Депрессия и тело
Шрифт:
Мучитель, о котором рассказала мне Джоан, был многообразной фигурой. Но она сама сказала: «Все три фигуры из моего сна — это я сама». Какой же аспект ее личности представляет каждый из этих людей? Ее мучитель — лицо мужского пола, поэтому я бы идентифицировал его с ее отцом и рассматривал бы его как представляющего эго Джоан. Другая женщина напомнила мне ее мать, которая много болела и умерла. Больная женщина из сна также в конце исчезает. Поэтому я бы соотнес этот образ с ее телом. Джоан удается бежать, но на самом деле спасается только ее душа. Она, покинув свое тело, вынуждена была странствовать по земле, не имея собственного дома. Все ее поиски любви являются в действительности обходными путями по восстановлению связи со своим телом; она хотела вернуть себе свою личность, иными словами, найти саму себя.
Диссоциация Джоан между ее душой и телом или между эго и чувствами проявляется и в другом сне: «Идет забастовка.
Комментируя этот сон, Джоан заметила: «Меня занимает вопрос — действительно ли бессознательное иногда подсмеивается над нами или оно слишком прямолинейно, что не в состоянии понять, насколько забавно выглядит этот сон?» Забавным Джоан нашла свою идентификацию с расистом и комедийной актрисой. Тому, кто хорошо знает Джоан, будет трудно представить ее в одной из этих ролей. На протяжении всей своей взрослой жизни она рьяно поддерживала чуть ли не каждое либеральное движение. Предубеждения против черных были совсем чужды ее уму. Но так ли уж чужды они были ее телу или, если быть более точным, ее чувствам, которые она пыталась «исключить из своей машины»?
Чтобы дать Джоан возможность увидеть себя такой, какая она есть на самом деле, нужно было помочь ей почувствовать ее истинное тело, которое было жестким, оцепеневшим от страха, застывшим в неподвижности. Работа с ее телом выполняла эту задачу постепенно. Вот что она заметила по этому поводу: «Я все больше и больше ощущаю, как рассасывается жесткость моей мышечной системы. Я чувствую, что осознание этого, а также мой упадок сил идут мне на пользу. Но я еще боюсь, что у меня может наступить тяжелая депрессия. Сейчас я менее вынослива, чем раньше. Единственный вывод, который я сделала из сложившейся ситуации, — это никогда не покидать свой дом (тело)». На психологическом уровне ее проблема заключалась в том, чтобы принять свой страх, свою грусть и свое одиночество. На физическом уровне — принять жесткость своего тела и его истощение. Если она не могла принять эти реалии своего существования, ее охватывала еще более сильная депрессия. Истощение связало Джоан с ее телом и обеспечило таким образом средство для ее выздоровления. Только поддавшись истощению, можно преодолеть его.
Еще один сон дал ей возможность соприкоснуться со своим одиночеством. «Я сижу в комнате, смотрю на равнинный однообразный пейзаж, единственная достопримечательность которого — нечто вроде башни, расположенной поблизости. Неожиданно входит мой отец и его вторая жена. Я вынуждена объяснять им, что я делаю здесь одна. И вдруг, в сильном порыве, я признаюсь, что мне ужасно одиноко.
Чтобы развеять мою грусть, отец и его жена, Флоренс, покупают билеты в театр. Я осознаю, что он не может приблизиться ко мне или взять на себя долю ответственности за мою тоску или за меня. В театре мы спускаемся по боковому проходу, и я, нисколько не удивляясь, вижу других членов семьи Флоренс, которые тоже сидят там. Это заставляет меня изображать любезность и вежливость, роль, принимать которую у меня нет ни сил, ни желания.
Я ухожу по тому же самому ландшафту, Флоренс идет рядом со мной, держа в руках билеты. Я говорю ей: «Наверно, мое одиночество носит патологический характер».
Под словом «патологический» Джоан имела в виду то, что она сама себе его навязала. Почему? Очевидно, потому, что не могла сблизиться с отцом. Он был той башней, которая, дразня ее своей близостью, тем не менее оставалась недоступной. Это был очень важный инсайт, потому что он помог Джоан понять и признать один из психологических механизмов ее депрессивной тенденции. Если бы она оставила попытки получить отцовскую любовь и признала бы факт, что это был сон, который никогда нельзя осуществить в реальности, она бы сама свободно избавилась от своего одиночества. После анализа этого сна в поведении Джоан произошла значительная перемена. Она стала более общительной, дружелюбной; она замечательно провела несколько дней, несмотря на то что временами ее охватывали тяжелые приступы депрессивного настроения.
Постепенно проявлялись и другие механизмы, лежащие в основе ее депрессивной тенденции. Следующий инцидент вскрыл важный физический механизм болезни Джоан.
«Может быть, вы помните, что несколько недель назад я стала вдруг терять сознание за ужином во время вечеринки. Я объяснила себе этот и другие подобные случаи тем, что просто не могу пить алкоголь — даже в небольших количествах. Иначе как алкогольной интоксикацией, я никак по-другому не могла объяснить свое поведение.
То же
самое со мной началось вчера вечером на коктейльной вечеринке, которую я нашла замечательной во всех отношениях. В течение часа я расслаблялась. Но в следующие два часа, я поняла это только сейчас, мое тело вдруг стало коченеть. Хорошо знакомое ощущение удушающей тошноты охватило меня. Я едва могла говорить. С трудом, пошатываясь, я смогла выбраться на воздух, где мне немного полегчало. Затем я поймала такси и уехала. Дома почувствовала себя совершенно пьяной, хотя за три с половиной часа на вечеринке выпила лишь бокал вермута, и то не до конца, а позже немного виски с содовой. Сбросив на пол одежду, я рухнула в кровать и отключилась. В два тридцать утра проснулась в сильнейшей депрессии и застонала оттого, что придется пережить это все снова. Я выпила стакан молока, приняла горячую ванну и стала размышлять, как это могло со мной случиться. Я стала перебирать в памяти события вечера, и вдруг я вспомнила, что задерживала свое дыхание. Меня осенило, что мое опьянение было результатом кислородного голодания, а недомогания с приступами удушья — следствием абсолютно минимального поступления энергии.Этим утром, в свете всего, чему вы учили меня, я лучше осознала механизм, с помощью которого пыталась убить себя. Естественно, у меня возник вопрос — зачем я делаю это? Откуда взялся этот необычный бессознательный страх? Я вспомнила, что в возрасте пяти или шести лет у меня уже было подобное переживание страха и задержки дыхания. Я все еще страдаю от «похмелья», и мне приходится прилагать сознательные усилия, чтобы вдыхать воздух. Я не хотела дышать. Теперь я поняла это».
Фактически затрудненное дыхание Джоан можно было в равной степени выразить фразами «Я не могу» и «Я не буду». Жесткость ее тела сделала естественное и легкое дыхание почти невозможным. Только после того как эта жесткость немного ослабла, Джоан смогла идентифицировать свою задержку дыхания с сознательным усилием воли. Первый час покоя и расслабления позволил ей осознать нарушение в своей дыхательной системе, которое привело затем к страху, утомлению и депрессии. Чтобы привести ее к такому глубокому осознанию, потребовалось несколько месяцев терапии, в которой ее учили кричать, дышать и бить ногами.
Но на вопрос Джоан «Зачем я это делаю?» все еще нужно было дать ответ. И этот ответ не может быть простым, иначе мне бы не пришлось писать книгу о депрессии. Модель поведения, которая с возрастом оказывается саморазрушительной, первоначально была средством выживания, способом справиться с трудной ситуацией, вероятно, наилучшим способом справиться именно с этой конкретной ситуацией. Но модель поведения человеческой психики структурируется в его телесное поведение, потому что сама ситуация, для разрешения которой она предназначалась, — а именно взаимоотношения между ребенком и его родителями — также становится частью этой структуры через жесткие отношения со стороны родителей. В случае с Джоан, например, тот факт, что ее мать была недоступна, а отец держал ее от себя на расстоянии, ввергал ее в состояние изоляции и одиночества. Ее первоначальные попытки завоевать внимание и любовь принимали форму крика, вспышек гнева, порывов мятежа и неповиновения, к которым стали примешиваться и черты подлости, но все это «бунтарство» постоянно подавлялось и терпело поражение. У Джоан не сохранилось осознанных воспоминаний такого поведения. Память, как и само поведение, уже давно была вытеснена.
В какие-то моменты своей жизни она подавляла каждый импульс, выражавший ее враждебность и злость, из-за глубокого страха, что продолжение такого поведения привело бы к ее полному отторжению и уничтожению. Ее охватил ужас, она замкнулась в себе, отделив от себя все свои агрессивные чувства, и приняла ту позу, которая бы обеспечивала ей всеобщее одобрение. Я думаю, у нее не было выбора, она не видела другой альтернативы. Отказ от своей спонтанности и подвижности был последним отчаянным усилием приобрести любовь и признание, в которых она так нуждалась. Случись что, и этот шаг окончится неудачей — тогда уже, кажется, ничего не останется, кроме глубокого отчаяния и смерти.
Однако Джоан уже больше не ребенок и поэтому больше не зависит от родительской любви; она не нуждается в их одобрении. Почему же тогда она продолжает задерживать дыхание, делать неподвижным свое тело и блокировать свою спонтанность? Фактически у нее произошла фиксация на той ранней стадии развития, когда это впервые с ней случилось, после чего она была не в состоянии расти и взаимодействовать с миром как зрелая женщина. Ее последующее развитие происходило на сознательном и поверхностном уровне. Суть ее бытия — ее эмоциональная жизнь — оказалась запертой в ребенке. Ассоциация с ребенком создает ощущение беспомощности, отчаяния, ведущего к смерти. Ее осознанная позиция крепко была связана с убеждением, что сдержанное поведение, элегантные манеры и отказ от самоутверждения — это единственные условия стать любимой.