится стихийно. А тогда хуже будет... Лучше прекратить ее в организованном порядке...
— Отступать в организованном порядке! — насмешливо подхватил рябой железнодорожник. — И трусить тоже в организованном порядке!
— Ты напрасно, Протасов, насмехаешься! — озлился Васильев. — Мы еще посмотрим, кто труса праздновать станет, когда придется туго!..
— Оставьте! — вмешался Сергей Иванович. — Дело не в личной отваге или трусости. Можно не сомневаться в том, что Васильев при нужде не струсит, но платформочка у него с гнильцой... С гнильцой, Васильев!.. А что касается части стачечного комитета, настаивающей на прекращении забастовки, то мы еще посмотрим, что массы скажут! Посмотрим!..
В дверь постучались. Сергей Иванович примолк. Все настороженно прислушались. Вошла женщина. Она прошла прямо к Сергею Ивановичу и тихо сказала ему:
— Вас ждут, товарищ Сергей Иванович. Пришли.
Сергей Иванович обернулся к собравшимся.
— Мне надо уходить. Разбирайте литературу. Собираемся послезавтра. Ну, а если надо будет, Протасов знает, как оповестить меня.
Он вышел из комнаты вслед за женщиной. Спор без него вспыхнул с новой силой.
— Ну, вот, пошли, — сказал Емельянов, когда женщина подвела к нему Сергея Ивановича. — Ребята собрались, остановка за вами.
Они вышли на улицу. Женщина пошла быстро вперед. Емельянов весело сверкнул зубами:
— Вроде разведки Варвара у нас. Ловкая. Можно без опаски итти.
Итти пришлось недалеко. Женщина, скрывавшаяся впереди, вернулась и деловито сообщила, что можно проходить спокойно. Они завернули за угол и вошли в полуоткрытую калитку.
В большой комнате, куда они попали из полутемных сеней, было много народу. Но было тихо и со стороны нельзя было догадаться, что в этом доме многолюдное собрание. Сергей Иванович прошел через комнату к стене, где стоял стол. У стола Сергея Ивановича встретил старый рабочий, приветливо кивнувший ему головой: