День впереди, день позади
Шрифт:
— Вот вырасту большой, буду, как дядька Селёма, шить хомуты и валенки подшивать…
— Ладно, ладно, сынок, — сказала мама. — Вырасти сперва…
Я еще не знал точно, сколько мне лет, и когда меня спрашивали об этом, я терялся, показывал то все пальцы на руке, то меньше, но зато я хорошо знал, когда смотрел на закрытую дядькину дверь: если я ее открою, уж никогдашеньки больше он не скажет: «Здорово, Кольша! Давно, брат, не видались!»
День позади, день впереди…
Один оставаться дома Колька не любит. И потому сидит за столом, где только что завтракал, выструнив локти и ладони по краю столешницы, исподлобья следит за сборами матери. Она насыпает соли в пустой спичечный коробок, кладет его на
— Да не взбуривай ты так! Мы же не на век… А хошь, я тебе от заюшка гостинец принесу?
— Гостинец? А какой?
— А уж это не знаю. Какой он сам даст, такой и принесу. Скажу ему: Коля мальчик умной, один домовничат, дай, заюшко, гостинец получше.
— Мама, а ты попроси у него это, знаешь што… — Колька лихорадочно чешет затылок, в голове его мелькают пряники, конфеты-подушечки, которые иногда привозят в магазин, да все это не то — вдруг видит большой корабль с парусами и квадратными бойницами для пушек по бокам…
За воротами кричат:
— Тоньша, айда! Тоня, слышишь? Мы уж туто!
Мать наклоняется к окошку, заглядывает в него сбоку и стучит в раму кулаком, кричит тоненько:
— Слышу, бабы! Иду-у!
— Ага-а! А я опять один! — Колька срывается с лавки, с маху торкается плечом и бедром в избяную дверь, вылетает в темные сени, оттуда — на крыльцо, дробит голыми пятками по ступенькам. Вымахнув на середину ограды, останавливается растерянно. Сердце сдавливается. Вот мать сейчас уйдет, а ему придется весь день пробыть одному-одинешеньку. Он смотрит на крыльцо с последней надеждой: может, передумала, не пойдет в бор?
Мать показывается на крыльце, в руке она держит за дужки две корзины. Подходит к Кольке, ставит корзины на землю — в одной лежит узелок. Она стягивает с головы синий платок, зажимает уголок его в зубах и, пока перекручивает на затылке хвост длинных красных, как медная проволока, волос, завивает их в шишку, закалывает гребенкой, говорит:
— Смотри, на Тобол не бегай, а то утонешь… Хлеб на столе. Картошка вареная в чугунке на лавке у шостка стоит. И простокиша там же, рядом, под тряпицей. Ешь! И домовничивай тут ладом… Куриц в огород, смотри, не пускай! Да не забудь, поросенка накорми! Варево в сенях…
— То-ня-а! Где ты там? — слышится опять из-за ограды.
Мать оборачивается на голос:
— Иду, иду-у! — Быстро повязывает платок, подхватывает и вешает на локоть корзины. — Ну, господь с тобой, сынок, пошла я…
— Я с тобой! — решительно говорит Колька и надувает губы.
— Ну проводи, проводи нас, — соглашается мать и улыбается ласково.
За воротами сидят на лавочке Поля-почтальонка и Катя-техничка из сельсовета. Колька идет с ними почти до конца деревни — до кузницы. Он понимает, что в лес его все равно не возьмут, и дергает мать за кофту:
— Мама, ты про гостинец не забудешь?
— Не забуду, Колюшка, не забуду. Ну беги домой…
Он стоит посередь дороги и смотрит им вслед до тех пор, пока материн синий платок не мелькает последний раз за пряслами огородов, сбегающих к сланке — земляной плотинке между речкой и ровком. Там, за сланкой, есть три дороги, одна из них — в бор. Он круто поворачивается и бегом, нарочно загребая босыми ногами землю на мягких местах улицы и пыля, возвращается к своей ограде и садится на лавочку возле палисадника, где недавно сидели женщины. Теперь они и мать идут и разговаривают, идут и, может, уже пришли в лес и ищут грузди. Что теперь делать? Самый хороший друг Витька вчера сказал, что поедет с отцом на покос, дома его нету. И на Тобол нельзя…
В избушке напротив, через дорогу, хлопает дверь. Воротцы в ограду растворены, и Колька видит, как от крылечка к сараюшке пробегает Вася — как всегда, в одних трусах и сапогах. Колька ждет, что Вася пойдет обратно, но он не идет. Колька вскакивает, поддергивает резинку серых полотняных штанов повыше, почти до груди, так, что оголяются щиколотки, и, выпятив губы, сурово осматривает рубаху. Одна пуговица расстегнута, и он долго ловит ее пальцами, просовывает в петельку. Потом дергает на маленьких воротцах ремешок щеколды и заходит в ограду. Возле
бревенчатой горничной стены, сразу за воротцами, видит свою колесянку: отец сбил крест-накрест две тынины, к их нижним концам приколотил ось с надетой на нее тракторной шестерней, а возле самой шестерни к палкам прибил кусок ржавой жестины, задевающий за зубцы. Колька с оглушительным треском гонит колесянку по двору: от ворот — вкруг дома, до крыльца, и обратно — до предбанника, до самого штабелька со вчерашними досками. Не выпуская рукояток, любуется на ровные строчки следов, оставленных на земле шестеренкой. След почти как у настоящего ДТ-54, на каком работает его крестный — силач дядя Миша Криницын. У них в деревне только один такой трактор, и зимой дядя Миша с отцом привозили на нем из-за озера сено для Маньки, и дядя Миша разрешил ему посидеть в кабинке и подергать за рычаги. Вот бы и сейчас прокатиться с ним где-нибудь!.. Да только нельзя, потому что еще тогда, зимой, отец сказал, что дяде Мише попало… Колька тогда удивился: «Пошто? За то, что я в кабинке сидел, ага?» Отец хмыкнул: «Кабы за то!.. Кое у кого березовый комель заместо головы! И сам не ам, и людям не дам!..» Колька даже рассмеялся: вдруг увиделись люди с корявыми чурками на плечах. Смешно и страшно тут же: а если такой вечером на улице попадется?.. Неужели с ним даже дядя Миша не справится? Да ну…И Колька вдруг с короткого разгона врезается шестеренкой в серый штабелек ровно напиленных старых, с трещинами, досок. Штабелек покачнулся, но устоял.
Эти доски они с отцом и готовили вчера вечером. Когда он вытягивал на себя полотно двуручной пилы, она никак не хотела идти обратно, только повизгивала да звенела, а отец говорил: «Да ты на меня-то не толкай, не толкай, ты только на себя тяни. И не прижимай ее в прорез-то шибко, тяни легонько, она и пойдет, не будет вилять. Острая — зубья сами захватят, сколь надо…» К козлам подошла с пустым подойником мать, посмотрела, как они маются, и сказала: «Давай, Коля, я с тобой встану». — «He-а, я сам!» — Он занервничал, опять сильно дернул пилу на себя, и опять она с его стороны согнулась дугой, завыла: у-a, у-a, у-a. «Это ты виноват, папка! Ты так сильно толкнул! Тяни вот давай теперь, тяни!» Отец хмыкнул, а мать сказала: «Мастер мастеру не указывает, бог помощь сказывает… Слушай, чё отец-от говорит, да так и делай». — «Ага, вы умеете, дак хорошо вам!» — Слезы изнутри защипали глаза, и он уж хотел убежать, чтобы засесть в свою клетку и доказать им, какие они… Но мать зашла ему за спину: «Ну-ко, сам берись за ручку-то ли чё ли, а я только так, подержусь легонько. Покажу, а дальше уж ты и сам справисся». Он взялся, мать прикрыла его руку своей ладонью, отец потянул пилу к себе, потом они — к себе. Желтые опилки весело посыпались на зеленую траву. Доска треснула, зажала пилу и распалась на две половины. Колька засмеялся. Мать ушла. А они пилили дальше, и отец говорил: «Вот! Молодец!»
Отец хочет разобрать тын с одной стороны в огуречнике, а потом зашить эту сторону досками. Низ тына там совсем подгнил, и кое-где образовались дырки. Да еще он недавно выломал в углу огорода две тынины, чтобы можно было пролезать в конопляник. И теперь куры наладились через палисадник выходить на пустырь за пригоном, а оттуда — в огород.
Кольке жалко тына, особенно свою дырку в уголке: через нее так быстро можно оказаться в конопле! А конопля — густая, высокая, на бор похожа. Он клетку там изладил. Вырвал коноплю у стенки пригона, на два кирпича досточку положил, еще два кирпича друг на дружку перед лавочкой поставил — получился стол. А главное — не видит никто. Хоть обзовись! Он там сидит молчком — и хоть бы хоба…
Вспомнив про клетку, Колька припускает к дверцам в огуречник. И только распахивает их, видит кур. Три белых и одна рябая, они роются в огуречной гряде — только солома в разные стороны летит.
— Вот паразитки! Ну я вам щас! — Он выдергивает с корнем высокую полынину у забора и, размахивая корневищем над головой, как богатырской булавой, мчится по дорожке к гряде. Куры начинают беспокойно вертеть головами, трясти гребнями, а когда он подбегает и шваркает булавой по гряде, стараясь достать ближнюю птицу, куры хлопают крыльями и с гоготом летят в разные стороны. Им откликается из ограды петух: кру-го-го-гом!