День сардины

— Ох, умора! — хохотал он. — Посвети-ка спичкой старик, руки саднит. — Обе руки у него распухли и почернели. — Жалеет небось теперь, что кованых ботинок не надел, — сказал Носарь. — Переломал бы мне косточки.

Спичка погасла, но странное дело — я успел заметить, что он больше смотрел на меня, чем на свои руки, — хороший генерал всегда прежде всего думает о солдатах.

— Чего ты смеешься?

— Священник у них все железяки поотбирал; на что хошь спорю. Мик теперь их назад попросит.

Я промолчал. Вон как все обернулось — теперь, если с Миком что случится, мне отвечать.

— Кончай, — сказал он. — Чего сидишь, как памятник?

— Думаю, какой ты гад…

— Потому что я тебя надул? Так ты же знаешь, как я в тебя верю. Конечно, мог бы позвать Хоула или Малыша, а вот позвал тебя — хотел в лучшем виде все провернуть. И провернул благодаря тебе.

— Нужна мне твоя благодарность, — сказал я. — Купил ты меня в лучшем виде, вот что… Дураку ясно — Тереза вовсе и не просила тебя его бить.

— Верно, я тебя и здесь купил. — Он перестал смеяться. Я затронул его больное место и знал это.

— Ладно, — сказал я. — Нечего теперь и толковать, но я ведь мог в тюрьму загреметь, так что не мешало мне знать все, как есть.

Он все не вставал с земли. А я разозлился не на шутку, вскочил и давай на него орать.

— Ладно, — сказал он. — Тогда знай, Тереза влипла. Сейчас уже три месяца…

— Дурак, бестолочь! — сказал я. — Поможет ей драка с Миком? Возьми да женись на ней!

— Не могу, — сказал он.

— Что ж тебе мешает?

— Предки ее, — сказал он. — Я думал, ее старуха придет поговорить с моей, как водится. Как же, держи карман! А Тереза ушла с фабрики. Тогда я поплелся к ним домой. Вонючий ирландский свинарник. Сказал, что хочу жениться на ней. Мика и старика ихнего не было, а старуха, знаешь, что сказала? Сказала: пускай лучше Тереза в аду сгорит, чем выйдет за такого мерзавца, и они заставили ее уехать…

Я обалдел. Чтоб посчитать парня недостойным жениться на девушке, которая попала в беду, — это никак у меня в голове не укладывалось. И в первый раз за этот вечер я ему посочувствовал.

— Знаешь, что она сказала? Убирайся, говорит, вон из моего дома, мразь! Мразь!

— А ты что?

— Потопал восвояси, и все дела… Жаль, что я сам не стукнул его кастетом — тут бы ему крышка.

— Слава богу, что не стукнул, — сказал я.

— А ее я больше никогда не увижу, — сказал он. — Никогда.

И я понял, что он это твердо решил. Испанская кровь в нем заговорила.

— Не зарекайся.

— Вот увидишь, — сказал он. — Увидишь! Теперь я на ней не женюсь, пускай хоть на коленях умоляет.

Больше говорить было не о чем. Мы посидели еще с полчаса, и вдруг я заметил, что кастет все еще у меня на руке. Я снял его. Он был весь липкий. Мы сидели на узкой дорожке шагах в двадцати от реки, но я не промахнулся. Услышав всплеск, Носарь поднял голову.

— Эх, где я теперь другой достану! — сказал он.

— Это уж твое дело, старик, — сказал я. Он засмеялся. — Кончай смеяться. Может, Мик там мертвый лежит.

— Чтоб его убить, десятифунтовый молоток нужен! — Я отвернулся. Он положил руку мне на плечо. — Брось, старик, — сказал он. — Он сейчас небось чаи распивает.

И я ему поверил. Через несколько минут мы вышли со склада и, перейдя через шоссе, спустились в овраг. Там не было ни души. Носарь стал насвистывать «Полковника Боги», и я против воли пошел с ним в ногу и подтянул ему. Наши шаги гремели по булыжникам, как барабанная дробь. Мы промаршировали через горбатый мост, поглядели вниз и увидели отражение луны как раз под старым велосипедным колесом. На склоне холма светилось одно-единственное окно — в доме Неттлфолда.

— Интересно, там ли Краб? — сказал Носарь.

— А мне это вовсе неинтересно.

— Странное дело, — сказал он. — Дверь открыта.

— Может, они комнату проветривают?

— Ну нет. Старик Чарли должен уже быть дома. — Он стоял, кусая ногти, а я пошел дальше. — Артур. — Я не остановился. — Артур, ты слышишь? — Что-то в его голосе заставило меня остановиться и прислушаться. Да, я услышал… он подошел и схватил меня за руку. — Ты когда-нибудь слышал такое?

И мы стали прислушиваться вместе.

— Пойдем посмотрим, что там.

— Наверно, старик Чарли собаку бьет, — сказал я. — Надрызгался небось, как сапожник. Лучше нам туда не соваться.

— Нет, это не собака.

Я знал, что он прав, и мне хотелось убежать. Сроду я не слыхал таких звуков.

— Пойдем отсюда.

— Там что-то случилось, — сказал Носарь. — Надо посмотреть.

Мы поднялись на холм.

— Что-то собака не лает на нас, — сказал Носарь.

— Может, она в доме.

— Они ее в дом не берут.

В дверях показался человек, и мы сразу присели. Сквозь загородку нам были видны только его брюки и ботинки, из открытой двери шел свет, и ботинки тускло поблескивали, знаете, как эти штучки на вербе: они были желтые, замшевые. Мы видели, как человек повернулся и поглядел назад. Он молчал.

— Пойдем отсюда, — прошептал я.

Слышно было, как человек резко повернулся.

— Кто здесь? — сказал он.

Он не прислушивался, не то наверняка услышал бы, как сердце у меня выпрыгнуло из груди, словно камень из гейзера. Я узнал его голос. Он прошел через двор к изгороди.

— Бежим!

Носарь так стиснул мне руку, что чуть не раздавил ее.

— Господи, — сказал человек.

По его голосу я догадался, что это он издавал те звуки — плакал. Он подошел к двери и закрыл ее, а мы тем временем тихонько отползли от изгороди. Теперь мы не видели его за кучами железного лома, но опять услышали его шаркающие шаги; постояв в нерешимости, он вернулся к двери и вошел.

И тогда мы поползли что было сил.

Пока он был в доме, оттуда не донеслось ни звука. И почти сразу он вышел, не глядя по сторонам. А отойдя шагов на двадцать, побежал. Мы видели, как он выбежал на мост, а там почему-то остановился и поглядел вниз, наг воду.

— Нет! — прошептал Носарь, задыхаясь.

Только зря Носарь испугался. Человек постоял и побежал дальше.

— Ты узнал его? — спросил Носарь. Я кивнул. — Смотри же, Артур, ты ничего не видел!

Мы встали и пошли назад, к воротам. Теперь мы поняли, зачем он возвращался. Свет был погашен.