День жаворонка

А разве это возможно?

Что-то рушилось и падало внутри моей постройки. Осыпался потолок. Но стены еще стояли. Разве я понимала, насквозь прошитая болью, что можно сохранить их?

На другой день Ты пришел раньше обычного:

— Юлька, у меня ничего не вышло здесь. Едем. Ты можешь?

И мы стали собирать вещи.

Оказывается, пока Ты отстаивал и пытался сохранить, памятник заказали другому. Простейший бюст на невысоком колышке-постаменте. И обсуждать нечего — все гладкое, включая гранит…

— Билетов нет, — сказала нам кассирша на вокзале.

— Тогда на завтрашний.

— Нет.

Она захлопнула деревянную дверцу окошечка. Это окошечко имело свою дверцу. А дверца — потайной ключик. Мы понимали: надо на что-то здесь нажать. Но Ты не знал этой тайны. И я не знала. И мы пошли искать гостиницу, что при вокзале.

— Номеров нет.

Позвонили в ту, где жили.

— Номеров нет.

Это уже было почти нереальное: только что жили там и — нет. И мы пошли ходить просто так.

— Лучше не ожесточать сердца и провести ночь на улице, — сказал Ты. — Или на вокзале.

Я тоже так считала. Радость борьбы и побед нам обоим, как видно, была чужда.

И вот здесь-то произошло маленькое чудо, о котором я всегда вспоминаю, как о мираже: показалось, попритчилось. Но почему же все дальнейшее не опровергает миража, а как бы является его продолжением?

Глава VII

Солнце мягко спружинило за белые привокзальные дома-новостройки и переменило подсвет всей городской декорации. Цвета розоватой фламинговой беспомощности стали белые эти дома; оранжевой — пыль на шоссе; темной и погустевшей — городская зелень. И мы легко сквозь этот подсвет прошли через новый город и окунулись в тень тех самых дуплистых ив, которые наверняка переживут нас.

Речка была мелковата и грязна от всегородского дневного омовения: жара ведь! Вдали, на отмели, виднелась та самая плывущая в отсветах церковушка. И все возле нее плыло: домишки, садочки, белое официальное здание, похожее на сарай.

— Может, там что-нибудь вокзальное?! — сказал Ты, и мы пошли. Это оказалось далеко, потому что река извивалась, и тропинка — за ней. И вот уже в дуплах ив стало что-то шевелиться, трава повлажнела, в редком зеленоватом воздухе зашарахалась первая летучая мышь.

Мы подошли к тому строению. Оно было официальной побелки — ровной, включающей подоконники и двери. Сквозь закрытые, а кое-где и зарешеченные окна ничего не проникало. Почти. Только дребезжащий мужской смех — тонкий, звенящий.

Мы переглянулись: странно. Постояли. Ты стал искать дверь. Ты стал искать ее, волнуясь, будто сам хотел того, что случилось потом. И нашел. Постучал. И нас впустили.

Это одноэтажное, неказисто побеленное здание скрывало внутри темноватый зал с лепным потолком. Зал был узкий, вмещал только стол — один, длинный, под белейшей скатертью, уставленный бутылками и едой. За столом сидели люди в темных костюмах и в светлых рубашках с галстуками. Меня поразила неподвижность их лиц, — бледные, торжественные, они что-то напоминали. А, вот что: пятиэтажные дома на пустыре.

Нас не заметили. Здесь шло веселье. Взлетали к бутылкам руки. Поблескивали запонки. Смех и говор. Мне показалось, что все незамысловато, элементарно. Но, может, я и не права.

— Гляди, гляди, Никитин-то к Шалимовой подсел!

(Смех.)

— Петр Михайлович, жене скажем!

(Смех.)

— Нам не страшен серый волк! — Это реплика Петра Михалыча.

(Смех.)

— Волков бояться — в лес не ходить! Верно, Петр Михалыч?

— А как же!

(Хохот.)

— Работа — не волк… в лес…

(Внезапная тишина.)

— Ну, это ты брось…

Все поглядели по сторонам.

— Ннн-да…

— Откуда вы, граждане? — Это уже к нам. — Откуда вы? Кто вас впустил?

— Мы… знаете ли… Мы хотели бы выехать из города…

Нас оглушил смех еще сильнейший, чем от шутки над Петром Михайловичем.

— Выехать — ха-ха!

— А-ха! Слы-ха-ха-а-ли?

— Выехать — ха-ха!

И вдруг я увидала, что один — со смуглым, тяжелым лицом и светлыми глазами — не смеется. Глядит надменно и обиженно. Увидели и другие. Смех прошел. Надменно глянули все. Стали еще больше похожи — с обвисшими щеками, прищуром подпухших глаз, опущенными складками у рта.

— А кто информировал, что мы здесь? — спросил смуглый.

— Мы услыхали, что здесь кто-то есть.

— А-а-а… Зайдите через недельку.

— Но мы… Нам негде жить.

— А-а-а… Ну, это не к нам.

Я поняла, что они все же по выезду, то есть что это им ближе.

— Мы бы уехали.

— А кто вы, собственно?

Мы сказали.

— Понятно. Понятно, — смуглый задумался. Поднял на Тебя бледно-серые четкие глаза.

— Я не мог видеть ваших работ?

Ты промолчал о памятнике. А ответил так:

— Если вы были в столице на выставке…

— Нет, нет. У нас в городе. Скульптура «Дети будущего» в парке. Нет? Не ваша?

— Слава богу, нет, — ответил Ты.

Тот улыбнулся:

— Вы умеете лучше?

— Надеюсь.

— Посмотрим. Да вы садитесь. Садитесь. Коньяку? Водочки? — Это был, конечно, не очень главный человек. Но что-то он знал про себя, что давало ему силу. Это сразу ощущалось. — Вы пейте, уважаемые работники искусства. Я вот что скажу. У нас тут планы гигантских работ. Перспективы. Простор. Я сведу вас с кем надо.

Смуглый обращался к Тебе, потому что его интересовал Ты. Меня он сразу отсек, как лишний вес.

Речь шла обо всем городе: все скульптуры, всё, что на украшение и возвышение его. И человек этот был уверен, что сумеет помочь Тебе.

— Наш город древнее столицы. Это не значит, что мы хотим соперничать. Нет. Но… Вы понимаете?

Ты понимал. Ты давно искал такой возможности. Это был, конечно, соблазн. Соблазн с большой буквы.

— А вы поезжайте, — было сказано мне. — Тут как раз и кассир, и шофер автобуса. Вам как лучше?

— Мне все равно.

— Тогда зайдите к Шалимовой. Шалимова!

Это была красиво причесанная, хорошо подкрашенная женщина.

— Что скажете?

— Вот надо отправить.

— Прямо?

— Мм… Через Петрова.

— Зайдите к Петрову. — Она указала на дверь, вделанную в стену. — Сошлитесь на меня. — И по-мужски тряхнула мою руку.

Я сделала шаг от стола. Оглянулась на Тебя. Ты, будто меня и не было вовсе, продолжал разговор. Никогда не видела я такого азартного лица — ни у Тебя, ни у кого другого. И я поняла: это все. И открыла дверь.