День святого Жди-не-Жди

И люди услышат тебя. И рты в изумлении разинут [89] . И в слово твое поверят.

И последуют за тобою ученики [90] , и, возможно, умрут за тебя.

Ты много страдал и будешь отныне сам причинять страданья,

Ибо станешь великим и сильным, вооруженный истиной и истуканом [91] .

И Город ты покоришь, и Именем истукана заставишь себя почитать.

Возвращайся и соверши предначертанье великое! [92] В Город обратно спускайся!

89

Отсылка к Ветхому Завету: «Так многие народы приведет Он в изумление; цари закроют пред Ним уста свои, ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали» (Ис. 52, 15).

90

Отсылка к Новому Завету: «Итак идите, научите все народы…» (Мф. 28, 19).

91

Отсылка к Ветхому Завету: «И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его — истина» (Ис. 11, 5).

92

Отсылка к Ветхому Завету: «Он будет судить вселенную по правде, и народы — по истине Своей» (Пс. 95, 13); «Он будет судить вселенную праведно и народы — верно» (Пс. 97, 9); «… от Меня произойдет закон, и суд Мой поставлю во свет для народов. Правда Моя близка; спасение Мое восходит, и мышца моя будет судить народы…» (Ис. 51, 4–5).

Дыхание ненависти твоей столь сильно, что сокрушается все вокруг.

Свершив свою месть, ты унаследуешь страшного бога, который никогда не прощает,

Ничему не внимает и непреложно карает. Возвращайся в Город с ношей тяжелой своей и двойственной истиной.

Твоя Истина — двойственна, не забывай о рыбах, не забывай о воде с небес,

И когда вознесется навязчивый памятник, твой монумент, твой истукан».

Повернувшись к сестре своей, вновь я сказал: «Пойдем». И она подошла ко мне.

Склонившись над бездной, я взглядом измерил труп, водой искаженный.

«Возвращайся же к слабым и покажи им сию известковую морду.

Я покидаю Великого Человека, бесформенный Минерал Великий, истинный негалит [93] .

Твоей истине двойственной суждено будет камень плавить и мрамор терзать,

И тогда, может быть, по пути я пройду через влажные земли».

Повернувшись к сестре своей, вновь я сказал: «Пойдем». И последовала за мной,

А Пьер возвратился в Город, который внизу, и гигантский попутчик валун [94] с ним путь его разделил.

93

Неолог. от гр. n'ega- (ср. n'egation — отрицание; negativite — отрицательность) и megalithe (мегалит).

94

Отсылка к Лотреамону: «Взявшись за огромный камень… водрузил себе на плечо» («Песни Мальдорора». Песнь 1, с. 288 в кн: Поэзия французского символизма. М., 1993 (пер. Н. Мавлевич).

IV. Сельчане

ПОЛЬ:

Вокруг меня во всей своей мерзости простирается деревня, длинная простыня скуки [95] и хлорофилла, в которую днем и ночью заворачиваются сельчане. Как получилось, что я опять в это вляпался… паршивая ворсистость пастбищ, плетеные циновки съедобных злаков, отвратительная пучковая волосатость кустарника, шероховатая эрекция больших деревьев… Ах, безмолвие полей… невнятные крики паразитической скотины, эти коровы, присосавшиеся к эспарцету, словно мандавошки к лобковым волосам, эти стадные животные столь зачаточные, что кажутся корнями, которые вылезли из земли, чтобы поедать траву… вялый и неприятный звук качающихся ветвей, этот пассивный и дребезжащий шум, это постоянное склонение по ветру, от которого просто тошнит… лающий говор работников, диалект сельчан… Я ненавижу эту кайму зеленки, что тянется вокруг нашего Города: тусклый альбумин, которым вынужден питаться желток. Только у нас, за камнями наших построек и на булыжниках наших улиц, можно прочувствовать жизнь; именно оттуда она излучается в сторону сельского мрака.

95

Почти в тех же самых выражениях (монотонность, оцепенение, корова…) скуку деревенской жизни описывает Г. Флобер в романе «Бувар и Пекюше» (VII гл.). Тема раскрывается в схожих терминах и в «Обновлении» С. Малларме (растянутая болезненность, грусть, тоска, белые сумерки, сок полей…).

Как получилось, что я опять вляпался? Вновь я обречен на зрелище исключительно растительного мира, раскинувшегося в своей самоуверенной простоте, обречен на неизменно грубый контакт с двуногими и четвероногими, замкнутыми в пределах своего пищеварения. Какая скука! Повсюду ликует растительность, повсюду нарождаются растения, угрюмое и извечное обновление семенных сыновей и дочерей.

Как получилось, что я опять вляпался? Со всех сторон я ограничен горизонтальной линией растрепанных деревьев и изгородями земельных наделов. В окружности, расчерченной кадастрами и завещаниями, я не вижу ничего, кроме густого отпечатка времен года, жадного прикуса корыстного труда, медленной подготовки грядущего пищеварения, торжественного отупения деревенщины. Почему не подобен я солнцу, чей безмерный разум позволяет лучам, касающимся мха и лишайника, сохранять чистоту?

И когда оно (солнце) делает свой ежедневный вираж, уступая место ночи, я раскисаю и тоскую по достоинствам Города. В небе сверкает безумная геометрия планет и звезд, а из пахотной почвы выделяются темные шаровидные массы, вверх поднимаются чернильные пузыри. Вся природа впадает в отвратительный маразм. Все погружается в отупение. Зернышко света, которое взывает растения к жизни, возвращается в свое лоно, и на поверхности земли остается лишь головокружительная глупость бесформенных теней. Как не испугаться, когда в целесообразности отсутствует даже толика безумия? Как не ужаснуться при виде растительного бытия, что грузно тянется к своему концу: без воспоминаний и привидений, без смерти и призраков? Погруженный в эту тупую черноту, падший человек не слышит даже отголоска своего страха.

В городе каждый камень рикошетом искрится от блеска человеческого разума, а угроза ночи есть человеческая угроза. Вдали от дорог вас сдавливают безымянные ужасы, тускло удушают растительные кошмары; зато на углах улиц сверкает нож убийцы, легко понятный нож, с которым любой человек при любых обстоятельствах может обращаться как с бесспорным знаком. Здесь (где я нахожусь сейчас) — духота и трясина, там (где я хотел бы находиться) — багровые ручьи крови, все еще заряженной желаниями и жизнеспособностью. Если наши дома и одолевают призраки, то это отголоски человеческих останков, жалобные отражения существ нашего вида; здесь же я могу рассчитывать только на тени теней, густоты густот, мрачные сопли, шипящий навоз.

Стоит мне отойти от жилой постройки, в которой, впитываясь в перегородки, сохраняется запах человечества, меня тут же охватывает омерзительный ужас, тошнотворное отвращение к естественным красотам. Кто бы мог когда-нибудь поверить в то, что между человеком и средой его обитания существует хоть какая-то естественная связь? [96] Единственно возможные настоящие гармонии создал сам человек. Он один сумел достичь общей связности. Дух веет только там, где дышит человек [97] , но человек, освобожденный от биологических и сельскохозяйственных ограничений: дух веет только тогда, когда природа стирается и исчезает [98] . Человек свершается исключительно в городе. Здесь же я чувствую лишь ужас и порабощение. Я вздыхаю, вспоминая о дрожи и лихорадочности, которые возникают только в урбанистических сообществах.

96

См. эссе Кено «Образцовая история».

97

Аллюзия на ответ, который Иисус дает фарисею Никодиму: «Дух дышет, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Иоан. 3, 8).

98

Обыгрывание темы противостояния духовного и плотского, к которой часто обращается апостол Павел: «Ибо живущие по плоти, о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном» (Рим. 8, 5), «Ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти…» (Гал. 5, 17) или «Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную» (Гал. 6,8). Эту тему затрагивал еще Платон в натурфилософских диалогах («Тимей») и детально развивали гностики, в частности св. Ириней Лионский (трактат «Против ересей»).

Труды моих братьев и моего покойного отца никогда не вызывали у меня желания уклониться от иллюзорной срединной линии, посредственное следование которой, к счастью, освобождает от всех тревог. Не будучи старшим от рождения, я никогда не стремился к привилегиям цифры один [99] . Я всегда считал, что место первого есть лишь покорность и ограниченность рамками правил. Но и место последнего мне никогда не казалось привлекательным. Я не жажду блистать. Чем меньше обо мне думают, тем лучше я себя оцениваю. Мой путь — лицемерие, моя атмосфера — скрытность. Я хочу являть лишь плоскую, гладкую и разгадываемую поверхность; я сохраняю при себе все нижнее; и здесь игра с этим словом в его подспудном значении вовсе не случайна, даже если я употребляю его совсем не в бельевом — по-моему, смехотворном — смысле. Хотя между одетой женщиной и тайной можно провести первую параллель.

99

Отсылка к «Метаморфозам» Овидия: Medio tutissius ibis («Средний путь самый безопасный») (II, 137).

С другой стороны, очевидно, что растительная природа и все, что от нее зависит, не прячет один лик под другим; у корней нет никакого особенного достоинства; если удалить почву, растительность раскидывается цельно и обнаженно. Ей нечего скрывать; она не становится более скучной, более пассивной, более застойной; но ее скука, пассивность и застойность не становятся менее ощутимыми. На свету она выделяет порчу, которую сама же собирает под покровом мрака. Все ее проявления лепечут один и тот же плеоназм. В полночь, несмотря на заляпанность лунным светом, огромные поля источают такую же вонь, что и в полдень. Растения не лгут, у растений внешнее поглощает все сущее, совсем как земельный надел — суть работающего на нем человека. Я же совершенно не люблю поглощаться и, подобно лукавому крабу, оставляю клешню тому, кто вздумает за нее потянуть. Потом она отрастает у меня по первому желанию и ради любой прихоти.

В Родимом Городе мне достаточно сделать нескольких уступок, дабы спокойно насытить свое притворство. А какую пищу я могу найти здесь, в съедобном мире овоща и зерна? Там каждый день приносит пропитание. Город — это моя жизнь, город — моя сила. То, что мои тайны обусловлены последними изобретениями или изысками моды, еще не свидетельствует об особом пристрастии к прогрессу и новшествам. У меня нет никакой системы; в одних случаях я отмечаю человеческую хитрость; в других — удивительное угождение моим желаниям; и во всех — бесспорный ум.