Деньги миледи

Изабелла не двинулась.

— Зачем? — сказала она.

— Ты что же, думаешь, я сомневаюсь в твоей невиновности? — отвечал он. — Единственное, что сейчас может оправдать тебя в глазах света, это если я, несмотря ни на что, возьму тебя в жены. Изабелла, ты слишком дорога мне, чтобы я мог так легко от тебя отказаться. Пойдем, я объявлю друзьям о нашей скорой свадьбе!

Она взяла его руку и поцеловала ее.

— Это очень великодушно с твоей стороны, — сказала она. — Но это невозможно.

Он шагнул к ней.

— О чем ты? — спросил он.

— Моя тетя скрыла от тебя правду вопреки моему желанию, — продолжала Изабелла. — Я поступила дурно, позволив ей настоять на своем; не хочу повторять ту же ошибку еще раз. Твоя матушка права, Альфред. После случившегося я не могу быть твоей женой, покуда невиновность моя не будет доказана — а никаких доказательств на этот счет пока еще нет.

Гневный румянец снова заиграл на его щеках.

— Послушай, — сказал он. — Я не настроен шутить на эту тему.

— Я не шучу, — тихо и грустно ответила она.

— Ты что же, говоришь серьезно?

— Да.

— Не упрямься, Изабелла. Подумай еще.

— Я благодарна тебе за твою доброту, Альфред, но не могу поступить иначе. Я выйду за тебя — конечно, если ты сам этого захочешь, — только после того, как мое доброе имя будет восстановлено, не раньше.

Он взял ее одной рукою за локоть, другой указал на выходящих из шатра гостей — они уже направлялись к каретам.

— Твое доброе имя будет восстановлено в тот день, когда я назову тебя своей женой, — сказал он. — Связать мое имя с подозрением в краже не посмеет даже твой злейший враг, не забывай об этом. Подумай, прежде чем дать окончательный ответ. Если ты не изменишь своего решения до того, как они дойдут до дома, — значит, мы расстаемся, и расстаемся навсегда. Я не согласен ждать; я не согласен ни на какие условия. Думай же. Они идут медленно. В твоем распоряжении еще несколько минут.

Он все еще держал ее за локоть и следил, как гости вереницей тянулись в сторону дома. Пока все они не собрались у крыльца, он не говорил сам и не позволил заговорить Изабелле.

— Итак, — сказал он, — у тебя было время образумиться. Что ты решила? Подашь ли мне руку, чтобы вместе со мною подойти к друзьям, или простишься со мною навек?

— Прости меня, Альфред, — мягко начала она. — С моей стороны было бы нечестно прикрываться твоим именем. Его ведь носишь не только ты, но и твои родные, и они вправе рассчитывать, что ты ничем его не запятнаешь…

— Мне нужен прямой ответ! — безжалостно перебил он. — Да или нет?

Она взглянула на него с грустью и состраданием и ответила одним словом, как он того пожелал. Голос ее звучал твердо. Она сказала «нет».

Ничего не говоря, даже не взглянув на нее, он повернулся и зашагал к дому.

С опущенной головой и плотно сжатыми губами он прошел сквозь строй гостей, каждый из которых уже знал о случившемся от его сестрицы, вошел в гостиную и позвонил в колокольчик, сообщающийся с расположенной на конюшне комнатой управляющего.

— Вам известно, что я должен ехать за границу? — спросил он, едва тот появился на пороге.

— Да, сэр.

— Я уезжаю сегодня ночным поездом в Дувр. Велите сейчас же заложить двуколку. Есть что-нибудь срочное?

Управляющий тотчас выложил на стол кипу дел, требующих немедленного решения. Проклиная задержку, Гардиман вынужден был сидеть за столом и подписывать чеки и счета, пока запряженная двуколка ждала на конном дворе.

Посреди этой работы его отвлек стук в дверь.

— Войдите! — раздраженно крикнул он и поднял голову, ожидая увидеть кого-нибудь из гостей или из слуг, но в комнату вошел Моуди. Гардиман отложил перо и угрюмо взглянул на того, кто осмелился ему помешать. — А вам какого черта здесь нужно? — спросил он.

— Я видел мисс Изабеллу и говорил с нею, — отвечал Моуди. — Мистер Гардиман, я полагаю, что в вашей власти помочь ей, и вы должны ради нее сделать это до отъезда из Англии.

Гардиман обернулся к управляющему.

— Этот малый что, свихнулся или выпил лишнего? — спросил он.

Но Моуди невозмутимо, словно сказанное не имело к нему отношения, продолжал:

— Простите за вторжение, сэр. Я не стану докучать вам объяснениями, задам лишь один вопрос: записан ли у вас номер пятисотфунтовой банкноты, которой вы рассчитались за лошадь во Франции?

Гардиман потерял власть над собою.

— Ах, негодяй! — взорвался он. — Он, значит, вынюхивал, чем я занимался во Франции! Порядочный человек не станет совать нос в чужие дела!

— Порядочный человек не станет мстить женщине и скрывать от нее сведения, от которых, может быть, зависит ее участь! — твердо возразил Моуди.

Такой ответ, несмотря на гнев Гардимана, возымел некоторое действие. Хозяин встал и приблизился к Моуди. Несколько мгновений они молча стояли друг против друга.

— Я смотрю, вы не робкого десятка, — усмехнулся Гардиман, от раздражения переходя вдруг к иронии. — Ну что ж, придется оказать даме любезность и заглянуть в свои записи.

Он сунул руку в нагрудный карман, проверил остальные карманы, обыскал все на столе — книжки не было.

Моуди с нарастающей тревогой следил за ним.

— Ах, мистер Гардиман, только не говорите, что вы потеряли записную книжку!

Гардиман снова сел за стол, угрюмо покорившись этому новому несчастью.

— Ищите ее сами, если хотите, — вот все, что я могу вам предложить, — отвечал он. — Вероятно, я где-то ее обронил. — Он нетерпеливо обернулся к управляющему: — Ну же, что там еще подписывать? Еще немного, и я сойду с ума в этом проклятом доме!..