Деревня дураков (сборник)

«Однажды эти места посетил проезжий купец, и его так напоили медовой брагой, что, выйдя из-за стола, гость умилился и молвил: “Хорошо у вас тут, прямо рай!” С тех пор и стали звать деревеньку Раем».

«Сейчас в Рай немногие стремятся, – писал ученик Лапшинской школы, завершая свой труд. – Население этой деревни 124 человека. Яблоневых садов нет. Особых событий тут никогда не происходило. Может быть, поэтому и Рай?»

Если Рай слетел с языка захмелевшего купчины, то Иерусалим принес с собой странник. Один местный житель ходил пешком в Святую землю. А вернувшись, так досаждал встречным и поперечным россказнями о «Ерусалиме», что насмешники перекрестили сельцо, где он жил, в Иерусалим. И, как часто бывает, прозвище прижилось, а настоящее имя постепенно стерлось из памяти.

Директор Лапшинской школы Евдокия Исакова, сама по образованию историк, услышав наши расспросы о давних временах, отвела нас в избу, где помещается школьная столовая, и показала местную реликвию: стол, за которым происходила коллективизация.

Теперь за столом, где крестьяне под диктовку комиссаров писали заявления о вступлении в колхоз, обедают их правнуки. А учителя после уроков солят огурцы и рубят капусту со школьного огорода. Из окна столовой видно, как бродит по грядкам задумчивый теленок Зося, собственность одной учительницы.

Стол знаменит не только участием в коллективизации. Это единственный предмет, уцелевший в большом пожаре, который несколько лет назад полностью уничтожил старое здание Лапшинской школы.

Костромская область, по меткому определению наших чиновников, – регион депрессивный, то есть не способный содержать самого себя, живущий на милостыню федеральных дотаций. Непредвиденные расходы – вроде восстановления сгоревшей деревенской школы – в этих краях дело совершенно безнадежное: денег нет и взять их негде. Что Москва заметит далекое, затерянное в сусанинских болотах сельцо Лапшино с его нуждой, здесь, конечно, никто не ждет.

В той же Костромской области, в деревне Боговарово, после пожара дети шесть лет учились в руинах родной школы. Но там хотя бы крыша сохранилась. А в Лапшине от школы остались только обгоревшие кирпичные стены да представленный нам дубовый свидетель коллективизации.

И тогда произошло то, что возможно, пожалуй, только в России, где предельная униженность нищеты сочетается с беспредельной отзывчивостью других таких же нищих, готовых отдать последнее.

– В базарный день отправились на рынок, – усмехается Евдокия Исакова. – Подходили с ведомостью к каждому торговцу, объясняли, какую сумму надо собрать. А дальше – «люди добрые, поможите, чем сумеете». И никто не отказывал. Кто давал сто рублей, кто десять копеек. Так и ходили с шапкой.

В холле заново отстроенной Лапшинской школы на стенах – длинные, от пола до потолка, – списки жертвователей. Как говорит Евдокия Исакова, не забыты в них и те, кто помог десятью копейками.

Соседняя деревенька Вохма однажды прославилась на весь мир. В 1928 году местный радиолюбитель Николай Шмидт, тракторист и киномеханик, первым поймал сигнал SOS арктической экспедиции Нобиле. По причудливым законам отражения радиоволн сигнал бедствия с потерпевшего крушение дирижабля «Италия» уловили не мощнейшие станции Европы, а самодельный одноламповый приемник Николая Шмидта. Экспедицию спасли, и мир опять забыл про Вохму.

В Вохме живет человек, который вот уже много лет занимается тем же самым, что и Лапшинские погорельцы: просит денег для детей. Просит у своих и у чужих, звонит в Кострому, шлет телеграммы в Москву и факсы в Америку, убеждает, упрашивает, достает из-под земли.

Главный ветеринарный врач района Владимир Худынцев однажды случайно попал в местный интернат и увидел, как живут воспитанники: одна пара сапог на несколько человек. Первый обувается и идет в школу, потом воспитатель относит обувь обратно, отдает следующему и так далее.

Директор интерната Вениамин Шадрин на вопрос о сапогах только рукой махнул. И рассказал, как накануне ездил к знакомому батюшке просить денег на ручки и тетради:

– Обычных ручек купить не могу, какие тут сапоги!

Единственный на всю Вохму богач помогать интернату не захотел.

– Вон проехал на «тойоте» без номеров, – Худынцев грозно тычет пальцем в клубящуюся над безлюдной дорогой пыль. – Хозяин пилорамы. На него пашут выпускники интерната. Он прямо сказал: нет обуви – пускай в школу не ходят. Конечно! Ему нужны необразованные рабы. Чтоб за бутылку работали.

После отказа хозяина пилорамы Худынцев не оставил своих попыток помочь детям. И вскоре обнаружил недалеко от Вохмы швейцарскую фирму по заготовке леса. Деревоплитой, которую он раздобыл у иностранцев, отремонтировали и интернат, и школу.

Еще Худынцеву удалось зазвать в Вохму двух американских волонтерок, которые денег не дали, но зато целое лето совершенно бескорыстно учили интернатских детей играть на скрипке.

– Я смотрел на них и думал: почему мы-то не можем любить собственных детей? – удивляется Худынцев. – Кто из них без любви вырастет? Я видел, как они дерутся. Эти дети никогда не плачут. Слезы текут, а они не плачут, понимаете? Сжимают кулаки и прут напролом. Это наше будущее. Страшное, безжалостное.

Но все-таки именно они, эти «дети, которые никогда не плачут», своими руками посадили на окраине Вохмы яблоневый сад в память погибших в Беслане. Не по учительской указке, а по собственному порыву.

Туда нас тоже сводил ветеринар Худынцев. Яблони пока еще не выросли, и на месте будущего сада пожилые воспитательницы копают безотказную картошку.

Возвращаясь, мы вновь видим знак, указывающий дорогу в Рай. И опять проезжаем мимо. В каком-то безотчетном смущении. Потому что ясно: пути туда пока нет. Только направление.

Шамбала Кологривского уезда

Владения языческой богини Костромы. Дремучее нутро Русской равнины. Сказочные взлохмаченные леса. Имена рек – голос растворившихся без следа древних мерян.

Бездорожное и безразмерное пространство раскручивается перед тобой как клубок: кажется – всё на ладони, рукой подать, а тронешься в путь – и целый день едешь, недоумевая, откуда оно берется, это неуклонно нарастающее расстояние.

Костромская земля – первый подступ к бесконечности, наша ближняя – пять часов от Москвы – бездна. Более родная нам, чем огромная Сибирь и титанический Урал, где русский человек до сих пор не житель, а поселенец.

Автовокзал в Костроме. Обманчивый в своей обыденности. И уже знаешь эту ловушку, этот неприметный капкан внутриобластных маршрутов, которые тянутся много дальше междугородних, но вновь и вновь даешь себя заманить.

Расписание – как «Повесть временных лет»:

«Галич, Солигалич, Судиславль, Чухлома…»

Растворимый кофе в буфете – словно снадобье, переносящее в другую складку мира.

Человек в резиновом плаще с островерхим капюшоном вздыхает за соседней стойкой: