День

— Понятно, Алексей Михайлович — тогда все встает на свои места. Кое-кто из «предтеч» появляется на поверхности, хотя представить гигантов на земле невозможно — я сужу по размерам гробниц Адама, Даниила и прочих — они огромных размеров. Да и столовые горы порой напоминают окаменевшие пни. К тому же еще остались секвойи, а их размеры впечатляют, особенно сейчас. Выходит, за прошедшие тысячелетия измельчало не только человечество, но растительный и животный мир.

Парень посмотрел с нескрываемым уважением — полковник явно знал больше, чем говорил. И такое ощущение, что Перфильев знал, не иначе, и не полностью попал под влияние. Но тут не следовало обеспокоиться — если аура человека соответствовала параметрам, то «контроль» не требовался, и частицы просто пропускали его, как по системе опознавания «свой-чужой». А так могло быть только в одном случае…

— Да и продолжительность жизни сократилась многократно, я ведь многое знаю, но на порядки меньше чем нужно, и совсем мизерно от моего желания. Нынешние «усредненные» семьдесят лет в десять раз меньше определенного, и вчетверо меньше чем у «трехсотлетних старцев», которых московские цари по просьбе церкви истребляли со всевозможным рвением. Таких как ваш воспитатель — мы ведь вчера провели тщательный осмотр вашего дома, и теперь я понимаю с кем имею дело. То-то думаю, ваш старик стариком, а на движения посмотрел, то моментально понял, что любой наш спецназовец перед ним как щенок перед волкодавом. Да, «старец» возрастом, раз с Наполеоном еще воевал, а ведь сил немало — раз вместе с вами бревна таскал на часовню. Размеры впечатляют, мне такое не под силу.

— Ай как нехорошо, обыскивать нашу скромную обитель в наше отсутствие, все истоптать, везде заглянуть…

— Что вы, какой обыск, негласный осмотр! Зашли в тапочках, осмотрели, да, каюсь, все положили на место. Даже ваши четыре «контрольки» заново восстановили, хотя, думаю, их было больше.

— Семь, как «Дед» сказал, — мотнул головой Алексей, то-то я смотрю, вы пистолет с собой не носите. Он для вас бесполезен, вы это знаете.

— А еще вреден и опасен для меня — я пришел с миром, и просьбой, пусть пока от себя лично, но по возращению сделаю доклад Верховному главнокомандующему. Ситуация такая, что только вы сможете вмешаться в войну, которая скоро превратится в третью мировую…

— Сейчас не можем, но так поможем, пока рассчитывайте на свои силы…

Глава 38

— Мир сошел с ума, и не понимает этого! Безумие, безумие…

Никогда в жизни сидевший на лавочке старик не был так близок к отчаянию. Привычный мир рушился на глазах, что его, как и многие сотни других жителей приграничного Даугавпилса, ждет в ближайшие дни, откровенно пугало. Если сказать, что ничего хорошего, то это будет еще очень мягко произнесено, но то, что все люди присутствуют при крушении старого мироустройства, никто не сомневался.

Сейчас Эдуард Николаевич мысленно делал нелегкий выбор, которые ему предоставили латышские полицейские своей повесткой. А там ему фактически предлагался выбор между плохим, и очень плохим, хотя он представить не мог как в свои семьдесят восемь лет он может представлять какую-то угрозу «национальной безопасности Латвийской Республики». И вспоминал прожитые годы с горькой усмешкой, осознавая, что он, как и многие миллионы его бывших соотечественников огромной державы, в пользу красивых картинок «будущего счастья», совершили страшное — развалили собственными руками, и что страшнее помыслами, великую страну.

Все три прибалтийские страны в советское время являлись своего рода «парадной витриной» СССР. Он это хорошо знал, потому что в далеком шестьдесят девятом году по комсомольскому набору приехал на строительство нового завода. Который должен был стать наглядным примером успеха советского автостроения — готовились к выпуску в Риге знаменитых советских микроавтобусов РАФ. Машина получилась красивой, и производилась ежегодно десятками тысяч штук. Ее видели в разных городах необъятного Советского Союза — от заполярного Мурманска, до Владивостока и Хабаровска, и южных Ташкента и Баку. И не только это — в Латвии выпускались не менее знаменитые радиоприемники ВЭФ, трамваи и электрички, строились корабли, а товары народного потребления, такие как текстиль и легендарные рижские шпроты, буквально «рвались» всеми покупателями. И жизнь казалась великолепной — получили от завода с покойной женой и двумя детьми трехкомнатную квартиру в новостройке, купили новенькую «жигули», построили дачу из кирпича с камином и мансардой. Добились всего того, что в советское время считалось признаком успеха, определенного и достаточно высокого социального статуса — все же стал начальником цеха. И как все жители прибалтийских республик с восторгом встретил начавшуюся в стране «перестройку», с ее «гласностью» и «демократизацией».

Русские в Латвии охотно поддались агитации латышских националистов, что проповедовали очень простую и доходчивую идею — хватит кормить «вечно голодную Рашку», отделимся и будет нам всем «счастье». И будущая жизнь выглядела сладостной, а как иначе. Россия будет закупать все производившееся на прибалтийских предприятиях втридорога, ведь ничего нет на полках магазинов. И одновременно задешево продавая комплектующие и ресурсы, необходимые для экономики не только прибалтийских стран, но и с возможность перепродажи их в европейские страны, на чем можно было получить «жирный процент» от посреднических услуг. Поначалу так и вышло — русские дельцы гнали «прибалтийским транзитом» все, что удалось разворовать и «прихватизировать», в портах стоял бум — по экспорту цветных металлов в первые три года независимости та же Эстония вышла на лидерские позиции в мире. Хотя никаких полезных ископаемых в виде руд любых металлов у нее не было совершенно, хоть всю страну шахтами покрой, и овраги перекопай. Да еще формировавшийся Евросоюз щедро «отстегивал» с «барского плеча» — жизнь удалась, что и говорить.

Вот только русское население с горечью стало осознавать, как их классически «кинули» и «развели». Какое там равноправие — приехавших на восстановление в послевоенные годы в законах провели как «оккупантов», и права голоса на выборах лишили. Популярен стал лозунг среди местных, предназначенный для русских — «чемодан, вокзал, Россия». Началась «реституция» — возвращение собственности бывшим владельцам, в результате чего бывшие партийные работники из элитных старинных домов оказались на окраинных «хрущевках». И употребление русского языка осталось только на бытовом уровне, об обещаниях «равноправия» сразу же было забыто. И население поделили на две равные категории — «полноценных граждан» и «белых негров», которым нормальный паспорт не полагался. Или получали паспорт «неграждан», или российское гражданство, с постоянным видом на жительство. Эдуард Николаевич выбрал первое — как и многие он надеялся, что цивилизованная Европа урезонит местных националистов, и те введут нормальное «равноправие» для своих русских сограждан.

В ответ получили «закон о языке» Эдуард Николаевич как не пытался сдать экзамен, так и не смог — наверное, возраст тому помехой. Сыновья сообрази моментально, и удрали в Германию, там получили гражданство. Ехать в Россию в «лихие девяностые» дураков не было, все уровень жизни в Прибалтике был куда выше. Но вскоре «процветание» закончилось и тут — заводы стали закрываться один за другим, в 1997 году выпустил свой последний микроавтобус и РАФ. Западным странам не нужны были в качестве конкурентов бывшие советские республики, так что промышленность стала демонтироваться, а взамен выплачивались германские дотации. Скоро все заговорили о возрождении на дешевом российском сырье «четвертого рейха», уже объединившегося, где ФРГ «зажевала» ГДР, и теперь стала главной державой Европы, с самой могущественной экономикой. А вот промышленность трех прибалтийских республик захирела за несколько лет — Россия перестала поставлять дармовое сырье, ведь немцы платили чуть больше, хозяйственные цепочки разорвались, да и закупаемые западные и американские товары были куда качественнее. Да и в портах бум закончился — непрекращающаяся русофобская кампания Риги, Таллинна и Вильнюса вызвала ответные действия — русские стали строить свои собственные терминалы. И с надеждой создать «прибалтийские эмираты» пришлось распрощаться, молодежь массами устремилась в западные европейские страны. Там нуждались в квалифицированных работниках, и платили им куда больше, чем они могли бы получить на родине. Так что сейчас республики с ехидством стали именовать «прибалтийскими вымиратами» — население быстро сократилось на миллион жителей, и стало даже меньше, чем проживало жителей в относительно благополучном предвоенном 1939 году.

А теперь наступил финиш — всем стало ясно, что надвинулась война, о которой долго говорили политики, и добивались ее всеми способами. Вот теперь доигрались, вот только радости никакой не видно…

Глава 39

— Мир сошел с ума, и не понимает, что обречен собственным безумием на неизбежную гибель!

Эдуард Николаевич затравленно оглянулся — на улицах Даугавпилса было как никогда много военных из стран НАТО, которые узнавались по нарукавным нашивкам в виде флагов — вот «французы» из Иностранного Легиона, с ними «коллеги», тоже легионеры, но уже «испанские». Эти две страны в Европе продолжали содержать формирования из иностранцев, за службу в них давалось гражданство. Но вот другие «флажки» принадлежали уже военнослужащим по контракту, хотя за призывниками дело не станет, многие страны снова вернулись к системе воинской повинности. Потому что контрактников для раздуваемых штатов вооруженных сил катастрофически не хватало. И это легко объяснимо — все прекрасно видели, что происходит на Украине, и отправляться туда, воевать под видом «добровольцев» категорически не желали. Еще меньше было желающих умирать за интересы «глобалистов» и «выгодоприобретателей» из Евросоюза — тех же транснациональных корпораций и банкиров.

В той же Латвии было решено вдвое увеличить «мощь» собственной армии — с 17 до 50 тысяч человек кадровой армии за счет 38 тысячного резерва, а последний за несколько месяцев развернуть по штатам до полусотни тысяч. Финансирование брал на себя Евросоюз, денег в собственной казне не имелось, страна давно существовала на дотации. Да и молодежи не оставалось — все выплаты уходили на прорву чиновников и на пенсионные отчисления — стариков было куда больше, чем подростков. Но демографический кризис поразил все европейские страны — развитие феминизма привело к тому, что женщины отказывались рожать больше одного ребенка, и то ради удовлетворения материнского инстинкта и щедрых дотаций, что им выплачивались в качестве поддержки от государства. Так что взять новобранцев было неоткуда, а во Франции и Германии миллионы беженцев из азиатских и африканских стран вообще не горели желанием сражаться за чуждые им страны. А насильственно призывать их было опасно, из-за опасений вызвать всеобщее восстание мусульман — а вероятность такого варианта теперь учитывалась всеми политиками. Дело решили просто — стали отлавливать выходцев из те же восточно-европейских стран, и в первую очередь скрывавшихся от мобилизации украинцев, которых насчитывалось до семи миллионов. Не так, правда, как там — по телевизору много раз показывали, как ТЦК отлавливает на улицах украинских городов «громадян» — там велась настоящая охота на людей. Смотреть было страшно, как несчастных и не желающих воевать с русскими русских же людей хватают средь белого дня на улицах, и увозят на фронт, где их убивают в первые дни.