ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Верещагин с ним сдружился.

При содействии Красильникова Верещагин поступает в университет, куда его не хотели принимать, так как он опять пропустил – на этот раз букву «с». В слове, обозначающем его собственную национальную принадлежность.

Университет Верещагин заканчивает за три года – пропуская второй и четвертый курсы.

Дальше. Оглушенный невыносимой зубной болью, он пишет дипломную работу, которая единодушно оценивается экзаменационной комиссией как гениальный математический курьез. За введение в математику совершенно нового методологического принципа Верещагину присваивается ученая степень кандидата наук. Он направляется на работу в пореловский научно-исследовательский институт керамических сплавов, где внезапно сдает – его научная карьера замедляется, если не сказать останавливается вовсе.

Однако поначалу Верещагин не унывает. Высокая зарплата плюс премии за разработку несложных, но практически важных научных тем позволяют ему вести беззаботную жизнь, наполненную развлечениями, а также купить в комиссионном магазине японский магнитофон марки «Сони» и советскую стереорадиолу «Эстония». Верещагин увлекается музыкой. Мною рассказан случай, когда он целую ночь лихорадочно вылавливал из эфира и записывал на свой магнитофон красивые мелодии. Или не рассказан?

Творческие потребности души при такой жизни остаются неудовлетворенными, в результате чего на Верещагина начинают накатывать приступы острой тоски, дважды он испытывает панический страх смерти, знакомый всем тем, кто носит в душе большие богатства, но не желает или не находит повода их тратить.

Подобным образом ведет себя человек, посланный на время в чужую страну с большой суммой денег в валюте именно этой страны. Он ходит по этой стране, с удовольствием осматривает достопримечательности, но иногда испуганно хватается за карман, набитый деньгами: ему становится страшно от мысли, что он вот так прошляется и ничего путного не купит на свой капитал, имеющий ценность только здесь. По возвращении на родину все его деньги превратятся в ничего не стоящие бумажки. Он себя успокаивает: ничего, время еще есть, успею, можно не торопиться, но по ночам ему снятся жуткие сны, будто его срочно отзывают на родину, и он просыпается весь в холодном поту.

Богатая верещагинская душа пугалась точно так же, и ей снились сны, будто зовут обратно.

Тот, кто растратил золотой земной чеканки, не боится возвращения в родные края.

Потом Верещагин нашел возможность растратить часть драгоценного капитала, именуемого талантом, он создал замечательную игрушку – юлу, волчок, с особыми, математически рассчитанными свойствами, но директор фабрики – краснощекий кретин, кукла, бюрократ – не оценил ее, после чего Верещагин провел с помощью волчка курс лечения своих болезней, избавился от опасной родинки на животе, лег спать в хорошем настроении – казалось, все налаживается, но тут им в третий раз овладел коварный страх смерти. Теперь он назывался любовью. Дальше. Вместо того чтоб серьезно отнестись к своему чувству, Верещагин отнесся серьезно к объекту этого чувства, то есть совершил ошибку, которая никому не проходит даром. Вместо счастья он получил страдания и так глубоко погрузился в их пучину, что директор института в разговоре с кем-то охарактеризовал Верещагина как бездельника, потому что работать он стал хуже некуда.

На данный момент все.

Некоторые страницы мне удались на славу.

Например, эпизод, в котором профессор Красильников хватает за ухо старшего преподавателя кафедры литературы и шепчет: «Исправьте тройку на четверку». Или – тоже очень хорош – монолог старого склеротика: врача-кожника.

Привлекательны также отдельные притчи, неприхотливо разбросанные по ткани повествования там и сям. Особенно мне нравится притча о волке, который смотрит в лес и воет, а когда леса не стало – завыл еще больше. С интересом читается также рассказ о моем знакомом, который думал, что нашел в дупле драгоценный перстень, а оказалось, что это голова жука-рогача.

Глубокие мысли встречаются в рассуждении о том, как вести себя в период, когда охвачен любовью.

«Есть ли, на ваш взгляд, в первой половине жизнеописания Верещагина неудачные страницы?» – так может спросить меня читатель. Да, есть, увы! Так, например, из рук вон плохо рассказано о пребывании Верещагина в университете. Читаешь, и непонятно – с чего это ему разрешили прыгать через курсы? Неубедительно изображена сцена защиты Верещагиным дипломной работы-диссертации – ее научную значительность приходится принимать на веру, авторский текст нас в этом не убеждает. Не сумел найти ярких красок я и при описании первых лет работы Верещагина в Порелово. Почему он вдруг превратился в довольного собой и беспечального верхогляда, любителя легких хлебов, в жуира с двумя девушками – из партера и со сцены; кстати, об этих девушках тоже ничего толком не рассказано, хотя упоминаются они несколько раз. Почему так легко отказался от экспериментальной проверки идеи, которую развил в своей дипломной работе-диссертации? Ну, допустим, не хватило напористости, послушался директора института, но откуда тогда это состояние удовлетворенности жизнью, которое не покидало его несколько лет? Ведь он по складу своего характера – фанатик: и в детстве – сначала упорно закапывая все подряд, потом все взрывая; и в юношеские годы тоже. А тут вдруг превратился в самодовольного мещанина, в компанейского вертопраха…

Я, пожалуй, сделаю вот что: неудачные главы попрошу набрать курсивом. Тогда читатель легко сможет их распознать и пропустить, чтоб не раздражаться лишний раз авторской неумелостью.

Если, конечно, типография пойдет на это. Наборщикам довольно хлопотно менять шрифты на линотипе – это такая машина для отливки строчек. От частых перемен шрифта падает производительность труда, что в конечном счете отражается на заработке рабочих. Они могут сказать мне: «Пошел ты со своим курсивом знаешь куда?» И будут правы.

Так что если курсива в книге вдруг не окажется, не подумайте: автор высоко оценивает все здесь написанное. Отсутствие курсива будет означать, что работники типографии послали автора туда, куда его уже неоднократно посылали представители очень многих других организаций.

Дальше. Просматривая написанное, я обнаружил, что несколько важных сведений о Верещагине я все-таки сообщить забыл. Так, например, еще обдумывая книгу, я решил где-нибудь в самом начале обязательно описать первую любовь Верещагина. А вот сейчас, перелистывая рукопись, с ужасом обнаруживаю, что первой любви нет…

А она очень важна для всесторонней обрисовки характера героя. Без этой любви у читателя может создаться впечатление, будто Верещагин в детстве только и делал, что выращивал кристаллы и сотрясал город взрывами. А он все-таки человек, что там ни говори, хотя и ходит сейчас с телохранителями какого-то жуткого неземного вида. И ничто человеческое ему не чуждо было ни в детстве, ни позже.

Так что придется рассказать об этой первой детской любви сейчас. Коротко. В двух словах.

69

В то время Верещагин жил с родителями в длинном приземистом двухэтажном доме, которой теперь и не увидишь, хотя он есть. Потому что рядом теперь торчит жуткая стеклянно-бетонная тумба в двадцать один этаж, и, как солнце по небу ни вертится, домик верещагинского детства все время остается в тени. В вечных сумерках. Только и радости, что луна ночью иногда осветит его.

А в то время здесь было красиво. Дом стоял в глубине двора, вокруг росли деревья. И жила в этом доме девочка. Каждое утро – весной, летом, осенью – она выходила со своим отцом во двор и делала утреннюю гимнастику. Стройный мускулистый отец, одетый в спортивный костюм, поднимал руки, приседал, подпрыгивал, и девочка – тоненькая, в трусах и майке – повторяла за ним все эти движения.

Ежедневная гимнастика проходила в обстановке торжественной серьезности, и Верещагин любил наблюдать из окна за этой процедурой. Девочка с папой жили на первом этаже, Верещагин – на втором.

Чтоб не быть замеченным, Верещагин прятался за шторой. Ему хотелось выйти во двор и попрыгать-поприседать рядом с соседкой, но он не смел. Он был мало знаком с нею и совсем не знал ее красивого отца.

Сейчас уже трудно вспомнить, сколько сезонов продолжалось это наблюдение из-за шторы – может, год, может, два или три. Верещагину казалось, что он смотрит на девочку всю сознательную жизнь. От ежедневных занятий физкультурой она окрепла, выросла, повзрослела. Наступил день – июньский, солнечный,- когда Верещагин, выглянув из-за шторы, замер, пораженный: девочка делала гимнастику не в трусах, как прежде, и не в майке, а в голубом тренировочном костюме. С красной полоской вдоль плеч.