Der Architekt. Без иллюзий

Фюрер повздыхал, однако моим увещеваниям внял. Хорошо, прекращаем. Временно, конечно. Обязательно выделить средства на консервацию строек, чтобы ни единая плитка не обвалилась.

Что тут началось! Я оказался погребен под горой петиций, просьб и беззастенчивых требований гауляйтеров и крайсляйтеров, многие приезжали лично и уговаривали: «Этот объект необходимо завершить, в виде исключения!»

Взятки совали, — не деньгами, конечно, до такой похабщины даже Фриц Заукель не опустился, — но клятвенно обещали «участочек земли под частное строительство», «помощь в снабжении» или «хорошие подарки».

Я оставался тверд как кремень: нет, и точка. Приказ фюрера!

Окончательно меня вывела из себя пространная ламентация Роберта Лея — у него, вообразите, в образцово-показательной усадьбе не достроен столь же образцово-показательный свинарник! Лей учинил полное подобие битвы при Ватерлоо, лишь бы отстоять этот стратегически необходимый объект, подключил к боевым действиям Бормана, собрал подписи под петицией в своем гау и наушничал в рейхсканцелярии, обвиняя меня в неслыханном, небывалом вероломстве. В финале принялся «нарезать круги» (по ее же собственному определению) вокруг Евы Браун, надеясь на поддержку перед фюрером, но и там получил стойкий отпор — отношения с Евой у Лея были натянутые.

Когда этот бедлам мне окончательно наскучил, пришлось отказать в письменной форме, причем я сугубо из вредности постарался, чтобы депеша распространилась в соответствующих кругах. Официальный заголовок гласил: «Руководителю Имперской организации НСДАП и Руководителю Трудового фронта. Относительно Вашего свинарника!..»

Шуточки про «свинарник Лея» преследовали рейхсляйтера неделями, сам Гитлер во всеуслышание несколько раз так называл Трудовой фронт («Как успехи у него в свинарнике, господа?»), а я нажил еще одного нешуточного врага.

Стоит ли говорить, что значительная часть усилий пропала даром: несколько дней спустя Мартин Борман получил у фюрера распоряжение прямо противоположного содержания и возобновил стройку в Оберзальцберге. Я, в свою очередь, настоял на очередном приказе Гитлера о консервации этого объекта, но Борман его игнорировал.

Руки опускаются, иных слов и не подберешь. Добиться хоть какого-то контроля над расходованием дефицитных материалов, находящихся в ведении партфункционеров, было невозможно. Никак. Если моим сотрудникам и удавалось вскрыть злоупотребления, любые приказы оставлялись без внимания — «старые борцы» меня ни во что не ставили, твердо зная, что заручатся сочувствием фюрера.

Оставалось сосредоточиться на прямых обязанностях. Хоть в этой области удалось переломить курс к стагнации, наметившийся осенью 1941 года, и вывести военную индустрию на подъем…

В ставке я появлялся обычно раз в две недели, оставался дня на три-четыре, иногда отправлялся в поездки по округе — если получится, завтра или послезавтра навещу Киев с одной определенной целью: надо встретиться с обергруппенфюрером Гейдрихом, как раз прибывающим в Ровно с визитом к рейхскомиссару Эриху Коху, а затем направляющимся по делам в бывшую столицу Украины.

Что за срочность — непонятно, но Гейдрих в приватном послании настаивал, и я не мог отказать ему в просьбе. Протектор Богемии очень мне помогает по линии РСХА, — от промышленного шпионажа до тихого улаживания вечных конфликтов с партийными бонзами.

Добытые его агентурой сведения о новых английских системах противорадарной борьбы «Moonshine» переданы нашим ученым без промедления и согласований, будь они сто раз наисекретнейшими — эта пакость отражала и усиливала сигнал наших станций ПВО «Фрейя», отчего несколько самолетов, оснащенных «Moonshine», создавали видимость приближения сотни бомбардировщиков и вынуждали поднимать в воздух множество истребителей, тогда как настоящая атака производилась совершенно в другом районе.

Это не единственный пример. В кои-то веки мы наладили моментальное взаимодействие между разведкой и промышленностью, о чем при докторе Тодте и подумать было невозможно.

Вернемся, однако, в «Вервольф». Никаких изысков в винницкой ставке нет — поскольку ожидать авианалетов противника в глубоком тылу не приходится, сооружено всего лишь три небольших бункера, остальные постройки на поверхности. Здания для гостей очень скромные, бревенчатые, крыши покрыты дерном, кое-где растянуты масксети.

Мебель типовая, дешевая, вода в ванной комнате пускай и прошла через несколько фильтров, но все равно попахивает болотом. Никакого хлорирования, Гитлер полагает, что оно вредно для здоровья. Питьевую воду в любом случае доставляют из артезианских скважин цистернами.

— Безобразие, — вслух сказал я самому себе. — А где мыло, полотенца и туалетная бумага?..

Сказывалось отсутствие Хайнца Линге: его зоркий глаз в «Вервольфе» приглядывал только за апартаментами фюрера, забота о гостях перекладывалась на эсэсовское подразделение «персонального обслуживания», выполнявшее свои обязанности с ленцой.

Ага, до меня здесь ночевал какой-то военный, под столиком возле постели валяется упавшая и позабытая фотокарточка — незнакомый майор Люфтваффе с симпатичной барышней, на обороте надпись «Дорогому Курту от Ангелики. Мюнхен, 2 мая 1942». Надо будет передать Линге, пускай отыщет владельца: человеку наверняка дорог этот снимок.

Другой на моем месте принялся бы скандалить, но я ограничился кратким внушением дежурившему по корпусу гауптшарфюреру, получил извинения и всё требуемое. Гитлер ждет меня к половине восьмого вечера, а сейчас только шесть. Времени вполне достаточно для того, чтобы расслабиться и принять ванну.

Сегодня в повестке дня должны стоять вопросы производства бронетехники, вместе со мной из Берлина прилетел генерал-полковник Гейнц Гудериан — из-за конфликта с фельдмаршалом фон Клюге прошлым декабрем его перевели в резерв главного командования. На участии в предстоящем разговоре Гудериана, попавшего в немилость, настояли я и Фромм, а рейхсканцлер (к моему удивлению) не стал противиться — полагаю, вновь сыграла свою роль переменчивость настроения фюрера.

Он мог неделями и месяцами злиться на проштрафившегося военного или чиновника, а затем вдруг приглашал к себе, вел учтивую беседу и возвращал к работе в прежней должности, а то и с повышением. Довольно непоследовательная кадровая политика, но таков стиль Гитлера, все давно привыкли.

Генерал-полковник, известный невозможно строптивым нравом, «проштрафившимся» себя вовсе не считал, и дело состояло даже не в столкновении с Клюге, обвинившим его в неисполнении приказов и дезинформировании командования, что повлекло отставку Гудериана под Рождество 1941 года. Это был только повод.

Я хорошо знал подоплеку из позднейших разговоров с Гитлером: «Быстрый Гейнц», со свойственной ему прямотой, заявил фюреру, что главное командование вермахта не способно руководить современной войной. Вот так, без обиняков. В ОКВ-ОКХ необходимо назначить офицеров, имеющих фронтовой опыт, особенно в условиях русской зимы. Они и должны принимать важнейшие решения, а не паркетные шаркуны в аксельбантах, никогда не показывающиеся на передовой. Иначе существующие проблемы только усугубятся.