Денис Давыдов
Шрифт:
Как раз в то время в отряд Давыдова был определен его младший брат — Лев {120} . Если некогда Денис старался быть достойным своих стихов, то, думается, Лев теперь старался быть достойным своего знаменитого старшего брата. Хотя, несмотря на его молодость, за спиной у младшего Давыдова были уже Шведская и Турецкая кампании…
В бою при местечке Белыничи отряд Давыдова был остановлен в одной из улиц плотным ружейным огнем из засады. Денис назвал это своим Аркольским мостом {121} — ему нужно было увлечь за собой солдат, иначе мог подойти с подкреплением генерал Ожаровский {122} «…и, посредством пехоты своей, вырвать у меня листок лавра, за который уже я рукой хватался! Мы разрывались с досады!
271
Давыдов Д. В.Дневник партизанских действий 1812 года // Давыдов Д. В.Военные записки. С. 258.
Затем, выйдя из местечка, французы внезапно атаковали окруживших его русских, но Лев Давыдов ударил со своими казаками и, обратив противника в бегство, а частью положив на месте, взял в плен подполковника, двух капитанов и 96 рядовых. При этом сам молодой офицер был тяжело ранен.
В общем, Лев оказался достоин старшего брата, признавшего в своих «Записках»: «Справедливость велит мне сказать, что брат мой Лев был героем сего дня». Но стоит заметить, как же за прошедшие пять лет изменился сам Денис! Он ли, сломя голову увлекавший гусар и казаков в атаки под Вольфсдорфом, теперь утишал наступательный порыв? Хотя недаром же один военный год засчитывается за три года мирной службы…
Как уже было сказано, ни одна книга про 1812 год не обходится без жалостливого, в общем-то, описания трагического состояния отступавшей французской армии. Не станем и мы нарушать традицию и расскажем, каким теперь видел недавно еще грозного противника другой командир партизанского отряда — Бенкендорф:
«Приближалась зима. Голод и недостаток всех предметов обмундирования и артиллерийских запасов увеличивались. Сообщения были прерваны различными партиями, которые всюду стерегли транспорты и разбивали обозы. Раненые покидались; начали обнаруживаться заболевания. Упадок дисциплины возрастал вследствие необходимости каждому заботиться о своем продовольствии. Упадок духа, опасения и ропот овладели, наконец, этой армией, привыкшей к быстрым успехам и богатству средств Германии и Италии…
Упадок дисциплины и духа ускорил это отступление и скоро превратил его в постыдное бегство. Тревожимая со всех сторон, французская армия ежедневно теряла обозы, орудия и значительное число солдат. Наши казаки и крестьяне днем и ночью окружали ее во время марша и остановок на биваках, избивали фуражиров и захватывали все продовольственные средства.
Наконец, небо, казалось, взяло на себя месть за Россию. Поднялся ужасный ветер и принес 25-градусный мороз. Неприятельские лошади, не подкованные на шипы и выбивавшиеся из сил, падали непрерывно и оставляли в наших руках обозы, парки и артиллерию. Вся добыча, взятая в Москве, досталась казакам. Несчастные французы в лохмотьях, голодные, застигнутые стужей, почти более не сражались и гибли от лишений. Ненасытный голод обратил их прежде смерти в скелеты, и эти обезображенные тени тащились друг за другом, высматривая, где бы поесть падали или отогреть свои полузамерзшие тела. Длинный след трупов, окоченевших от холода, обозначал путь и страдания армии, выставленной Европой» [272] .
272
Бенкендорф A. X.Записки… С. 114, 126–127.
Что ж, если такое писал партизан, насмотревшийся на зверства и бесчинства французов, то действительно у русских — известно, что русскими тогда чувствовали себя и лифляндец Бенкендорф, и грек Властов {123} , и грузин Багратион {124} , и многие другие генералы и офицеры Российской императорской армии, — ненависть к надменному противнику сменилась истинным христианским состраданием.
Последним боевым эпизодом для Давыдова в Отечественную войну стало взятие города Гродно — 9 декабря 1812 года.
«Австрийский корпус, вышедший уже из границ наших, малым числом последних войск своих, занимал еще город Гродно. Генерал-адъютант граф Ожаровский явился с отрядом, предложил о сдаче и получил отказ. С отрядом казаков, гораздо слабейшим, партизан Давыдов, без чванных речей придворного человека, не вдаваясь в политику, приблизился к передовой неприятельской
страже, угрожая, если не будет сдан город, атаковать идущим за ним войском. Раздался звук стаканов между венгерскими гусарами, и при хвале отечественному напитку, рука в руку, в знак приязни. С начальником их сделано условие, и город наш! В одно время дошли до фельдмаршала рапорты: графа Ожаровского, что австриец не сдает города, и партизана Давыдова, что город им занят!» [273]273
Сборник биографий кавалергардов. Т. 3. С. 35.
«Девятого числа я вступил в город со всею партиею моею, — писал Денис. — У въезда оного ожидал меня весь кагал еврейский. Желая изъявить евреям благодарность мою за приверженность их к русским, я выслушал речь главного из них без улыбки, сказал ему несколько благосклонных слов и, увлеченный веселым расположением духа, не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не сыграть фарсу на манер милого балагура и друга моего Кульнева: я въехал в Гродну под жидовским балдахином.Я знаю, что немногие бы на сие решились от опасения насмешки польских жителей, но я не боялся оной, имев в себе и вокруг себя все то, что нужно для превращения смеха в слезы. Исступленная от радости толпа евреев с визгами и непрерывными ура! провожала меня до площади. Между ними ни одного поляка не было видно, не от твердости духа и не от национальной гордости, ибо к вечеру они все пали к ногам моим, а от совершенного неведения о событиях того времени…» [274]
274
Давыдов Д. В.Дневник партизанских действий 1812 года // Давыдов Д. В.Военные записки. С. 301–302.
Наполеоновская пропаганда работала весьма эффективно — поляки считали, что русские еще где-то в окрестностях Смоленска, а французы и не догадывались об оставлении Великой армией Москвы. Пройдет несколько времени, и наш герой скрестит теперь уже не сабли, но перья с французскими писаками. Пока же он вступил в Гродно, назначил кагального начальником городской полиции, предупредил местных жителей, что те, кто в течение двух часов не сдадут оружия, будут расстреляны через пять минут после истечения срока, и приказал срубить и сжечь «призовой столб», поставленный поляками на площади в честь взятия французами Москвы…
Заметим, что защищавший Гродно отряд австрийского генерала Фрейлиха был не так уж мал: четыре тысячи венгерцев при тридцати орудиях. Анонимный автор свидетельствует: «было захвачено огромное количество провианту, превышавшее несколько миллионов рублей». Правда, вывод, этим автором сделанный, ошарашивает: «С тех пор имя Давыдова стало неразрывно связано с славными воспоминаниями о незабвенном 1812 годе» [275] . Словно бы и не было партизанских действий и блистательных подвигов!
275
Денис Васильевич Давыдов (1784–1839)… С. 15.
Впрочем, на том 1812 год для Дениса все-таки не закончился.
Хотя подполковник Давыдов имел немалые заслуги (есть такой промежуточный итог: «С начала партизанских действий до 23 октября им было взято в плен 3560 рядовых и 43 штаб- и обер-офицера» [276] ), однако за всю кампанию он не получил ни единой награды, за исключением полковничьего чина, который был ему присвоен 31 октября. Понятно, что не за чины и ордена он сражался, но для человека военного все эти престижные условности ( sic!) имеют немалое значение. Наверное, Денису обидно было вспоминать 1807 год, когда ордена сыпались на его грудь как из рога изобилия — причем за гораздо меньшие заслуги. Да и сейчас, встречая многих из своих товарищей, находившихся в войсках Главной армии, он видел на их мундирах новенькие кресты. Удивляться не стоит: Давыдов сам выбрал партизанскую судьбу и не имел непосредственного начальника, который мог бы подписать представление на его награждение.
276
Там же. С. 35.
Однако в те времена офицер, полагавший себя достойным, мог и сам подать по команде рапорт с просьбой о поощрении. Это не считалось нескромным — напротив, помогало отметить людей, по тем или иным причинам пропущенных начальством, так что если человек действительно заслуживал, то его награждали.
Рапорт на имя светлейшего князя направил и Давыдов, испрашивая для себя орден Святого Георгия IV класса и орден Святого Владимира 3-й степени. Награды эти были высокие, но он заслужил их сполна, а потому уже 12 декабря писал из села Соколы своему полковому шефу — генерал-лейтенанту Васильчикову 1-му: