День разгорается
Шрифт:
К полудню первые оттиски манифеста пошли по рукам.
На улицах усилилось движение. По главной улице двинулись веселые толпы. Люди встречались, поздравляли друг друга, некоторые тут же, на улице, кидались целоваться. У многих в петлицах, на пальто, закраснелись яркие пунцовые розетки. В воздухе носилось будоражащее, шумное, ликующее:
— Свобода! Свобода!..
Как это только бывало раньше по царским дням и на пасху и рождество, в общественном собрании днем столпились завсегдатаи карточной комнаты и буфета. И тут тоже поздравляли друг друга. И сюда кой-кто заявился с красненькой розеткой.
Здесь
— Когда их выпустят?
— Сегодня же. Уже есть распоряжение.
— Надо устроить им пышную встречу. Ведь пострадали, как же!
— Конечно!..
Суконников-младший ходил сконфуженный и по секрету рассказывал своим приятелям об отце:
— Совсем спятил с ума старик! Как узнал про манифест, устроил дома скандал, разбил любимую чашку, собирается уезжать. «Не могу, кричит, я жить если всякой сволочи волю дают!» А куда уедет и сам не поймет... Ушибло его манифестом этим. Очень ушибло.
— Многие ушиблены, — утешали Суконникова. — Для иных это вроде крушения веры и упований...
В полдень в городском театре назначен был всенародный митинг. К театру заранее потянулись дружинники и заняли там все хода и выходы. Полицеймейстер появился ненадолго, поглядел на дружинников, задумался немного, потом исчез и послал несколько городовых с околодочным надзирателем. Дружинники, завидев полицейских, подняли крик:
— Выметайтесь! Долой!
Околодочный, нервничая, подошел к руководителю.
— Вы не беспокойтесь. Мы для ради порядку поставлены...
— Долой их! Порядок мы сами без вас установим и поддержим! Убирайтесь!
— Долой полицию!
Городовым пришлось убраться.
В железнодорожном собрании снова стало шумно и многолюдно. Отсюда предполагалось пойти большой демонстрацией к тюрьме требовать освобождения арестованных.
Демонстрация двинулась к тюрьме часов в одиннадцать. День был серый и бессолнечный. Начинали кружиться снежинки. Тусклые тени тянулись в углах и по бокам улиц. Но никто на замечал, что день сер и что солнца нет. У всех сияли лица и все излучали живое солнце: радость...
Швейцар «Метрополя» широко распахнул двери и, низко кланяясь, встретил гостей. Зал, несмотря на то, что было еще почти утро, быстро наполнялся. На эстраде давно не работавший и хорошо отдохнувший оркестр усердно настраивал инструменты. Из буфетной тянулись тонкие запахи соусов и острых закусок. Столики быстро заполнялись веселыми гостями. Люди приветствовали друг друга, будто не встречались годами. Устраивались компании, официанты проворно составляли несколько столов вместе. Карточки меню обсуждались оживленно, горячо и со вкусом. Метр-д'отель извивался, разрывался на части, еле успевая угодить завсегдатаям и почетным гостям. Отовсюду слышались призывные крики:
— Иван Ильич, сюда!
— Иван Ильич, угостите-ка нас чем-нибудь остреньким!
— А что мы сегодня выпьем, Иван Ильич? Чем можете похвастать?
Когда оркестр наладился и сыграл какую-то шумную мелодию, за несколькими столиками потребовали:
— «Марсельезу»! Играйте «Марсельезу»!
Дирижер на мгновенье смутился, но подскочил Иван Ильич, кивнул ему ободрительно головой, палочка взмылась вверх, застыла на мгновенье.
И вот полились звуки старого, запретного марша марсельцев.Марсельеза гремела победно и угрожающе.
Над покрытыми белоснежными накрахмаленными скатертями столиками проносился ветер борьбы и побед. Но за столиком сидели довольные и предвкушавшие тонкий завтрак и вкусную и обильную выпивку люди, и эти люди внимали «Марсельезу», как тонкое, волнующее блюдо. И этим людям казалось, что они совершают какой-то большой подвиг, слушая запретный гимн революции.
За столиками ударяли в такт музыке ножами и вилками по тарелкам. Кто-то, по студенческим, видимо, временам вспомнив слова, подпевал оркестру. И порою чей-нибудь неверный голос фальшиво врезался в мелодию, вызывая усмешки на лицах музыкантов.
— К оружию! — гремели многотысячные голоса, сконцентрированные в незабываемой музыке. — К оружию, граждане!
— Браво! Браво!.. — кричали за столиками, когда оркестр замолк.
Официанты, завороженные музыкой, очнулись и бросились служить гостям.
За одним из столиков сидела компания, среди которой выделялся какой-то военный. Он во время исполнения «Марсельезы» зло оглядывался вокруг и пил водку рюмка за рюмкой. Когда крики стихли и посетители принялись за поданные закуски и вина, военный этот поднялся и срывающимся, неуверенным голосом заявил:
— Теперь попрошу господ музыкантов сыграть настоящий гимн, русский гимн. Играйте «Боже, царя храни»!
Музыканты опять на мгновенье пришли в замешательство и опять Иван Ильич ободряюще кивнул им. И они заиграли. И как только они начали играть, военный уже уверенней, властно и придирчиво потребовал:
— Всем встать! Всем решительно!
Все шумно, торопливо повскакали на ноги. Только за одним из столиков, где сидели трое, один решительно отказался и громко бросил:
— Стану я исполнять капризы пьяного!..
Военный заметил, что в зале один не встал. Военный вышел из-за своего стола и направился прямо к тому, кто сидел. Здесь военный слегка качнулся, схватился за кобуру револьвера, выхватил его и без всякого предупреждения выстрелил в сидевшего. Тот отшатнулся, затрепетал и медленно пополз со стула на пол.
Музыка внезапно оборвалась. На секунду в ресторане стало тихо. Все на мгновенье оцепенели. Военный вложил револьвер в кобуру и пошел обратно к своему столику. Тогда тишина взорвалась. Понеслись крики. За столиками поднялась сумятица. Побледневший метр-д'отель выбежал в переднюю. Официанты оторопело и бестолково стали соваться между столиками. Загремела посуда. Гости ринулись в разные стороны. Большинство — к выходу. И только немногие подошли к тому, кто лежал на полу, истекая кровью. Кровь диким и устрашающим пятном краснела на накрахмаленной скатерти...
— Мертв... — сказал кто-то, наклонившись над телом.
Военный незаметно скрылся.
Сквозь решетчатые тюремные окна, сквозь пыльные стекла утро просачивалось с трудом. Камеры просыпались тяжело и угрюмо. Арестанты соскакивали с нар, с коек и, поеживаясь от холода, толпились у стола. День должен был начаться с поверки. После того, как дежурный помощник смотрителя с надзирателями обойдет все камеры и сосчитает всех арестантов, после того только можно было считать, что день, новый тюремный день, начался.