День разгорается

— Семеновского гвардейского полка отряд! На других не понадеялись, а эти, видать, не выдадут!

— Посмотрим! — беспечно говорили одни. Другие опасливо задумывались. Но бодрое настроение остальных рассеивало их осторожность и они забывали об опасности.

Об опасности заговорил смелее других черноволосый железнодорожник, Васильев, тот, кто уже не раз ввязывался в спор с Сергеем Ивановичем, с Лебедевым, с Потаповым и другими по разным поводам. О нем с раздражением Потапов густо рокотал:

— Меньшевичёк чистенький!

Другие железнодорожники партийцы называли его еще более резко и насмешливо:

— Чистоплюй!

За этим «чистоплюем» шла какая-то часть железнодорожников: работники управления, конторщики, некоторые из деповских. Он неизменно проходил в члены всяких комиссий, состоял депутатом совета, был в штабе самообороны. Одно время он тяготел к Сергею Ивановичу, но когда начались настоящие события, сжался, стал осторожничать, нашел новых друзей, новые авторитеты. Среди меньшевиков в городе считался большим теоретиком фармацевт Сойфер, который числился под надзором полиции и который в октябре избег ареста, спрятавшись у знакомых обывателей. Сойфер вел нелегальные кружки, выступал на массовках и резался с противниками по политической экономии. Сойфер сам себя считал лучшим знатоком Маркса и любил цитировать из «Капитала» по-немецки. Во время октябрьских событий Сойфер появлялся на митингах и выступал с большими речами. Речи его отличались запутанными и сложными соображениями, они были пересыпаны иностранными словами, их понимали с трудом. Но кой-кому густая и нарочитая «ученость» этих речей очень нравилась и в некоторых кругах их считали лучшими из митинговых речей того времени. Только одного оратора даже почитатели Сойфера считали выше его — адвоката Чепурного.

Аккуратный железнодорожник, Васильев, везде, где мог, предупреждал о Келлере-Загорянском.

— При таких обстоятельствах чистейшее безумие браться за оружие! — заявлял он. — Надо быть благоразумными и не итти на бесполезные жертвы!

— Что могут поделать плохо обученные в военном деле люди против блестящих по выучке гвардейцев?! — пожимал он плечами и досадливо разводил руками.

Сойфер, а это его слова, буква в букву, повторял Васильев, — аккуратный черноволосый железнодорожник, — пока что держался где-то в стороне. Его не видно было на собраниях последних недель, он вертелся с кучкой своих сопартийцев на-отлете и за него говорили и выступали Васильевы.

Сергей Иванович, который несколько раз в прошлом сталкивался с Сойфером, считал Сойфера большим хитрецом и увертливым человеком. Сойфер всегда ускользал от встречи с Сергеем Ивановичем и уклонялся на массовках скрестить с ним оружие. Сойфер вел свою линию хитро и осторожно. Он руководил кружками, где собирались учащиеся, служащие, два-три рабочих; там он излагал свои взгляды, там проповедовал свое учение, свою тактику.

Сергей Иванович озабоченно и с несвойственным ему раздражением говорил о Сойфере в день, когда впервые боевые дружины и солдаты пошли занимать правительственные учреждения:

— Притих этот фармацевт... Где-нибудь роет исподтишка. Надо повести с меньшевиками более решительную борьбу. Они могут кой-кого сбить с пути. Особенно сейчас, своими разговорами об осторожности и об опасности.

Сергей Иванович и другие комитетчики нисколько сами не преуменьшали грядущей опасности. Но они верили в революционные силы рабочих, знали, на что рабочие, когда их уверенно ведут к цели, способны.

— Келлер-Загорянский и его отряд — сила серьезная и внушительная, — утверждали в комитете. — Но мы должны победить. А победить мы сможем только тогда, когда будем крепко и по-настоящему организованы...

Пока что эшелон графа Келлера-Загорянского был где-то еще далеко на западе. Рабочие дружины укрепляли свою боеспособность, учились владеть оружием. Рабочие готовились к самому худшему.

Но в поражение не верили.

66

Выла пурга. Морозный ветер срывал куржак с телеграфных проводов, с застывших сучьев, гнал белую колючую пыль, заметал дороги. Декабрь всерьез принялся за землю и прокаливал ее жесткой стужей. Жители укрылись за толстыми стенами домов и зря не показывались на улицу. Дружинникам, которые окарауливали депо и другие места, было холодно, они зябли на наружных постах, подплясывали, чтобы согреться, кутались в воротники, в шарфы, в башлыки.

Пурга безумствовала несколько дней. Сухой мелкий снег наметало на железнодорожные пути. Сухой мелкий снег наваливался высокими сугробами и мешал движению поездов. Декабрь развернулся суровый и тревожный.

Красный флаг хлопал и рвался над депо. Красный флаг завивало и хлестало колючим, мелким снегом.

Павел, низко наклонившись и защищая лицо руками в перчатках, шел против ветра. Улицы были пустынны, это была глухая часть города даже в хорошую погоду, а теперь нигде не видно было ни души. По узким тротуарам наросли дымящиеся траншеи и валы и приходилось брести посреди улицы, где тоже было вязко и непроходимо. Павел подумал: «Хороший хозяин собаку в такую погоду не выпустит на улицу... А Старик настоял на своем...»

Поручение было как будто самое несложное, могли бы, как Павлу казалось, обойтись без него. Надо было сообщить деповским, чтобы они приготовили одну из мастерских под временное помещение для дружинников. Предполагалось усилить охрану депо и за-одно держать здесь крепкий отряд боевой дружины. На всякий случай... Нашлось бы Павлу, пожалуй, более ответственное и важное дело! Но Старик умеет навязать людям свою волю!

Небольшие домики железнодорожников сиротливо заносились снегом. Пурга не утихала. Над крышами рвался на ветру клочьями бурый дым.

Павел свернул в сторону и по открытой, как поле, широкой площади быстрее пошел к грязным корпусам депо, призрачно зыблющимся сквозь пургу.

У широких ворот Павла встретил вооруженный рабочий. Он не знал Павла и решительно загородил ему дорогу.

— Куда?

— Я из комитета, товарищ! — торопливо объяснил Павел. — Мне Антонова надо.

— Из комитета? Ну, проходи!

В полутемном цехе, кой-где заставленном паровозами, было тепло. Павел отряхнулся, опустил воротник, снял меховые перчатки.

— Антонов! — позвали рабочие, столпившиеся вокруг Павла. — Тебя товарищ спрашивает!

Антонов появился быстро. Увидев Павла, он кивнул головой и протянул ему руку.

— Пойдем, товарищ Павел. Расскажешь, в чем дело.

Рабочие расступились и пропустили их. Павел прошел за Антоновым куда-то по цеху, в какую-то низенькую дверь. Они очутились в каморке. Небольшой стол, два табурета.

— С чем прислали?

Павла покоробило: «прислали?!» Словно он рассыльный.

— Старик настоял, чтобы я взялся передать вам... Не понимаю, почему не поручили другому?..

— Все равно! — нетерпеливо перебил Антонов. — Ты ли, другой ли, дело, как говорится, есть дело. Ну?

Павел хмуро объяснил, в чем дело. Антонова распоряжение, которое передал ему Павел, обрадовало.

— Чудесно! Значит, к нам направят людей?! Очень чудесно! Я все время настаивал на том, чтобы главные силы были собраны здесь, в депо. Молодец Старик!

И еще раз Павла передернуло. В чем дело? Значит, был детально разработанный план, а он, Павел, о нем даже в общих чертах ничего не знает! Удивительные порядки!