День саранчи

Кстати, о собаках. Ирина оторвалась от умывальника и внимательно окинула взглядом недалекий, очерченный лесными массивами горизонт. Наверняка ведь, сволочи, уже в курсе, что спецназ ушел и что нас тут всего двое.

А Ренатик даже без оружия, знай себе, радуется жизни на турнике, при том, что его астоматическое прикрытие дрыхнет себе без задних ног в штабном купе. Нехорошо, дорогой товарищ. Утрата бдительности чревата неприятными последствиями.

Впрочем, когда она вернулась ко входу в свой домик на колесах, умытая, свежая, утираясь на ходу полотенцем, Ренат уже шел от турника к ней, и на плече у него висел «Калашников». Значит, просто не заметила в траве у турника. Значит, прапорщик Ахмеров вовсе не утерял бдительность.

— Доброе утро, мадмуазель ротмистр, — тон у Рената был издевательски-заискивающий. — Как вы почивали? Мухи вас не беспокоили?

— Вашими молитвами, господин прапорщик, — в тон ему ответила Рубцова. — А насчет мух вы зря беспокоитесь. Я-то от мух отобьюсь. А вот ежели мне по чистой случайности, ну то есть совершенно нечаянно, придется во время нашей сегодняшней экспедиции ненароком отвлечься и забыть держать постоянный астом не только на себя, но и на идущего рядом флотского парня, то вот ему-то как раз, боюсь, и не поздоровится. От мух, комаров и прочих маленьких, не очень маленьких, а также совсем больших, но в равной мере нерасположенных к стервозным экс-мичманам краснознаменного тихоокеанского флота, а ныне прапорщикам ФСБ лесных зверушек.

В астоме Ирина с удовольствием наблюдала за тем, как мечется в поисках адекватного ответа малоподвижная мужская мысль, но вдруг заметила, что от бледно- розового астоматического Рената куда-то вверх тянутся на удивление знакомые астоматические же волокна. «Кто-то им управляет?» — пронеслось у нее в мозгу. — «Но кто? И откуда? Почему именно сверху? Или все-таки это он сам научился...»

Додумать до конца она так и не успела, потому что в этот самый момент на голову ей упала крупная капля. Она подняла голову. Посреди совершенно ясного неба парил одинокий коршун.

— Ай-яй, какая неприятность, — совершенно искренне засуетился Ренат. — Хотя, с другой стороны, есть, кажется, у вас, у русских, такая примета. Насчет того, что это к счастью. Или к удаче? Вы, товарищ лейтенант, часом не помните?

— Ах ты... — начала было Ирина, уже на бегу обратно к умывальнику. Но там уже, отмывая под тонкой струйкой теплой воды пахнущую рыбьими костями кашицу, не выдержала и рассмеялась. Вот ведь засранец. Надо будет к нему повнимательнее присмотреться. Вечно в тени «господ офицеров», вечный этакий мальчик на побегушках. Или, если точнее, на починюшках и поездушках.

В астоме зарябило, и на зеленой стене времянки проступили выведенные вязью буквы: «На потаскушках».

— В смысле там, подай, принеси, — раздался из-за вагончика голос Рената. — Поди туда, не знаю куда, достань то, не знаю что...

— Ах, ты... — опять задохнулась праведным гневом Ирина, выскакивая из-за вагончика и замахиваясь на пакостника полотенцем. — Ах ты, снайпер хренов! Ах ты, засекреченное татарское подполье!

Ренат вытянулся по стойке смирно и стоически принял шлепок наотмашь мокрым полотенцем по чему придется. Пришлось пониже спины.

— Телесные наказания в русской армии... — начал он.

— Телесные наказания будут тебе в лесу. Сам будешь астом держать, раз такой умелый. Нет, ну надо же...

— Астом держать — не нашего ума дело. Звездочки не в том порядке на погонах. Мы пока только на мелкие пакости. А насчет крупных — пусть начальство думает. Ну а если серьезно, — дурашливая интонация в голосе у Рената пропала совершенно, то при наших с тобой раскладах лишнее астоматическое поле никак не повредит. Мало ли, придется нам там заночевать. Ты ночью его тоже держишь, я проверял...

«Ну вот, выпустила джина из бутылки», — подумала Ирина. Ренат очень часто общается с Илюшей Большаковым. И если учесть его въедливость, то остается только удивляться, как это она раньше за ним ничего такого не заметила. Собственно, потому и не заметила, что просто-напросто не принимала его в расчет. И зря, как выясняется, не принимала. А он тем временем прикидывался, по обыкновению, веником и давал ей сканировать себя. А стоило ей отвлечься, сканировал точно так же ее саму. Давно бы следовало ей усвоить эту его манеру. Так что нечего возмущаться. Баш на баш. А в том, что лишний источник астома никак не повредит, он действительно совершенно прав. Держать постоянное поле, да еще сильное, с «отведением глаз» всем потенциальным человеческим и нечеловеческим наблюдателям, больше суток она никак не сможет. Вымотается до последней крайности и угаснет. А вот если работать в смену, тогда, конечно, другое дело. Пусть у него астом слабее, пусть из каждых пяти часов ей придется работать четыре, а Ренату — час. Ей этого часа как раз хватит, чтобы восстановиться.

— Можно даже больше, — вмешался все также невозмутимо стоявший рядом Ренат.

— Что — больше? — встрепенулась Ирина.

— Больше часа. Извини, я опять за тобой подглядывал. И в самом деле, не все же тебе одной в чужие башки лазить. Я пока могу держать астом подряд часа три-четыре. Получалось и больше, но три часа — с гарантией. Это если тебе нужно будет поспать, как следует. А если в смену, то удобнее, окажем, так — три часа ты, час я. Потом опять твои три часа. Идет?

— Договорились.

Они переглянулись — слова были уже не обязательны — и пошли собираться.

***

Через сорок минут, подготовив как следует все необходимое снаряжение, они вышли на проселок и двинулись на юг, к лесу, туда, где, предположительно, должна была находиться база Колесника. Или одна из баз. В восемь тридцать, как и договаривались, на связь из Минска вышел Виталий и вкратце рассказал о результатах своего визита сперва к генералу Антосевичу, потом к патриарху отечественной биолектики, Олесю Шершневичу. Виталий предложил дождаться его и идти уже всем втроем. Но по здравому размышлению, приняв во внимание открывшиеся способности Рената, которые, кстати, Ларькина привели в не меньшее удивление, чем Ирину, решено было оставить Виталия в качестве группы тылового прикрытия. На всякий случай. Пусть едет, не торопясь, и сидит в лагере. И держит связь одновременно и с ними, и, если понадобится, с Москвой, с Борисовым.

Едва успев выйти из лагеря, Ирина поставила астом — полный, на «отвод глаз». И, как выяснилось, своевременно, потому что весть об уходе спецназа, похоже, дошла до Колесника и его присных практически мгновенно, и он принял первые адекватные меры. Грасовцы успели пройти не более двухсот метров, когда Ренат тронул Ирину за плечо и указал ей назад. Над единственной оставшейся машиной кружил многоцветный вихрь бабочек.

— Вовремя вышли, — написал Ирине Ренат все той же прихотливой, на арабскую похожей вязью. — А то пришлось бы полдороги отплевываться.

— И не только отплевываться, — Ирина почему-то выбрала готический шрифт, очевидно из чувства противоречия. И уложила буквы кирпичиками поперек дороги. — Слева сильное поле. Кроме того, которое идет от рощицы и контролирует бабочек. Кто-то гонит сюда более крупных животных. Похоже, собак.

Буквально тут же в астоме появилась маленькая Ирина Рубцова, которая пристально всматривалась в лужицу чистой, отражающей ясное небо воды. «Как в воду глядела» — перевела ребус Ирина, заодно оценив тонкость, с которой Ренат между делом поиграл с исконными автоматическими, от йети унаследованными смыслами образов воды и неба. Ренат снова тронул ее за плечо и указал на ближайшую лесную опушку. Оттуда к грунтовке неслась уже знакомая собачья стая.