День счастья – сегодня!
Шрифт:
Как все это страшно. Сейчас есть, а через мгновение нет. И ты ничего не можешь с этим поделать. Абсолютно ничего. Причем это касается и горя, и радости. Просто в одном случае ты не знаешь, как сделать так, чтобы этого не было, не случалось. А во втором, наоборот, жаждешь, чтобы все это повторялось вновь и вновь, но опять-таки не знаешь, как этого добиться. И тебе приходится мириться со всем, что происходит. Или не мириться. В этом случае ты потенциальный клиент сумасшедшего дома.
Я ехал домой. Один.
Батя теперь тоже один.
Танюха, в сущности, тоже одна.
Добро пожаловать в клуб одиночек. Здорово, не иначе.
Забавно и страшно одновременно.
«Что за чушь ты несешь? Серьезная смерть. А разве она другой бывает?»
Я уже начинал привыкать, что все мои теперешние мысли поступают из двух независимых источников.
Не знаю, но когда я читаю какую-нибудь газету или смотрю новости, где сообщается о том, что некий господин или госпожа по одной из многочисленных причин покинули этот мир, – это кусок действительности. Можно даже сказать, обыденность, или еще хуже, обычное дело – каждый день кто-нибудь умирает. «Кто-нибудь». Вот в чем дело. «Кто-нибудь» – замечательное слово. Оно одновременно позволяет вам находиться в непосредственной близости от мест событий, но совершенно не участвовать в них. Кто-нибудь умер. Я знаю, но мне все равно кто. Почему? Потому, что это «кто-то», то есть «кто-нибудь». Может случиться, что этот «кто-нибудь» ближе, чем нам хотелось бы. К примеру, близкий человек близкого нам человека (не настолько близкого, как, например, жена, лучший друг, но все же). Да, это плохо, это страшно, это кошмарно. Но это опять все тот же «кто-нибудь». Мы посочувствуем, мы можем даже расплакаться, но не больше. Куска души это у нас не вырвет. Даже частички. Может показаться, что мы отдали часть души, но это только так кажется. Все осталось при нас. И от нас это не зависит. Совершенно. Поэтому вам могут только дать нитки и иголку, а штопать, дорогие мои, придется самим. А как иначе? Вы любили, вас любили – теперь отдувайтесь. Жестоко? Да, больше чем уверен. Но по-другому не получается. Мир жесток, жизнь жестока, люди жестоки. Ничего не попишешь. Каждый должен сам хоронить своих мертвецов. Индейцы понимали, о чем говорят.
А главное – совершенно невозможно подготовиться ко всему этому. Вы сможете подготовиться к любому экзамену, к любому собеседованию, да вообще ко всему. Но никогда не сможете подготовиться к смерти кого-то близкого, даже не близкого, а просто дорогого вам существа.
Помню, в детстве у меня был пес. Лет эдак в восемь я наконец-то выпросил его у родителей.
Через пять лет его не стало. Причем не было ни продолжительной болезни, ни безумно несущегося автомобиля, ничего такого. Он просто чуть-чуть повздорил с другим псом на улице. Я даже не знаю, имел ли этот инцидент вообще место в последующей трагедии. Просто так было легче. Всегда легче, когда есть виноватый.
В общем, пришли мы с псом домой, а он вдруг встал в коридоре, посмотрел на меня, и я увидел его глаза. Он был одновременно испуган, удивлен, и было что-то еще, но я не знаю что. А потом он умер. Вот так просто, взял и умер. Опустился на пол и больше не поднялся.
Что же тогда со мной было! Я тряс его, дышал в него, куда только не давил, но все без толку – его уже не было. Я бросился на улицу, чтобы найти ту собаку, с которой подрался мой пес, мой друг, мой лучший друг. Но я не нашел ее, – слава Богу, что не нашел…
Скажете, что я просто не привык к смерти? Нет. К тому времени я уже лишился всех бабушек и дедушек, но никто из них не забрал у меня ни кусочка души. Не знаю почему, но думаю, что не я в этом виноват.
А в тот день я впервые потерял часть души. Вернее, не потерял, а оставил с тем, кого любил.
И вот несколько дней назад я вновь сделал это. Мама.
«Я люблю тебя».
Внезапно мне стало дурно. Я попросил Семеныча остановить машину и, как только
он сделал это, выскочил из салона. Меня тут же вырвало: сказалось напряжение всех последних дней. Надо что-то делать. Непременно что-то нужно сделать, или я просто сойду с ума. Говорят, помогает, если полностью уйти в работу, трудотерапия, так сказать. Не знаю, может быть. Хотя я с трудом представляю, как полноценно работать, когда у тебя в голове такая каша, но попробовать нужно. Сейчас к Сашке, а завтра на работу.Я постоял, привел себя в порядок и уже готов был снова продолжить путь, но мобильник запел свою обычную песню. Лешка. Ну что ты мне, дорогой, скажешь?
– Илья?
– Он самый. Привет, Лех. Как дела? Приехал уже? – сказал я скороговоркой. Честно признаться, мне сейчас совершенно не нужен был этот звонок. Я не хотел ни с кем разговаривать, будь то хоть сам Господь Бог.
– Да вот буквально полчаса назад! – после небольшой паузы выпалил Алексей. – Илья, прими мои соболезнования.
– Спасибо.
– Я знаю, не вовремя сейчас… – Голос Алексея был ужасно взволнован.
– Хорош, Лех! В чем дело? – отрубил я.
– Ты помнишь о «Фреско»? – выстрелил он.
– Так… э… Леха… У-у-у… Не понимаю… Голова совершенно не соображает… А… в чем дело-то?
– Послезавтра у нас с ними встреча. Если помнишь, мы лидируем в тендере. Остался последний штрих.
– Так, хорошо, и что из этого?
– Как – что? Ты мне нужен на этой встрече. Два часа, Илья, и все. Дальше можешь делать что хочешь…
Ничего себе! Лешенька, что-то ты, голуба, не туда поворачиваешь. Что значит «дальше можешь делать что хочешь…»? А? Или ты забыл, кто здесь главный?
– Клиент-то твой, – продолжал Алексей. – Без тебя со мной и разговаривать не станут.
– Да хорош тебе, Лех, – забубнил я. – С чего это они с тобой не станут говорить?
– Илья, давай все-таки сейчас не будем это обсуждать. – Голос Алексея сделался каким-то официальным. – Не время, извини. Просто попробуй завтра все вспомнить и как-то собраться. Я все понимаю, но…
– Что «но», Леша? – перебил я его.
– Ничего, Илья. Просто прошу тебя, соберись.
– Хорошо, Леш, не вопрос, – сказал я. – Завтра в офисе все и обсудим.
– Нет, Илья, завтра не получится, – ответил Алексей. – Я весь день буду в разъездах – очень много встреч. А в офисе твой Игорек неплохо справляется. Ты давай лучше отдыхай. Я серьезно, Илья, ты мне очень нужен послезавтра.
– Договорились, – сказал я.
Не нравился мне этот звонок. Темнит что-то Леха.
– Тогда до встречи. Пока.
Я уже собирался отключиться, как вдруг вспомнил.
– Эй, Лех, погоди! – крикнул я в уже начавшую остывать трубку. – Ты знаешь, Сашка приехал?
– Да ладно? – оживился Леха. – Когда?
Так, когда? М-м-м… Хороший вопрос. Со всеми этими ужасами я совершенно потерялся во времени.
– Э… м-м-м… В субботу, кажется, – сказал я без особой уверенности. – Да, точно.
– Здорово. Как он?
– Да ничего вроде, – сказал я. – Ты чем спрашивать, заезжай давай. Посидим втроем… Здорово же… Опять-таки маму мою помянем, а то из вас никого не было. А она всегда вас любила. А? Ты как?
– Я позвоню, Илюх, ладно?
– Договорились. До встречи тогда.
– До встречи.
Я вытащил сигареты. Показал Семенычу, уставившемуся на меня сквозь залитое дождем лобовое стекло, что сейчас, мол, покурю и едем.
– Дождь вон какой, Илья Сергеевич! – взмолился старик. – Садитесь. Я все окна открою!
Я махнул рукой и, опершись о капот, смотрел в небо.
– Хоть зонтик возьмите!
Но я не ответил. Я снова был наедине с собой. Снова вдыхал сигаретный дым и тихо и медленно умирал. Так по крайней мере утверждает Минздрав.