Денис Давыдов

Князь Лобанов-Ростовский меж тем с пафосом перечислял награды.

За бои под Гауштадтом и Деппеном Давыдов удостаивался золотой сабли с надписью «За храбрость».

За примерную неустрашимость, проявленную в яростных арьергардных схватках при Гейльсберге, награждался орденом Святой Анны 2-го класса.

Золотой Прейсиш-Эйлаусский крест на георгиевской ленте жаловался ему за мужество и отменные боевые качества, выказанные в самом крупном и кровопролитном сражении минувшей кампании.

Кроме всего, за воинские заслуги в заграничном походе он награждался еще и прусским почетным орденом «Pour le merite»...

Когда Денис Давыдов, сверкая золотою наградной саблей и новыми крестами на шее и на красном лейб-гусарском ментике, появился у Багратиона, тот сразу все понял и искренне обрадовался:

— Ну слава богу!.. Наконец-то!.. Теперь моя душа может быть спокойна. Все по справедливости. Поздравляю тебя, Денис! Вот сейчас ты воистину маладец! Глянуть любо-дорого... Можно и в отпуск отбывать. А то мне тебя отпускать без наград, честно заслуженных, прямо-таки совестно было. Нынче же препятствий к твоему отъезду в первопрестольную более не вижу. Поезжай. Пора свою удаль не только французам показать, но и московским барышням. С эдакими регалиями сие и негрешно...

— Не знаю, как и благодарить вас, Петр Иванович. Ежели бы не вы...

Про задержку государевых рескриптов Давыдов так и не сказал: к чему сызнова тревожить и заботить князя Петра Ивановича?.. И так с этим хлопотным делом он столько сил и времени потерял.

О рескриптах он обмолвился лишь Нарышкиной, которую пришел сердечно благодарить за содействие.

— Подпишет, куда он денется?.. — простодушно пообещала Мария Антоновна. — Езжай себе в Москву. И будь покоен. Я за твоими бумагами сама пригляжу...

Получив вперед жалованье и прогонные в оба конца и воспользовавшись первой попавшейся ямскою тройкой, Денис Давыдов вместе со своим неизменным слугой и денщиком Андрюшкой отбыл в Москву, куда давно уже рвался всею душой.

Боевым наградам, вторично завоеванным в Петербурге после ратных полей Пруссии, он был, конечно, несказанно рад. Однако жаль ему было и золотого невозвратного времени, растраченного чуть ли не попусту, какой думал, в столичных гостиных и салонах.

Давыдов даже и не предполагал, что совсем скоро, когда в родительском доме на Пречистенке он после столь долгого перерыва сядет к письменному столу за свою новую сатиру «Договоры», перед ним вдруг вновь и явственно и зримо предстанут и разномастные политиканы-интриганы, и все эти светские петиметры21, с которыми ему в последнее время довелось сталкиваться в кипящих мелкими страстями салонах северной столицы. И он острым и желчным пером тут же сумеет набросать весьма достоверную и резкую картину высшего общества:

Здесь тьма насмешников, которых разговоры Кипят злословием. Ехидных языков Я, право, не боюсь; но модных болтунов, Кудрявых волокит, с лорнетами, с хлыстами, С очками на носу, с надутыми брыжжами, Как можно принимать? Нет! без обиняков, Нет, нет решительно: отказ им невозвратный. И для чего нам свет, и чопорный и знатный, Рой обожателей и шайка сорванцов? К чему, скажи ты мне, менять нам тихий кров И мирную любви обитель На шумный маскарад нахалов и шутов?..

Эти хлесткие стихи Дениса Давыдова в чем-то предвосхитят и утонченно-блистательный смех Пушкина, и язвительно-разящую усмешку Грибоедова. И об этом никогда не забудут оба его младших друга, оба близких его сердцу Александра Сергеевича...

«Договоры» появятся в июньской книжке «Вестника Европы» за 1808 год. Под заглавием Денис Давыдов предусмотрительно укажет: «Перевод из Виже». Да и сюжет он лукаво построит так, что обличительные строки будут как бы прикрыты любовною интригою. Это поначалу введет в заблуждение и читающую публику, и критику. «Договоры» посчитают переводною элегией. И лишь самые проницательные увидят в этом произведении живописную и злую картину высшего света и уж, конечно, отнюдь не парижского...

Впрочем, в дальнейшем это все постарается разъяснить и сам Денис Давыдов, который напечатает новую, более жесткую редакцию «Договоров» вот с таким собственным примечанием:

«Стихотворение это, напечатанное в 1808 году в «Вестнике Европы», принято было за элегию, тогда как оно, под личиною элегии, есть чистая сатира... Впрочем, сему ложному понятию виною был я сам, не выразив, как видно, мысли моей с достаточной ясностью. Вот почему решаюсь вторично выдать в свет стихотворение это, по уменью моему, сколько возможно исправленным».

...А пока же на резвой ямской тройке Денис Давыдов скакал во всю прыть в Москву. И еще не ведал того, что пишущему человеку, в конце концов, все во благо — и радость, и печаль, и даже суматошный дым салонных баталий.

Под инеем севера...

У меня ни малейшего чувства зависти к России, а лишь желание ей славы, благоденствия и увеличения ее территории... Вашему Величеству необходимо отодвинуть шведов от вашей столицы; расширьте ваши границы в ту сторону, насколько вам угодно; я готов всеми моими силами помочь вам в этом...

Наполеон — Александру!

Денис Давыдов торопился.

Известие о начале кампании против Швеции застало его среди шумных и беспечных московских увеселений.

Собравшись в мгновение ока и даже не успев толком проститься с родными, он на почтовых махнул в Петербург, а оттуда как раз на масленичной неделе, пристав к артиллерийскому обозу, выехал в Финляндию.

Опять, как и в прошлую кампанию, ему приходилось догонять действующие войска...

Поначалу все шло ладно.

Из Петербурга отправились по морозцу. По хрустящему укатанному тракту обоз двигался ходко. Собственно, это был не обычный транспорт с артиллерийскими принадлежностями, а часть только что организованного особым указом подвижного арсенала, куда, помимо конвоя и ездовых, входили мастеровые для ремонта пушек, другого оружия и снаряжения прямо на месте, запасные канониры и фейерверкеры на случай большого урона в артиллерийских прислугах, и служилые люди из лабораторной роты, обученные всяческим пиротехническим премудростям и умеющие при надобности спроворить любой огневой припас от вязаной картечи22 до штуцерного23 патрона. Народ это был большею частью степенный, знающий себе цену и потому державшийся с известною независимостью...

Однако скоро погода круто переменилась.

С моря подул тугой влажный ветер, который приволок с собою густую, стелющуюся понизу облачную пелену. Она на глазах темнела и тяжелела. И вдруг разом повалил снег, да такой, какого Денису Давыдову давно не приводилось видывать. Это был поистине какой-то обвал, белое небесное низвержение.

Буквально за четверть часа густым снежным слоем чуть ли не в пол-аршина обросли артиллерийские фуры и зарядные ящики, а лошади и ездовые стали похожи на потешные снежные изваяния в Замоскворечье на масленицу.

Обоз какое-то время по инерции двигался. А потом стал окончательно.

— Попробую далее ехать, — высказал свое решение Давыдов.

— Да куда ж в такую-то непогодь? — изумились артиллеристы. — Долго ли с дороги сбиться? Опять же и к неприятелю угодить можете, время-то военное, сами знаете. Что судьбу-то испытывать?..

— Нет, решительно еду. Возок у меня легонький, коли застряну, плечом подтолкну.

Потом через какое-то время вроде бы чуточку пообвиднелось, и снег хоть и продолжал сыпать, но уже не с такою неистовой силой и густотой.